Созвездие Сердец

Парадные врата Кирпия

– Юм! А Юм! – Оре от смеха шевелил торчащей бородой. – Не мне над тобой шутить!

– Вот и помалкивай! Вид у тебя идиотский!

– Не сердись! Вы с Дюмом оба тощие, как дохлые кошки. Но Дюм тебя неплохо остриг! Ты похож на очень мужественного грозного цыплёнка!

– На себя погляди! И свою торчащую солому над ушами! Почему бы тебе не отрастить целый стог на своей голове?

– Я это… Не могу! Я их подпаливаю… Ну, не специально! Просто стоит волосам чуть отрасти – и они начинают щекотать мне затылок. Я нервно раскаляюсь и сжигаю щекочущие концы…

Кирпий

На узенькой улочке, вымощенной крупными булыжниками, трое путников подслушали разговор двух господ в клетчатых твидовых пиджаках:

– Ты ведь так лелеешь свой лимонарий! Как же ты доверил этому сэру устроить в нём веселушку на всю ночь?!

– Физия этого бандита вызывает больше доверия, чем твоя прилично одетая рожа! Уж он-то наверняка с кем попало водиться не станет!

– Но ведь это будет целая толпа бандитов в твоём лимонарии, и на всю ночь! Он может ручаться, что во время взбучки твоим лимонам не прострелят спелые бока?

– Именно! Если в моём лимонарии произойдёт драка по его воле, значит, она того стоила! Святые небеса, в моём лимонарии надерутся и передерутся отличные люди! Я бы хотел, чтобы так и было!

Кирпий был третьим по значимости городом в Нильбертилле и главным техническим и научным центром. Кирпий славился хладнокровными изобретателями и лучшими физико-механическими колледжами во всём королевстве. На главной городской площади проходила ярмарка – редкое явление в сдержанном Кирпии, ибо холодные и чопорные кирпийцы встречали ярмарки как варварские вторжения – без всплесков и азарта.

Базарная ярмарка с бродягами и торгашами посреди точного, как механические часы, Кирпия явилась заразным гнойником, всюду пускавшим свои приставучие больные клетки. В иной день наших путников ещё у самых врат перехватила бы полиция да приютила бы надолго, не добившись от них документов. Но ярмарка пришлась друзьям на руку.

– А, это наверняка двое изморённых клоунов и гигантский силач! – бросил напарнику кирпийский шериф. Он был прославленным любителем колотить и изводить бродяг, но сейчас, точно объевшийся сладкого малыш, не желал даже взглянуть на путников.

Сходившие за полных придурков Оре, Дюм и Юм отвращали от себя всякое внимание снобов, особенно местной полиции. Циркачей было слишком много, чтобы стать побитыми белыми воронами, но слишком мало, чтобы внести свой порядок в Кирпий. Их было ровно столько, чтобы кирпийцы постарались их не замечать и думать, что их нет. Почему-то сотню уродов легче игнорировать, чем одного. Когда вас трое уродов, вы приманиваете расправу над собой, когда тридцать, отвращаете, а когда вас тридцать тысяч, вы перестаёте быть уродами и превращаетесь в расправу сами.

Балаган моральных уродов

Посреди площади, прямо под гигантскими рокочущими и звенящими бронзовыми часами с маятником, способным снести целый замок, бесцеремонно развалился приехавший балаган. Балаган моральных уродов.

Оре, Юм и Дюм шли мимо клеток и видели, как сквозь решётки на них глазеют обезображенные судьбой.

Никому не интересные путники без страха останавливались поглазеть на уродов и рассмотреть как следует каждого. Водились там всякие.

Дожившие До Старости Тупицы.

Притуплённые и Бесчувственные. С одних Притуплённых гроздьями свисали глаза, что еле различали свет и оттенки. Другие Притуплённые носили ожерелья из языков, не чуявших вкуса.

Притуплённые со связками из глаз в руках подходили к решёткам и, точно фонари, подносили эти связки к прутьям, чтобы разглядеть подошедших к клетке зевак. Они отбирали друг у друга глазастые гроздья с криками: «Дай-ка мне, я посмотрю!» Но сколько бы глаз они ни пялили на прохожих, всё равно не различали их между собой: «Небо синее, трава зелёная! Что ещё за бирюзовый вы выдумали?!» Притуплённые обзывали прохожих кретинами и смеялись: «Я умнее, потому что не вижу!»

Те Притуплённые, что были обвешаны отрезанными языками, то и дело снимали с себя свои языкастые ожерелья и по очереди подходили к дымящемуся котлу. Они окунали свои языки в зелье из уксуса и красного перца. Зелье лишь слегка щекотало их языки.

Бесчувственные шатались окровавленными – с клочьями содранной кожей. Они старательно сцарапывали с себя кожу, чтобы почувствовать хоть что-то: ветер, мороз, солнце, тоску.

В одной из клеток сидело с десяток обычных на вид людей. Их выдавал высокомерный отрешённый взгляд.

Оре подошёл к хозяину балагана и кивнул на клетку.

– А это что за сумасшедшие?

– А это музыканты без музыкальных сердец! Кстати, некоторые из них неплохо разбираются в нотах и даже понимают толк в музыке! И ещё почти все как один без устали тарабарят имена известных музыкантов! А ещё погляди вон на ту кучку отбившихся в углу! Вот они признают только неизвестных музыкантов. Так они считают себя особенными.

Оре сунул нос в решётку. Сумасшедшие перешёптывались: «Соната номер триста! Фуга ре минор! О, фуга ре минор!»

– Но не чувствуют! – шепнул ему на ухо незаметно подкравшийся хозяин. – Не чувствуют музыку! Не ощущают силу мотива! Ни одна мелодия не способна заставить их плакать!

– А орган?

– Ничегошеньки! А от всего, что сыграно без показной сложности, у них начинается истерика и приступы желчной рвоты. Поглядите сами!

Хозяин ударил палкой по решётке, отчего музыканты встрепенулись. Потом хозяин достал дудочку и назло чуть фальшиво сыграл глубокий горный мотив. У Оре по спине побежали мурашки. Музыка просачивалась в вены и дурманила.

Музыканты запрыгали на решётки, зацарапали прутья, но вскоре забились в углы и отрешённо бормотали: «Три аккорда… Три аккорда… Три аккорда…»

Оре плюнул и отошёл от балагана. Братья поспешили за ним.

– Кому может понравиться весь этот страх? – вспылил Оре.

– Другим моральным уродам! Чтобы те почувствовали себя не такими уж уродами! – ответил Юм, что-то жуя.

– Ценители балаганов, – донёсся голос спящего автора, – это уроды, которым чуть-чуть не хватило баллов, чтобы в него угодить.

– Или искушённые извращенцы! Романтики да художнички! – всё жевал Юм.

– И как же не спутать искушённых извращенцев с уродцами-невеждами? – раздражался Оре.

– Извращенцы не смеются над уродами! Они ими очаровываются…

В углу одной из клеток сидела девушка без кожи и безучастно пялилась на Оре. На прутьях решётки Оре увидел маленькую ржавую табличку. На табличке было стихотворение:

Ценители балаганов

На арене в клетках сами!

Кто сдулся в заливистом хохоте

Над чьим-то уродством и глупостью,

Тот выдал свои вкусы в юморе!

Богатый в чужом уродстве

Отыщет своё благородство!

Разумный и в куцей глупости

Найдёт себе капельку мудрости!

Талантливый в чопорной серости

Черпнёт вдохновенье ковшом!

Как радоваться тому лишь, что этот урод – не ты?

Мудрый рад красоте. Мудрых красоты питают!

Дурак рад чужой нищете.

Олуи

– Живёт в Кирпии один тип из нашей деревни, – начал Юм за обедом в таверне, – настоящий городской чудак! Он был самый умненький и самый чокнутый в нашем Хоффше. Выучился в кирпийском колледже какой-то там новейшей механике! И теперь изобретает всё подряд – на здешний модный манер. Но в том, что касается странных легенд и сумасбродных идей, ему не было и нет равных! Уж он-то наверняка что-то слышал о талисмане и дело посоветует!

– А доверять-то ему можно? – Голодный Оре зубами оторвал кусок от бараньей ноги.

– Да он будет прыгать от счастья, когда нас увидит! Он нас даже братьями называет только потому, что мы из Хоффша! Хотя мы вовсе не братья и даже не шатались вместе!

– Это верно! – довольно согласился Дюм. – И ещё он самый бескорыстный простак из всех, что я видал! Тебе нечего бояться, Оре, кроме его чудной головы.

– После вас мне уже ничто не страшно!

Паб

Вечером Оре и Дюм ожидали того чудака в одном из шумных кирпийских пабов.

Юм встретил его у входа и наспех что-то объяснял. Волосы Юма вновь были длинными и волнистыми. (Обожаю свои сны!)

Чудак подлетел к Оре.

– Олуи! Очень приятно, господин О! Ох, как я рад вас всех видеть! Тётушка много писала мне о вас, братцы! Конечно, я знаю, о чём вы! Мне в ту же сторону – я вас провожу!

Оре слегка обалдел. Ему протянул руку миниатюрный худощавый парень в тёмных очках с толстыми круглыми линзами и с топорщившимися из-под кожаной кепки жёсткими чёрными волосами. На нём хорошо сидел маленький кожаный плащ, сшитый из разноцветных лоскутов и весь увешанный деревянными и металлическими штуковинами – видимо, изобретениями этого чудака. Чудак Олуи крепко стоял в высоких чёрных сапогах с дюжиной ремешков и толстенной подошвой. Олуи походил скорее на театральную куклу, нежели на живого человека.

Он достал потрёпанную кожаную карту и разложил на барной стойке.

– Э, а ничего, что здесь полно глаз? – сердился Оре. – Может, ты ещё раздашь всем программки с нашим путешествием?

– Ерунда! Это ведь не самая привлекающая внимание вещь на мне! – гордо ответил Олуи.

– Это уж точно! – Юм с восторгом глядел на выбившегося в чудаки земляка.

Чёрная кожаная мантия до самого пола наглухо спрятала Оре. Глаза его едва сверкали свечными огнями из-под длинного чёрного капюшона. Но и в этих тусклых огоньках ясно горел недоверчивый интерес к Олуи.

– А это ещё что? – Оре ткнул пальцем в бок Олуи.

– Что, что именно?

– Сбоку! Что в этой привязанной ампуле?

– О! В этой ампуле моё амплуа!

– Похоже на виски!

– Так и есть!

– Розовые очки? Это ещё зачем?

– А это на чёрный день!

Олуи перевёл дух.

– Так! Слушайте! – Он ткнул пальцем в совершенно бессмысленные каракули на карте. – Речные русалки! Они не могут выбраться в море! Хотя они такие же жадные и голодные до сердец моряков и пиратов, как и их морские сестрички! Поэтому, друзья, речные русалки отращивают длиннющие волосы вдоль всей реки вниз по течению: через водопады и пруды распускают свои снопы, заросшие водорослями. Тянут их через всё дно, пока волосы наконец не дорастают до бухты и не впадают в открытое море!

– Очень познавательно! – перебил Оре. – Один вопрос: ты в своём уме?

– Терпение! Сначала речные русалки отращивают шевелюру длиной всего в пару аршинов и тут же плетут из неё сеть! После этого они отпускают сеть расти и плыть в сторону моря. Тогда сама река год за годом забрасывает в пучину заранее сплетённые из волос сети! Волосы к тому времени зарастают водорослями и всяким мусором и становятся такими цепкими и вязкими, что в них попадается даже крупная рыба! Там же эта рыба гниёт, образуя всё новые слои болота в волосистых сетях. Рыбаки их ещё называют свомп-стримами, или болотным течением. Та ещё мерзость – вляпаться в него, переходя через ручей! Болотная колбаса вдоль реки – государство в государстве! Так вот. Зловонные сети впадают в море и продолжают гнить! Спустя годы болото внутри сети становится таким большим и зыбким, что в нём вязнут, как мухи в паутине, здоровые моряки и пираты, неосторожно заплывшие в топь! И, как и бедные рыбёшки, остаются в русалочьих паутинах навсегда!

– Ну и какой русалкам с этого толк? Вернее, что с того вообще?! Что за чепуху ты несёшь?! – Бахнул кулаком по карте Оре.

– Вот именно! – поддержал его Олуи. – Сердца моряков, пока ещё бьются, так мягко волнуют русалочьи волосы, что те, выжидая в пруду, сладко качаются в такт, точно питаются и высасывают жизнь и последние трепещущие удары! Прямо через волосы! Потому русалки очень любят буйные сердца! Ах, чертовки! Вот бы мне одну… Так вот! Вам нужно украсть – найти и вытащить – из сети одно такое сердце! Оно принесёт удачу! Это и будет ваш талисман!

Оре повернулся к Дюму.

– Ты у вас в Хоффше самый нормальный, да?

Олуи втиснулся между ними и прошептал на весь бар:

– Это и будет ваш секретный талисма-а-а-а-ан!!

– Ну и что нам делать с этим гнилым куском мяса?!

– Этого я знать не могу. Никто не знает! Но украденное у русалки сердце к чему-нибудь да приведёт.

– Олуи дело говорит, – вмешался Дюм, почуяв накал страстей. – Чудеса его никогда не обходили стороной, так что в своём деле он профи! К тому же у кого-то есть иная идея, где нам добывать талисман?

Оре недовольно молчал, Юм радостно покачал головой.

– Тогда собираемся в путь! – Олуи скомкал карту. – Дорогу к русалочьим ручьям я и так помню!

– Прямо сейчас? – Даже Юм был удивлён такой спешкой.

– Ты прав, я поторопился. – Олуи привстал на цыпочки и крикнул в дальний конец барной стойки: – Эй, Дроуи! Где наш чёртов ром?

– Ты, ублюдок, ни черта и не заказывал с тех пор, как ошиваешься здесь, – уже полгода! – сердито отозвалось где-то вдалеке.

– Тогда нас и впрямь ничего не держит! – вскочил Олуи.

– Притормози, друг! – Дюм удержал Олуи за плечо. – Нам бы поесть чего погорячее перед дорогой да выспаться на нормальных койках: мы уже несколько недель шатаемся по лесам и по русалкам точно не заскучали.

– А вот я жуть как соскучился по тётушкиным пирожкам! – согласился с братом Юм.

– К тому же наш господин О не прочь погулять по Кирпию, – крыл козырями Дюм. – Он ведь родом из королевского Алаама, сам понимаешь: ему бы хоть провинциальным спектаклем оживиться после пеших странствий по диким чащам!

– О, а талисман вы, небось, для самого королевского двора ищите? – восхитился Олуи. – Или вы коллекционируете загадки путешествий? Ну да ладно! Покажем вам быт простаков! Заночуем на моём чердаке, пожалуйста? Из него видно весь Кирпий как на ладони! Завтра ведь суббота? Утром тётушка Зорэй угостит нас пятничными пирогами, оставшимися после ужина в таверне!

– А утром снова сходим на ярмарку! И в цирк! На представление гимнастов!

– Как скажешь, Юми! О, а сэр – он ведь сэр – сэр О не будет против?

Все повернулись к Оре.

– Э-э-э… Нет.

– Отлично! – ликовал Олуи и снова крикнул куда-то вдаль: – До скорого, Дроуи!

– Катись к чёрту!

Зорэй

Тётушка достал из рассохшегося деревянного сундука 5 свёртков. Она не спеша развернула их, вынула из каждого горсть земли и бросила по очереди в 5 кружек: себе, Оре, Юму, Дюму и Олуи. Зорэй ошпарила кружки с землёй кипятком из тяжёлого чугунного чайника. Подняла железный поднос с дымящимися кружками и со всей силы бахнула его на стол перед гостями.

Вяжущий голос тётушки Зорэй мигом окутал кухню тёплыми разговорами. Оре молча заглянул в свою кружку. Над ней висело облако пара.

– Что это за зелье?

– Что-что, родной? – ласково переспросила Зорэй.

– Что это за чай? С облаками… – дивился Оре.

– Ну, ты как не из сновидения, сынок! Все знают, что чай – это заваренный лес!

Оре отогнал ладонью облако над своей кружкой и разглядел торчащие из воды верхушки потопленных елей. Где-то на дне земля покрылась мхами и тропами, по которым бегали лисы.

– Пей же! Уже поспела малина!

Оре жадно осушил кружку и уснул как убитый.

Оре засыпает – автор просыпается…

Пустыня

Утро. Четверо путников шли по выездной дороге.

Олуи на бегу настраивал свои приборы и штуковины.

– Значит, идём на юго-восток! Сразу за городом есть кусок пустыни. Самой настоящей пустыни с самым настоящим испепеляющим солнцем! В ней даже время течёт от зноя, а закаты и рассветы живут собственной жизнью. Вот мы уже и идём по ней!

– Ну и жара! – Юм тут же снял с себя жилет.

Оре не решался сорвать с себя влажную мантию и лишь мокрыми насквозь краями капюшона стряхивал струи пота со лба. Кожаная мантия вымокла как тряпка.

– Да! И в самом центре этой пустыни стоит паб. В него заходят все путешественники перед дорогой – смочить горло. Это обязательно! Пустыня здесь для того и нужна – чтобы смачивание горла было ясным и ощутимым! Ну, вот мы уже и пришли в него!

Олуи отодвинул маятниковую дверцу пыльного разбойничьего бара. В нём было так прохладно, что казалось, будто он стоит на ледяном фундаменте.

– Нам по бренди! – крикнул Олуи через плечо куда-то в стену.

Вдоль пыльных стен стояли затёртые и разбитые деревянные столы и табуреты. За каждым столом сидели не менее потрёпанные бандюганы. Они будто бы уже сто лет как приросли к своим табуретам, вместе с ними покрылись слоем пыли и стали такого же бледного брусчатого цвета.

Одноногие сидели на стульях с подбитыми ножкам. Одноглазые пили из разбитых грязных стаканов.

За барной стойкой никто не сидел. Вдоль неё все стулья были пустыми. Кроме одного – на нём осталась висеть чья-то кожаная куртка. Куртка будто бы запомнила крепкие расправленные плечи хозяина и висела очень гордо, даже самоуверенно. Полусогнутые рукава рисовали под собой готовые врезать кулаки. Куртка была живая. Спорить с ней отчаянно не хотелось. Даже глядеть на неё было боязно. Теперь стало ясно, почему рядом с ней никто не садился. Казалось, если похлопать её по плечу, она тебя тут же пристрелит.

– Это куртка Броди Буйвола! – громко заявил бармен, протиравший бокалы на другом конце стойки. – Он отошёл отлить.

Куртка была настолько стильной и броской, что шла даже стулу, на котором висела.

Оре был пленён курткой и осторожно подошёл к ней, страшимый не её грозным призраком, а своим желанием – влюбиться и похитить.

На плечах и спине пыльной кожи Оре различил синие надписи, рисунки и странные шрамы.

– Да, он заживо бил тату своим быкам! Он выбивал на них бандитские гимны и рисовал метки смерти! Пока те отбивались от Броди копытами! А когда быки передохли, сшил из их татуированной кожи себе куртку! Броди Буйвол – человек-легенда! И легенды тоже отходят отлить. – Оре повернулся к своим друзьям и продолжил: – Он был бандитом, умеющим заставить бояться его и обожать одновременно. По правде говоря, он ничего толком не умел, но мог делать что-то такое, что не под силу было больше никому. Никто даже не знает, метко ли он стрелял, ибо он делал это редко и в упор. Но всем бы хотелось думать, что Броди был лучшим стрелком своего времени! И о нём сложат легенды. О подвигах, которых он не совершал. И чем дальше время уйдёт от его смерти, тем невероятнее нарисуются вымыслы. Ведь и после смерти Броди Буйвола будут бояться еще очень долго! Всё человечество. А лет через 150 его портрет перерисуют заново, и Броди Буйвол станет рекламировать тушёнку в жестяных банках. А ещё лет через 50 о нём снимут паршивый зрелищный фильм, и куш режиссёра подпортит стремительно разгоревшаяся и быстро потухшая популярность пошлых картинок с профилем Броди Буйвола. Он станет героем издевательских комиксов и однодневных шуток, которые быстро надоедят сетевым вампирам. Вот так будут свергать и растлевать богов! Надругаться над ними. Так будут бороться со страхами своих прабабок и прадедов, передававшимися вместе с кровью по наследству. Так трусливые травоядные начнут без рук и улик пожирать давно умерших хищников.

Оре смолк, и воцарилась гробовая тишина.

– Кажется, время здесь замерло. Эй, бармен, сколько лет уже отливает Броди Буйвол? Нет, мне кажется, время здесь просто не работает. Дюм, Юм, Олуи! Допиваем бренди и идём ко всем чертям. Нам всё-таки не помешает состариться!

Друзья проглотили свои стаканы и направились к выходу.

– Постойте! – Пыльный старик в лохмотьях еле отодрал приросшую к столу руку и потянулся за ребятами. – Из какого вы времени?! Расскажите хоть каплю истины – жуть как пересохло сознание здесь! – Старик закряхтел.

Оре подошёл к нему. Старик поднял на него пустые глазницы.

– Скажи, сынок, из каких времён вы родом? Ну, хоть в двух словах! Как там с правдой? Со справедливостью? С истиной?

Оре подумал пару секунд и ответил:

– Это те времена, где джинсовую одежду стирают бережной стиркой.

– Сюрреали-и-и-изм-м-м! – задрожал голос старика.

Старик закрыл пустые глаза и смолк. Друзья вышли из пыльного бара.

Лес

Небо на глазах меняло цвет с жемчужно-голубого до свинцово-синего.

Тучи вспучивались и свисали гроздьями, как перезрелый виноград, вот-вот готовый излиться на головы.

Загромыхало так, что казалось, будто тысячи коней бьют копытами и сверкают металлическими поводьями за серыми вратами туч.

Плотина из облаков была готова прорваться. И вдруг путники увидали гигантскую тучу где-то у горизонта, стоявшую прямо на земле – будто бы небо проваливалось в яму водопадом из чёрных облаков. Друзья замерли.

– Это здоровенный смерч притаился перед охотой?

– Не шевелитесь!

– Тс-с!!

Оре раздвинул шайку своими ручищами и вышел вперёд.

– Я пойду первым.

Юм, Дюм и Олуи змейкой зашагали за ним, иногда осторожно выглядывая из-за широких боков Оре.

Спустя пару часов туча, стоявшая на земле, стала ясно различима на фоне небесных грозовых облаков. Подойдя ещё ближе, путники остановились и поняли: никакая это не туча. Это лес. Серый бетонный лес.

Кентавры бетонного леса

Из чёрной земли росли громадные серые кубы и параллелепипеды, устремлённые в грозовое небо или лежащие на боку. Казалось, боги только что убежали готовить грозу и оставили на земле свой разбросанный бетонный конструктор, в который не доиграли.

В лесу друзьям преградила дорогу целая армия кентавров.

Все они были страшные до чёртиков и похожие на банду подъеденных трупов, выехавших прямо из земли своих могил. Ведь вместо ног и копыт у них были колёса и обломки мотоциклов.

Оре рассмотрел самого старого и матёрого, стоящего впереди всех – прямо перед его носом.

Его кожаные брюки, куртка, сиденье и гнилая кожа раненой спины – всё срослось между собой в извилистый сэндвич. Из жилета торчали выломанные рёбра и кусок позвоночника. Этот тёртый вожак был единственным, у кого голова осталась целой. Головы же остальных трупов были то наполовину вмятые, то наполовину срезанные; лохмотья косынок и липкие кровавые патлы спутались и запеклись с ошмётками извилин.

Руки у многих бедняг были целиком обглоданы, а кости переломаны, как щепки. Куски кожи на руках вожака – те, на которых уцелели фрагменты тату, – были приклеены лимфой прямо к костям и остаткам мяса. Только на костяшках и держались перчатки да браслеты – оплавленные, спаянные и закисшие на ржавом руле. У вожака и ноги были целы – по крайней мере, они казались такими в чёрных толстых сапогах. По левую руку от него стоял слепой кентавр, зеркальные очки которого растрескались и врезались ему в веки. А голени слепого сварились и запеклись прямо на глушителе.

Кому-то жилы и пальцы ступней намотало на цепи. Слипшиеся от крови седые волосы и бороды свисали и опутывали сырые тела, как грязная пыльная паутина. Путников встречали Души Разбившихся.

– Как тебя зовут, малый? – прохрипел вожак.

– Оре.

– Меня зовут Серивер. Серивер Грехов. А это мои ребята, вернее сказать, их отбивные.

Серивер вытащил из-за спины и протянул Оре чугунный молот размером с собственную уцелевшую голову.

– Бери! Он отлит из местных туч! Тебе он понадобится, малыш!

– Вы уже умерли, но будто ещё и не жили!

– Мы? Мы живы всегда, малыш! Нас не вспомнят! Конечно же, мы сотрёмся из памяти всех людей на земле когда-нибудь! Но бывают ведь и такие, кого запомнят энциклопедии, но кто был и будет мертвее нас! Мы родились и тут же вдохнули жизнь полной грудью! Залпом и до дна! Мы глубоко чувствовали эту самую жизнь и творили на славу! Мы жили! Зато многие рождаются мёртвыми, живут мёртвыми и помирают, едва ли лишившись жизни! Они как прыщи: какая-никакая душонка выпучилась пространственной петлёй, трёхмерным телом в этот мирок, отрыгнула своё и втянулась обратно, оставив на земле пустой мешок с костями, понимаешь? А мы смотрели сквозь них как через мутное стекло! Мы ощущали, как жизнь жжёт горло, точно спирт!