Ягда. Огонь в тени

Старуха

Декабрь 1993 года

Старуха копошилась за печкой, кряхтя и ругаясь на неведомом наречии. Мужчина замер у дверей, не решаясь её беспокоить. Он таращился на сгорбленную спину и не мог понять, как это получилось. В избе пахло затхлостью. Сырость ползла по стенам. Огонь трещал неприятно. Совсем не так, как в тот вечер, когда он впервые появился на этом пороге.

Десять месяцев промелькнули, как один день. В каком-то дурмане. Болезнь, этот дом, женщина, а потом… Грудь прошило жгущей болью от смутного воспоминания. Он машинально прикоснулся к тому месту возле сердца.

– Ничего, – проскрежетала старуха, не оборачиваясь. – До свадьбы заживёт.

Он вздрогнул от скрипучих ноток её голоса. «У неё глаза на затылке?» – мелькнуло в голове.

– Они мне не нужны! – рявкнула она сердито.

Он не успел зажмуриться, не смог хоть как-то среагировать, когда землистого цвета морщинистое лицо оказалось прямо перед ним. Но ни безжизненность черт, ни слишком тонкий клык, царствующий посередине беззубого рта, не ужасали его так, как пустые белки слепых глаз. Да, ей не нужно зрение, чтобы видеть всё. Он никак не мог к этому привыкнуть.

Он отвернулся. К горлу подступала тошнота. Дыхание обрывалось. Паника накрывала его, как вдруг…

– Радоваться должен, что жив остался, – бурчала она где-то в другом конце комнаты.

Он осторожно приоткрыл один глаз, затем второй. Старуха стояла на прежнем своём месте за печкой, точно и не сходила с него никогда. Камин затрещал сильнее, разжёвывая упорное поленце. Он глянул в огонь.

«Ребёнок! – проносилось в голове. – Почему его нет?»

– Думаешь, я трудилась над ней так долго, чтобы съесть? – подхватила старуха. – Бабушкины сказки! Кто вас только надоумил этакую ересь придумать.

– Так это девочка? – пробормотал он и сам удивился, что интересуется тем странным существом, которое долгих девять месяцев готовили к жизни таким странным, неестественным способом.

Она не может быть человеком. Человека не выпекают в печи, как глиняную куклу. Человеку не нужна чужая жизненная сила, чтобы сделать собственный первый вдох. С людьми всё по-другому. Какая разница, девочка она или мальчик? Почему ему должно быть до этого дело?

– Потому что ты в некотором смысле её отец, – ответила старуха на вопрос, который он и сам себе не успел задать. – Но не переживай, тебя это ни к чему такому не обяжет.

Она зашептала что-то неразборчивое, очевидно не относящееся к нему. Длинные костлявые пальцы её носились в воздухе, неправильно изгибаясь и отбрасывая на стены безобразные тени. Он наблюдал за этим почти театральным действом молча, лишь изредка чувствуя в себе признаки прежнего отвращения. Мысли роились, вновь и вновь возвращая его в тот день, когда всё началось. В тот день, когда он думал, что для него всё кончено.

– Почему? – вырвалось из его груди слово, давно прожигавшее нутро. – Почему это должен быть я?

– Потому что ты выжил.

– Но почему я не умер? – звучало отчаянно.

Старуха обернулась. И в этот момент он мог бы поклясться, что глаза её, вопреки пустоте, совершенно зрячие. Она глядела на него с раздражительным удивлением.

– Потому что хотел жить. Вот и боролся.

– Расплата за такое обычное желание?

Старуха не ответила. Но он и сам всё понял. Впервые за всё это время он понял её слова, сказанные при первой встрече: «У всего есть цена. И всякий её заплатит». У него не было ни сил, ни желания думать тогда. Но теперь. Горькая усмешка скользнула по его губам и тут же пропала.

Старуха была недовольна. Чертыхалась и ругалась. Он глянул на горбатую спину пристальнее прежнего, будто пытался разглядеть то, что она закрывала. Ребёнок ни разу не заплакал, даже не закряхтел. Мужчина вообще не слышал ни единого детского звука за всё это время. Что-то шло не по плану.

– Безобразина! – старуха смачно плюнула, отходя от крошечной чёрной ладейки, лишь отдалённо напоминающей колыбель. – Что тебе ещё надо-то?!

Она швырнула в печь пару поленьев, огонь взвился, набрасываясь на подкрепление, но зашелестел сердито.

– Что узнал? – спросила она резко, точно только теперь вспомнила.

– Её зовут Мария. Сынишка у неё странный, молчун. Вроде болезнь какая-то.

– А младенец?

– Никто не знает. Может, и не было никакого ребёнка.

– Что ж… – скрипела старуха, расхаживая по комнате – Мальчишка – это для отца. Матери девчонка нужна. Помощница, работница. Да и вообще. Или как у вас теперь? Все равны… Ну да. Ну да. А что ж душа…

Она тараторила что-то всё более бессвязное, вымеряя шагами расстояние между углами. Он не слушал. Смотрел то в темноту за печкой, то в огонь, жадно жующий трухлявую древесину.

– Так тому и быть! – заключила старуха.

Он отшатнулся, вновь увидев перед собой её лицо.

– Сейчас пойдём! – скомандовала она, исчезая за шторкой, отгораживающей её личный закуток. Рядом зияла тёмная комнатка, к которой он даже близко не подходил. Старуха запретила. Впрочем, он и не рвался прикасаться к её мрачным и, наверное, грязным секретам.

На улице мело, и хоть в этой избе он чувствовал себя беспокойно, выходить совсем не хотелось. Такая погода не предвещала ничего хорошего, как и спутница, которая сегодня от него точно не отвяжется.

Мария

Третий день Мария лежала в бреду. Дети давались ей с трудом. Чаще не давались вовсе. Люди снова будут судачить. Теперь ей самой начинало казаться, что всё выдумка. Не было никакого младенца. И других тоже. Был только Стёпушка. Огромный для своего возраста пятилетний увалень. Ради него она встанет и будет жить дальше. Ради него она стерпит соседские толки и мужа-пьяницу. Завтра она всё это сможет, но теперь…

Сердце ухало в груди, жар давил всё сильнее. Она лежала на спине, уперев взгляд в провисающий потолок, расплывающийся светящимися кругами. Тень, склонившаяся над постелью больной, не походила ни на одного известного ей человека. Впрочем, Мария знала, кто это. Или правильней сказать, что?.. Хворь рядилась в чёрные одежды и скрывала лицо вуалью длинных лохматых волос. Женщина уже встречалась с ней однажды. Ещё больше она слышала о ней от матери и бабушки.

Мария не хотела позволять Хвори завладеть собой. Не могла позволить. Она должна бороться. Не ради себя. Ради Стёпушки. Кому сдастся бессловесный неумелый мальчишка с неустановленным диагнозом, если её не будет? На мужа надёжи нет. Его родня – тоже не помощники. У Марии никого не осталось, кроме сына. А у него была только она. Значит, она справится. Во что бы то ни стало.

Метель на улице скулила как-то совсем по-звериному. Женщина начала прислушиваться. Надо было отвлечься. Не давать тени повод. Не показывать виду, что она знает. Ветра пришли в эти места не так давно. Раньше деревню окутывал лес. Люди его проредили. И теперь расплачивались. Не у всех было время это осознать.

У Марии было. Она слушала вой природы и вспоминала, как когда-то ещё девчонкой так же лежала у окна в бабушкиной избушке и слушала предновогодний морозный звон. Снег скрипел под ногами случайного прохожего, и сердце вздрагивало, наполняясь тайной радостью и предвкушением праздника. Теперь всё внутри обрывалось. Тоска и болезнь зажали грудь в тиски. Она вникала в каждый звук, доносившийся с улицы, и не могла понять своих чувств. «Это просто Хворь, – убеждала себя. – Температура». Но что-то не давало покоя. Будто душа тревожно ожидала.

Женщина вздрогнула от холодного прикосновения. Она и не заметила, когда сын оказался рядом. Маленькие пальчики щупали её запястье, а глаза смотрели в лицо с отстранённым выражением. Мария успела привыкнуть, но другие, видя бессмысленный взгляд ребёнка, обычно жалостливо качали головой или вовсе пугались. Мать этого не понимала. Ей не нравилось такое внимание. Ей не была нужна поддельная забота.

Мария с трудом подняла руку, положила её на взлохмаченные каштановые волосы сына. Он не заметил. Какая-то мысль занимала и его. Большую часть времени он думал о своём, неведомом взрослым. Но сейчас женщине показалось это странным. Он уже отвёл от неё взгляд и теперь всматривался в чернеющую между занавесками щель. «Он тоже чувствует? – подумалось матери. – Не может быть».

– Вот была бы у тебя сестрёнка, – заговорила она мягко, слабой рукой перебирая его волосы. – Мне было бы не так страшно. Вы бы заботились…

Резкий глухой стук в окно оборвал её слова. Она замерла в ужасе, судорожно сжав плечо сына. Она жадно вслушивалась, боясь пошевелиться. С этой стороны нет подхода к дому. С этой стороны никто не может…

– Всё как тогда, – пробормотала она, и тут же прикрыла рот ладонью, испугавшись ещё сильнее от мысли, что могла себя раскрыть.

Она с трудом привстала, упёрлась локтем в постель, притянула к себе всхлипывающего сына.

– Тише, малыш, тише, – шептала, дрожа всем телом.

– Чего тут?

Мощная фигура, возникшая над ней, едва держалась на ногах.

– Кто-то постучал.

– Дурь, – поморщился Стас, – там всё снегом завалено, не пролезть

– Пойди глянь, – тихо, но твёрдо настаивала Мария.

– Ну, вот ещё! В такую… – он осёкся, поймав на себе серьёзный взгляд жены. – Ладно.

Шатаясь и поругиваясь вполголоса, направился к выходу.

– Женщина, что с неё возьмёшь! – послышалось уже из сеней.

Поток свежего морозного воздуха хлынул в дом. Мария вдохнула полной грудью, боль показалась сильней. Стёпушка плакал уже навзрыд, и мать продолжала висеть на одном локте, осторожно укачивая его.

– Вот народец! – крикнул Стас, входя в дом. – Машка! Глянь, какой подарочек подкинули!

Он зашёл в комнату, держа в руках свёрток из старых тряпок. Мария выпустила из рук сына, потянулась к мужу. Тот, не раздумывая, сунул ей находку. Сердце её замерло. Сморщенное младенческое личико казалось безжизненным. «Ни кровиночки!» – испугалась женщина. Она приблизилась щекой к крошечному носику. Затаилась, пытаясь уловить тонкую струйку дыхания. «Пожалуйста!» – ныло в груди.

– Чхи! – капли влаги брызнули ей на кожу.

– Слава Богу! – выдохнула Мария. – Живая.

– Да видно, больная, – бубнил Стас. – Надо её в сельсовет. Там уж пусть сами определяют.

Мария вскинула глаза на мужа. Непонимание первых секунд быстро сменилось гневом.

– Чего? – попытался защититься мужчина, уже зная, что проиграл.

Она всё решила. Сразу и бесповоротно.

– Да провались оно! Как будто нам этого горя мало…

Он бросил на сына беглый взгляд, брезгливый и нелюбящий. Так он смотрел на Стёпу с тех пор, как понял, что мальчик болен. Тут же отвёл глаза, смачно сплюнул и вышел из маленькой комнатки.

Мария делала вид, что не замечает. Она улыбнулась Стёпушке, который давно перестал плакать и на удивление внимательно оглядывал гостью. В том, что это девочка, у матери не было никаких сомнений. «Дочка!» – кипело на губах такое желанное слово.

– Хорошая твоя сестричка, а, Стёпушка? Ты уж береги её, нашу Варюшку.

Стас

Весна 1994 года

Стас торопился. Прислушивался поминутно, но оглядываться боялся. Всё казалось, кто-то уже бежит следом. Только вот некому там. Малой глупый, а Машка… Не оставит же она ребёнка одного. А с ним поплетётся, так это ноша. Тяжело и медленно. Он же увалень несмышлёный. Да и не хватится она сразу. А как хватится – уже не нагонит. Устроит истерику, даже скандал. А он что? Он соврёт, что снёс в сельсовет, а там отправили в край. Или сказать, что сам повёз? А то не поверит ведь, начнёт узнавать. Расспрашивать. Сама пойдёт к главе. Тот только руками разведёт, не видел, мол, никакого ребёнка. Слушать даже не станет. Но она-то поймет. Поймёт, зараза, почует неладное. Это только сельские её за душевнобольную принимают. Стас знает лучше. Он с ней живёт. От этой мысли по спине пробежал неприятный холодок.

Он заглянул в свёрток. Девочка спала. А, может быть, только делала вид, что спит. В её не младенческой смышлености он убедился с первых дней. Не может такая кроха настолько спокойно себя вести, а плачем разрываться только ему назло. Машка не верит. Втемяшила себе в голову, что это её дочка. Одним словом – баба. Что с неё возьмёшь? Ещё и имя ей выдумала. Ведь в записке было другое. Ни слова больше, только: «Ягдой зовите». А эта упёрлась – Варенька, и всё тут.

Ветер крепчал. Стас с тревогой оглядел девочку, закутал её посильнее. Зла ей не желал. Он в это верил. Зима сходила на нет. Даже ночи становились тёплыми. Он отнесёт её к какому-нибудь посёлку. Оставит на видном месте. Кто-нибудь обязательно найдёт. Не успеет замёрзнуть. Она хитрющая, точно выкрутится. Стас сознавал, что речь идёт о крохе. И всё-таки подобные мысли не казались ему чем-то странным. Он слишком свыкся с ними за пять месяцев, проведённых, как ему казалось, в аду.

С той ночи Мария как с ума сошла. Всё лепетала про какую-то тень и зловещее предзнаменование. Говорила, что только ребёнок удерживает зло, готовое наброситься в любую минуту. «Помешалась она на этой девчонке, – думал Стас. – Такие дела всегда не к добру. Выходит, я благо делаю».

Он убедил себя в этом абсолютно и теперь не испытывал почти никаких угрызений. Он с трудом мирился с неудавшимся сыном. Безмолвным и далёким. Хоть и решил для себя, что мальчик просто полоумный в мать, смириться до конца не мог. А тут ещё эта. Почти полгода от роду, а глаза так и не открылись. Стало быть, тоже бракованная. Именно это слово он применял к детям. Мария ужасалась, но молчала. И он не замечал, что причиняет кому-то боль. Ему это было неважно.

– Что за чертовщина? – выругался громче нужного.

Он прошёл достаточно много, но был поглощён собственными размышлениями. Потому только теперь заметил странности, происходящие вокруг. Лес редел, темнота наоборот становилась гуще. Серые тучи, затянувшие небо, скрыли не только полуденное солнце, но и тепло, что так сладко заманивало утром, кода он выскользнул из дома.

Стас знал всю округу, пропадал здесь днями, когда был моложе. Он не мог заблудиться. Просто не умел этого делать. И всё же место было незнакомым. Он бы поклялся, что не видел ничего даже приблизительно похожего раньше. Деревья безжизненными колышками торчали из земли. Чёрные стволы казались обугленными, но пожаром не пахло. Земля чавкала под ногами, неприятным месивом облепляя ботинки. Прелый запах прошибал нос. Холод пронизывал тело изнутри.

Он ускорил шаг, почувствовав мерзкое чужое дыхание на затылке. Человек мог бы помочь, вывести его отсюда. Но незнакомое предчувствие внутри убеждало в другом. Разве здесь могут быть люди? Инстинкт заставлял двигаться всё быстрее. Он уже почти бежал, спотыкаясь и чуть не падая. Слышал звук и не понимал: это шаги за спиной или собственное сердце вторит его дыханию?

Он оступился. Неловко качнулся вперёд. Чуть не упал. Едва не выронил ребёнка из рук. Девочка закряхтела. «Не вздумай!» – одними губами пригрозил ей. Но малышка уже начинала хныкать. На секунду Стас замешкался. Тропинка разветвлялась в разные стороны. И он совершенно не знал, какую дорогу выбрать. Вспомнилось про указательный камень из сказок. На таких перепутьях ничего хорошего не жди. Он шагнул вперёд не глядя. Прямо. Маршрут был нехожен. Он не хотел этого делать, но ноги не слушались, будто кто-то невидимый силой толкал его туда. Сердце забилось чаще.

«Смерть свою сыщешь», – спокойно пробормотал чужой голос внутри его головы. Он заозирался по сторонам, обернуться так и не решился. Глянул на девочку. Лицо её казалось таким безмятежным. Стаса это почему-то взбесило. Он с размаху грохнулся на колени, небрежно положил свёрток в траву рядом с собой, гневно рассматривая выученные черты малышки.

– Это ты, да?! Больше некому! Маленькая… ведьма.

Он скрежетал зубами от злости и едва сдерживался, чтобы не совершить что-то, как ему казалось, непоправимое. Сердце колотилось, как сумасшедшее. Он чувствовал, что теряет рассудок. Уже почти замахнулся, но в последний момент вскочил на ноги, отвернулся и…

Тень стояла прямо перед его лицом. Чёрные одежды и нависающие на лицо волосы. Так и описывала её жена. «Должно быть, я сбрендил», – подумалось Стасу. Длинные руки с тонкими кривыми пальцами тянулись к нему, он попятился, споткнулся и рухнул на землю рядом с девочкой. Та кряхтела и хныкала. Даже с закрытыми глазами она чувствовала происходящее.

Стас не успевал думать. Тело само подсказывало решение. Гнусный и неправильный выход, поразмыслить над которым он сможет позже. Руки вцепились в хрупкое тельце, вытащили его из серых тряпок и вытянулись вперёд.

– Вот, – залепетал Стас. – Тебе же она нужна. Не я. Она. Ягда.

Девочка разразилась плачем. Таким горьким и громким, устрашающе звериным, что мужчина содрогнулся от этого звука. Он снова опустил малышку на землю ближе к Тени. И попытался отползти. Он глядел на неё со страхом, но почему-то не мог отвести взгляд.

Крошка извивалась на сырой траве и кричала. Тень медлила, будто не решалась действовать. А когда безобразные её руки потянулись к девочке, та вдруг распахнула веки. Сердце Стаса дёрнулось с такой силой, что в глазах потемнело. Ужас – слишком мелкое слово, чтобы описать его чувства в этот момент. На Тень смотрели пустые белки. Они излучали какой-то холодный неживой свет, что становился ярче с каждой секундой. Наконец, Стасу пришлось зажмуриться.

Он отполз ещё дальше, с трудом повернулся, после недолгого, но мучительного барахтанья смог подняться на ноги. Сделал глубокий вдох и рванул во весь дух прочь. «Ты всё ещё идёшь прямо», – этого предостережения он уже не слышал. Или не хотел слышать. Не знал он и того, что Тень изгнана. Но другой человек видел. Он подбежал, взял кроху на руки и закутал её в свою грязную джинсовую куртку.

– Тише, милая, тише, – пел он, укачивая её. – Тебе надо успокоиться. Иначе, как мы выберемся отсюда?

Мужчина не стал выискивать путь. Он отправился дорогой, по которой пришёл Стас. «Жизнь за жизнь, душу за душу»,– таков был здешний закон.

Макар

Уже которую ночь Мария не спала. Сердце ныло, обрываясь от каждого шороха. Она опускалась на колени перед старинной иконкой Богородицы, доставшейся ей от бабушки, и страстно молилась. Ходила из угла в угол, поглядывая на часы. Она не замечала времени, но всё равно делала это. Зачем? Сама не знала.

Стёпушкин сон был тревожным. Он ворочался и постанывал, мычал что-то невнятное, иногда всхлипывал. Мать просиживала с ним до рассвета, перебирая пальцами его волосы.

Она не проклинала мужа, не просила небеса наслать на него кару. Она желала только одного, чтобы её Варенька вернулась.

За месяц, что их не было, Мария исходила все дворы, просиживала в сельсовете часами, пытаясь что-то узнать. Ей не верили. Муж сбежал со здоровой дочкой – что уж тут удивительного? Поехала в город. Выстаивала в очередях со Стёпушкой на руках. Ничего не добилась. Не до неё было службам. Теперь говорят, каждый день люди пропадают. Такие времена наступают. Тревожные.

Очередная бессонная ночь, полная резких звуков и пустой надежды. На этот раз Мария вздрогнула. Прислушалась. Неужто показалось? Стук повторился. Подскочила с кровати, наскоро накинула тёплый халат, запахнулась, побежала к двери.

– Кто там? – голос трясся, она уже не могла с этим справляться.

Тень не тревожила её давно, но страх перед ней не исчез.

– Принимай гостей, хозяюшка! – мужчина звучал глухо, но живо. – Хорошие вести тебе принёс.

За распахнутой дверью оказался человек лет тридцати. Исхудавшее лицо его выражало усталость, неровно отросшие светлые волосы сбивались в грязные пучки. Серые глаза смотрели изучающе. Впрочем, Мария не разглядывала гостя, с первой секунды её привлёк свёрток в руках незнакомца, кто-то копошился и кряхтел в нём.

– Варенька! – слёзы хлынули из глаз женщины, она беспомощно протянула руки перед собой.

Мужчина помедлил. Мария выглядела так, будто сейчас упадёт в обморок. Безопасно ли ей ребёнка отдавать?

– Можно, я войду?

– Моя Варенька.

Он сдался. Аккуратно переложив малышку в руки матери, продолжал придерживать её снизу, страхуя. Но хватка Марии оказалась на удивление крепкой. Она прижала малышку к себе, сотрясаясь от беззвучных рыданий.

– Ваш муж, – начал гость после недолгого молчания.

– Я знаю, – перебила хозяйка, приходя в себя. – Тень. Забрала его.

Мужчина застыл, ошалело глядя на Марию. Она не знала. Не могла знать. Тогда почему? Он быстро справился с собой, припомнив что-то важное.

– Девочка. Кажется, у неё был жар.

Мария забеспокоилась. Судорожно пощупала дочкин лоб. Он был горячее обычного. Закрытые веки подрагивали. Она не спала. Ей было плохо. Мать это чувствовала. Она заметалась, не понимая, что нужно сделать. Шагнула было в комнату, но вернулась. Бросилась к вешалке с одеждой, но остановилась.

– Я сбегаю за врачом, – понял её порыв гость. – Я знаю, где…

Он помчался, не договорив, не дал ей времени возразить. Не позволил и слова вымолвить. Впрочем, у неё совершенно не было на это сил.

Доктор оказался не очень доволен столь поздним вызовом. Выслушивал сурово, выстукивал ручкой по столу, отвечал сухо, писал что-то мелко и быстро. И всё-таки состояние девочки вызывало опасения. Марию это напугало. Гость тоже был беспокоен, но в отличие от матери, нашёл в себе мужество задавать много вопросов, чем ещё больше раздражал врача. Тот отвечал коротко и ясно. Но понятнее не становилось. Вероятно, он и сам не знал, что происходит.

Так в тревоге и хлопотах прошла неделя. Мария постелила гостю на старом кухонном диванчике. Опасений он не вызвал, страшнее было остаться со своей бедой наедине. К тому же мужчина как-то особенно проникся судьбой Вареньки. Они почти не разговаривали. Она не расспрашивала о случившемся, даже имени его не узнавала. Он тоже не тревожил её лишними разговорами. Только, когда мать подносила к дочери старинную иконку, он морщился и качал головой.

– Лишнее это. Не для неё.

Девочка действительно реагировала странно. Ворочалась, плакала сильнее, издавала непонятные звуки. Мария печалилась. Ей в детстве этот ритуал всегда помогал. Сына тоже «лечила» таким способом. Что-то было здесь недоброе. Но матери не хотелось об этом думать. Поэтому она утешалась другим.

Радостно было смотреть ей, как Стёпушка подкрадывается к сестриной кроватке и подолгу стоит над ней, неподвижно и заворожено разглядывая её лицо. Девочка тоже успокаивалась, точно чувствовала защиту. Материнское сердце таяло.

Весть о болезни Машкиной дочки разнеслась быстро. Прибежала соседка. Сердобольно охала. Слёзкой брызгала. А взгляд недобрый. Это даже гость заметил. Но промолчал. И всё же к совету её хозяйка прислушалась. Надежду вселял рассказ про бабку-знахарку из полузаброшенного соседнего села, которое в давние времена населяли то ли казахи, то ли татары. К этому времени почти все разъехались. Одни в Казань, другие прямиком в Москву. А знаменитая целительница, говорят, осталась. Благодатной и щедрой считалась алтайская земля для травников и народных врачевателей. Конечно, истинных мотивов старой знахарки никто не знал, а всё, о чём болтали местные, оставалось одними только слухами. Как бы там ни было на самом деле, Марию история воодушевила.

Доктор качал головой. Гость смотрел с сомнением. Но мать настояла на своём. Правдами-неправдами привезли женщину. Оказалась она не такой уж и старой. Выглядела совсем не таинственно. Обычная деревенская тётушка средних лет, с бронзовой кожей и азиатским разрезом глаз, делавшим её больше похожей на казашку. Хотя в поспешной русской речи проскакивали татарские словечки. Мария немного знала оба языка ещё с молодых лет, поэтому сразу ощутила разницу. Спрашивать не стала. До того ли было? Всё равно неосознанно вгляделась в целительницу пристальнее. Модное платье чуть ниже колена и синий платок, повязанный на манер банданы, делали её ещё менее загадочной. Она осмотрела больную, прищурилась, улыбнулась, оголив две позолоченных коронки посреди белозубого рта.

– Ранёхо ты, красавишна, с тенью тягаться удумала! – постановила знахарка. – Подрасти малёк, а там и видно будет.

Мария ахнула при упоминании самого страшного кошмара своего. Гость, не пожелавший выйти из укрытия, тоже всё слышал. Сердце его оборвалось: «Откуда ей знать? – мелькнула мысль, – или она…» Он осёкся. Мысли опасны.

– Вот этот подойдёт, – рыкнула женщина.

Мария непонимающе глянула на неё.

– Таз, говорю, пойдёт. Воды набери. По сих пор, – указала пухлым изогнутым пальцем. – Да, смотри, сама сделай. Без помощников.

Несколько минут спустя всё было готово. Знахарка разложила травы, намазала чем-то Варюшин лоб. Зашептала непонятные слова.

– Поди сюда, – скомандовала матери. – Да ближе! Не бойсь.

Она взяла Мариину руку, смазала её какой-то холодной, скверно пахнущей жидкостью, приложила к дочкиной макушке. Снова шёпот. Снова непонятные слова.