Песок в раковине

Муж сразу же ушёл, заявив, что сердце у него болит, видеть страдания ребёнка, очень кстати обвинил Анну в том, что она передала сыну свою «гнилую голубую» кровь, и начал заново строить свою жизнь. Анна же начала свою борьбу за сына.

Она не верила врачам, не смотря ни на что, потому, что помнила свою собственную историю. Ей казалось, что это просто повторение её собственной судьбы, и считала месяцы и годы, которые оставались её Славику до двенадцати лет. Грянули годы ломки, отгремел путч, распался Союз, страна погрузилась в пучины беспредела и перемен. Люди жили, годами не получая денег, неизвестно, как и на что. Путь спасения такого больного ребёнка был устлан большими деньгами, и Анна отважно бросилась на их добывание. От рака мочеполовой системы умирал отец; погибла под колёсами автомобиля мама Таня. У Анны остались только Неродная бабушка, да сын, которого она любила безумно, наверное, даже несколько фанатично. Боюсь, кого-то оттолкнёт это, но Анна испробовала всё в гонке за деньгами. Она попытала счастья везде, где только можно, даже пыталась стать девочкой по вызову, но не могла ничего поделать со своей холодностью и гордостью, и быстро разочаровалась в себе, как в путане. Тогда она поступила в медучилище и успешно закончила его экстерном; это помогло не только найти постоянную работу, но и держать под контролем происходящее с её мальчиком. Признав аномалию желудочно-кишечного тракта ребёнка неизлечимой, врачи решились вырезать ему толстый кишечник, и проблема денег встала особенно остро. Сама операция была вполне удачной; у Анны тогда складывались странные, болезненно-романтичные отношения с лечащим врачом сына, и страшное напряжение и боль перемешивались с чем–то, очень похожим на классический дамский роман. С одной стороны – умирающий от рака отец, с другой – больной сын, который, как и она сама, не переносил наркотиков, даже самых слабых, что делало его реабилитацию особенно мучительной; и при всём при том: запутанные, но красивые и трогательные отношения с женатым мужчиной, который не скрывал, что безумно любит её.… Ну, и бывший муж, тоже, который не давал ей развод, не выписывался из квартиры, не навещал сына, не помогал никакими деньгами; свекровь, которая немного помогала, конечно, но при том долго, нудно и жестоко разглагольствовала о том, что она сама сделала бы всё гораздо лучше и правильнее.… Этот кошмарный период отнял у Анны все душевные силы. Она тихо сходила с ума.

Почему всё-таки не сошла, она и сама не могла потом понять. Когда умер отец, Анна продала его квартиру, чтобы потратить деньги на сына, но тут объявился муж. Он потребовал третью часть, пообещал развод и оставить её в покое, и Анна отдала ему деньги. Любовник, который деятельно помогал ей оформить продажу и развод, купил машину, пообещал развестись с женой и вдруг воспылал к супруге и детям неземными чувствами, раскаялся, сообщил Анне, что чувствует себя сволочью и подонком, но должен вернуться в семью, много наговорил ей о божьей воле, которая обрекает каждого жить с раз выбранным супругом, но деньги, которые «занял» у Анны на машину, не вернул – грянул дефолт.

Оставшиеся деньги исчезли в мгновение ока. Анна бросилась к процветающим тогда экстрасенсам, много узнала о сглазе, проклятиях, порче, карме и чакрах, потратила уйму времени и средств, и осталась ни с чем, потому, что сыну становилось всё хуже. Ей честно сказали в больнице, что его не спасти, но Анна решилась на совершенно уже безумный шаг: чтобы увезти его за границу, она пошла на криминал. У её внешности всегда было одно несомненное достоинство: её никто никогда ни в чём не подозревал. Воспользовавшись этим, она съездила в Польшу и привезла большую партию героина. Деньги появились, но поздно: сын не вынес повторной операции и умер, быстро, почти в одночасье, как говорили врачи – именно из-за своей аллергии на обезболивающие. Так что виновата была всё-таки Анна, её кровь.

Её внезапно покинули все силы, словно до того момента она жила только за счёт своей безумной любви к сыну и желания его спасти. Сына не стало, и она совершенно утратила волю к жизни. Бывший муж, который соизволил появиться на похоронах сына, свекровь, которая посчитала своим долгом поддержать нелюбимую невестку, решительно взяли Анну в оборот, и её заработанные преступлением деньги мигом исчезли неведомо, куда. Настала очередь гостинки. Анна чувствовала такую апатию.… Вернулись обмороки и галлюцинации, такие реальные: неведомые города, небо с двумя лунами… Она видела, что муж и свекровь намерены определить её в психушку, но не сопротивлялась. Ей казалось, что это неизбежно.

Но о ней не забыли те, для кого она привезла наркотики, и, поняв это, Анна испугалась по-настоящему. От этого могли пострадать окружающие, в первую очередь, Неродная бабушка, к ней единственной Анна продолжала испытывать добрые чувства. Потому в один прекрасный день она сбежала: забрала паспорт, фотографию сына, диплом, купила билет на Восток, на сколько хватило последних денег, и уехала.

В небольшом посёлке, куда забросила её судьба, она попыталась устроиться медсестрой в больницу, но быстро ушла оттуда, выяснив, что совершенно не способна больше жить с людьми. Что ненавидит мужчин, патологически боится секса, и не может общаться с женщинами – ибо о чём сплетничают женщины, как не о детях, сексе и мужчинах?.. Но именно эти темы были для Анны табу. Решение поселиться в заброшенной деревне пришло само собой и показалось идеальным. Её приветил старик-пасечник, по соседству с которым она поселилась, взял её под крыло и ненавязчиво, деликатно, с трогательной заботливостью, опекал и помогал ей, горожанке в пятом поколении, обживаться в лесу. Он никогда не спрашивал Анну, что привело красивую молодую образованную женщину в глушь и заставило чураться людей, и это Анну спасло. Она успокоилась, пригрелась возле по-настоящему доброго человека, отошла, забыла про галлюцинации, даже почувствовала себя выздоровевшей – что, разумеется, было не так. Её душевный недуг был слишком тяжёлым и запущенным, чтобы просто так оставить её, и нашествие сектантов вскрыло все старые болячки. У её друга начались проблемы с сердцем, и он уехал к сыну, а вместо него на пасеке поселился старый, вредный, нелюдимый и довольно противный дед. Анна познакомилась с Анатолием Ивановичем, который предложил ей поселиться в пустующей избе лесника, тоже уехавшего в город, и помог на первых порах. Он и посоветовал ей написать книгу о животных тайги, заметив как-то раз, до чего тонко Анна замечает и чувствует нюансы их поведения, их особенности и проблемы. Анна увлеклась и скоро снова почувствовала себя совсем спокойной. Только спокойствие это оказалось таким непрочным, таким хрупким…

Люди вновь ворвались в её жизнь, даже здесь, где она считала себя максимально изолированной от них. Нужно было это как-то перетерпеть, переждать, но Анна с ужасом ощущала, что не в состоянии это сделать. Боль готова была захлестнуть её с головой от одного неосторожного прикосновения, которого, как она чувствовала, было не избежать.

Голоса переместились со двора в сарай, зазвучали приглушённо. Теперь бы лечь, поспать, но предстоял ещё неизбежный визит Игоря, а Анна не хотела встречать его из постели. Села за стол, но чаю наливать уже не захотела. Она чувствовала себя страшно уставшей и уже заранее обиженной.

Игорь вошёл, небрежно постучав, тогда, когда она уже с робкой надеждой стала говорить себе, что преувеличила всё, как всегда, и зря обиделась на хорошего, в общем-то, парня. Собаки встретили гостя, подняв головы, недобрыми, но спокойными взглядами.

– Что ты их во двор не выгонишь? – Недовольно спросил Игорь. Высокий и широкоплечий, он занял сразу слишком много места.

– Я же говорила: там медвежонок ходит по ночам. Я его прикормила – он хромал по весне. – Анна не встала со своего места за столом. Из-за тесноты Игорь сесть с ней рядом не мог, и вынужден был сесть напротив, что ему не очень-то понравилось. Замолчали. О горящую керосиновую лампу с тихим шелестом бились ночные бабочки; иногда падали рядом жёсткие жуки; всякая невесомая мелочь сгорала быстро и беззвучно. Игорь сидел и беззастенчиво разглядывал Анну. Нет, она сразу же всё поняла правильно: он смотрел на её чёрные обломанные ногти, на серые волосы, и не скрывал этого. Его это забавляло, усмешка в красивых серых глазах была явственной. Анна подумала, что может, и провела бы с ним часть ночи – просто потому, что не была ещё ни старухой, ни монашкой, – но гораздо больше, чем просто секса, ей хотелось тепла и приятных эмоций, а Игорь хотел получить секс, унизив её.

Пауза начинала её тяготить. Она не могла отказать, пока ей не предложили прямо, боялась какой-нибудь ответной издёвки. А он не начинал разговор, может, ждал, когда она набросится на него, такого шикарного? Наверное, у него были все основания полагать, что его внимание должно польстить такой, как она, он был, несомненно, очень красивым мужчиной. Только это совершенно не извиняло его в её глазах.

– Может, спать пойдём? – Наконец спросил Игорь.

– Иди. – Не шелохнувшись, ответила Анна. Он прищурился. Ему не нравился взгляд её больших зелёных глаз, сейчас, в полумраке, казавшихся просто огромными. Он видел в этих глазах какой-то упрёк самому себе, и это его напрягало. Он выпил лишнего, и это мешало ему оценить происходящее правильно. Превозмогая запрет, исходивший из этих глаз, он спросил с большей претензией, чем ему самому бы хотелось:

– Ты что, любишь, чтобы тебя поуламывали? Не старовата ли ты для этого? Покоя не дают амбиции юности?

– Может, всё-таки спать пойдёшь? – Мягко и холодно спросила Анна. Но он только начал.

– А ты? Ты же спать не ложилась потому, что меня ждала? Что ещё за заморочки?

Анна пожала плечами. Она ему даже сочувствовала. Пусть думает, что хочет, лишь бы скорее ушёл. Она и без ссоры долго ещё будет успокаиваться.

Игорь же просто так уйти не мог. Ему нужно было изменить выражение её глаз, доказать ей и себе, что он был прав с самого начала, а она просто выделывается. Парадоксально, но он даже жалел её, по-своему: ему казалось, что если он будет нежен с нею, то не сможет потом оставить её одну в лесу и не терзаться при этом мыслью о надежде, которую подал ей своей нежностью. Как всякий мужчина, он исходил из того, что одинокая женщина не может быть счастлива и просто жаждет иметь возле себя мужика. Но все его, в общем-то, и не дурные чувства облекались в грязные слова:

– А может, ты медведей предпочитаешь? Ты только намекни!

Анна опять промолчала, но на лицо её легла тень.

– Обиделась, что-ли? – Тут же заметил Игорь. – Да ну, брось! Я хочу, ты хочешь, чего выпендриваешься? Хочешь дать, так давай! Надо проще быть!

Анна опять промолчала, и его это начало раздражать.

– А может, ты здесь, в тайге, алые паруса ждёшь? – Теперь он ей просто мстил. – Да ты посмотри на себя! Сколько тебе – сорок, сорок пять? – Он видел, что ей не больше тридцати, и прибавлял намеренно, чтобы сильнее оскорбить. – Да ты и в двадцать красоткой не была! Только и есть, что глаза да ноги, а гонору, как у Джулии Робертс! Волосы серые, руки грубые, смотреть противно! Я тебя просто порадовать хотел, ты что, решила, что я от страсти млею? Жалко ведь, когда живая баба на корню сохнет!

Анна уже чувствовала, что если пошевелится, ответит ему – то заплачет. И не то, чтобы всё это действительно было ей важно, просто любая, и тем более такая, грубость ранила её так, словно прикасались к свежему ожогу. Она его не звала, не завлекала, он ей был не нужен! Сам ошибся, припёрся, незваный, и теперь мстит ей за это?! По какому праву?!

– Что ты молчишь, как корова?! – Не выдержал он. – ТЫ бы хоть защищалась! ТЫ ведь вообще никто, ты понимаешь? Амёба! В тебе ни огня, ни страсти нет, ничего, что цепляет! Мне сначала показалось: вот это баба, живёт одна, ничего не боится, боевая, наверное! Порох, бомба! А ты корова, поняла?! Корова! Да пошла ты… – Он встал и, сопровождаемый рычанием собак, вышел. Ему было стыдно, но злость и разочарование были сильнее стыда.

Взошедшая луна ярко светила на двор и на дорожку, на которой стоял небольшой медведь-подросток и жадно ел остатки их ужина. Ананасовый компот, почти нетронутый, пришёлся ему по вкусу, и он смачно чавкал, носом вырывая жёлтые кусочки из общей кучи. Увидев человека, он горбом поднял шерсть на загривке; из приоткрытой пасти капала пена. Игорю следовало, не делая резких движений, отступить обратно в дом, но он был пьян, зол и неопытен, и, сделав по инерции шаг вперёд, он громко крикнул на зверя, надеясь голосом испугать его. Медведь резко встал на задние лапы, угрожающе фыркая и притоптывая от злости. В доме лаяли собаки. Анна открыла дверь, и они выскочили было, но по её команде остались у крыльца, откуда продолжали злобно лаять, напрягаясь всем телом. Медведь, увидев собак, взревел и бросился на Игоря, но Анна вскинула карабин и выстрелила, попав прямо меж глаз. Медведь рухнул на тропу, а Анна, опустив карабин, прислонилась к косяку и, сползая по нему, тихо заплакала от жалости к глупому медведю Шурику, который не умел ещё бояться, и которого она сама научила приходить к ней за гостинцами.

– Одним выстрелом.… А ты говорил! – Восхищался Анатолий Иванович. Они с Полем, прихватив ружья, выскочили во двор, но стрелять не пришлось. Игоря трясло: он только сейчас осознал, как близок был к смерти. Иваныч налил водки в алюминиевую кружку, и у Игоря застучали о край зубы. Анна закрылась в доме, не обращая внимания на них всех, и там уже разрыдалась. Она сама приручила этого зверя, прикормила его, он верил, что здесь ему ничто не угрожает. Столько всего смешалось в её душе: жалость ко всем детям на свете, которые не должны страдать и умирать; к себе, не умеющей жить, ко всем, кто тоже не умеет этого; боль от того, что её не только незаслуженно обидели, но и вынудили убить приручённого ею зверя; страх перед силой этой боли и мысль: а не лучше ли самой умереть?..

Чувствуя, что рыдания её перерастают в истерику, Анна попыталась унять их, но не было сил. Она давно уже жила по инерции, по привычке, потому, что было нужно, и потому, что она не могла признать поражение даже в борьбе с самой собой. Но в этот чёрный миг она видела своё существование так, как только можно было его увидеть глухой ночью, без единого проблеска надежды. Истерика усилилась; Анна налила себе ледяной воды, и зубы застучали о кружку, как у Игоря. Несколько раз умыла лицо, даже вылила ковшик воды себе на голову. Легла в постель и сосредоточилась на абсолютной пустоте. Пальма подошла и, чуть слышно поскуливая, положила тяжёлую голову ей на живот. Анна запустила руки в собачью шерсть, закрыла глаза. Пальма стояла, оцепенев, сама не своя от горя, которое не понимала, но разделяла с хозяйкой в полной мере. Никто не умеет так сострадать, как собаки, преданные своим хозяевам – если бы Анна посмотрела на неё, она увидела бы, что глаза Пальмы тоже налились слезами. Гарик, существо более сдержанное, сидел рядом и тоже преданно смотрел на Анну. Он не умел плакать и скулить; он мог порвать любого, хоть бы и медведя, за свою хозяйку, и сейчас, если бы только увидел врага, из-за которого она страдала, сделал бы это с наслаждением. Он даже порыкивал тихо, прислушиваясь к шевелению во дворе; рык его стал грозным и страшным, когда в дверь постучали, и голос Поля спросил, как Анна чувствует себя.

– Я не хочу разговаривать. – Отчётливо произнесла Анна, не шевелясь и не открывая глаз. – Вообще. Утром уходите, и всё.

Поль ещё постоял под дверью – Гарик шумно дышал с внутренней стороны двери, нюхая щель, – и неохотно ушёл. Голоса и возня слышались во дворе ещё долго; Анна лежала без сна, слушая их.

«Никогда мне не поправиться. – С горечью думала она. – Никогда мне не стать прежней. Куда уйти, где скрыться ещё, чтобы не видеть людей больше никогда?! Ведь мне никто не нужен, и сама я никого не трогаю, ни к кому не лезу, забралась в самую глушь, ну, что ещё надо, чтобы меня никто больше не трогал?!»

«Но ведь я не знал, что ты такая впечатлительная. – Возразил ей воображаемый Игорь. – Любая другая за счастье бы посчитала!»

«Вот именно: не знал! – Горячо возразила воображаемому собеседнику Анна. – А не знаешь – лучше не лезь!!!»

«Хотя… ему-то что? – Думала она ещё. – Подумаешь, я, Шурик – кто мы такие на весах вечности? Почему он должен о нас беспокоиться? Да ни по чему! Это мне, дуре, всех жалко, мне же сказали: проще надо быть! Если бы ему за нас кто-то в морду дал, тогда бы он что-то понял, а так.… Наверное, я, правда, амёба, надо было на него хоть собак спустить».

Так и не уснула. Мысли с навязчивостью бреда всё крутились и крутились вокруг одного и того же, упрямо не слушаясь её отчаянных попыток прекратить это и сосредоточиться на чём-то другом. Когда-то с нею это творилось сутками, неделями, месяцами – ужасное состояние. Как она боялась его возвращения!

Не успело рассвести, как во дворе снова послышались голоса. Анна ждала, что они деликатно уйдут, не тревожа её, но у них были свои понятия о деликатности. Им казалось, что они не могут уйти просто так, что они должны как-то обставить свой уход, что-то сделать, что-то сказать. Анатолий Иванович добился-таки, чтобы она открыла дверь и вышла на крыльцо, только для того, чтобы сказать, что они закопали медвежонка на косогоре. Игорь тоже попытался заговорить, но Анна не стала даже слушать. Поль на прощанье взял её за руку и сказал, что у неё очень красивые глаза, и вообще, он считает её очень красивой и замечательной женщиной.

– Эта встреча очень важная для меня. – Вдохновенно говорил он, – я очень, очень сильно полюбил русскую душу, русскую женщину, я думаю, что вы – настоящая русская женщина, которой восхищается весь мир. Я хочу просить вашего разрешения вернуться сюда, чтобы написать о вас в моей книге – я тоже пишу книгу о России, о русской душе.

– Ужас какой! – Пробормотала Анна, но он её не расслышал. Хоть руку ей не стал целовать, чего она втайне очень боялась. Игорь перед уходом снова попытался с ней заговорить, но она демонстративно повернулась к нему спиной. Наконец, они скрылись, и Анна осталась одна.

Ей давно уже нужна была помощь специалиста, но она ни когда и ни к кому не обращалась за помощью. Может быть, её борьба в своё время была бы менее драматична и отняла бы у неё меньше сил, если бы она попросила о помощи тех, кто, в принципе, мог бы пойти навстречу. Но она настолько верила в себя и в свои силы, что и теперь, чувствуя, что близка к катастрофе, верила, что справится и с этим. И какое-то время ей казалось, что она и правда, справляется, что время её лечит, что ещё немного – и она будет совершенно здорова. Она строила планы на эту свою новую жизнь, даже начала представлять, как напечатает свою книгу, как её наблюдения за хищниками и потрясающие фотографии станут сенсацией – эти мечты поддерживали её и давали иллюзию выздоровления. Но то, что произошло теперь, мгновенно разрушило хрупкое равновесие, устанавливающееся несколько лет, и Анна с ужасом ощущала, как рассыпается на куски. Всё вокруг стало отвратным; красота леса и озера казалась предательством по отношению к ней и её горю, дом виделся убогим и грязным, сама она – старой, слабой, убогой, никчёмной, как и книга её дурацкая, ну, кому сейчас интересны медведи эти?! Ни к чему вообще её существование. Ну, кому она нужна? Куры и козы её и так уже почти одичали, и прекрасно без неё проживут. Собаки – тем более. Весь день Анна была сама не своя. Ничего не могла делать, да ничего и не хотела. Выбросила грибы и ягоду, зайца отдала собакам. Не хотелось ни двигаться, ни думать, но от мыслей было никуда не деться. К тому же, она чувствовала приближение того, особенного состояния, которое предвещало галлюцинации, что здесь, в одиночестве, в лесу, пугало её больше всего. Разбитая и почти больная, легла пораньше спать, всячески стараясь успокоить себя, и почти смогла, во всяком случае, уснула, выпив на ночь все свои травки, которыми когда-то снабдил её пасечник. Но сон её был тревожен и странен. Ей снилось, что она стрижёт волосы удивительного, тёмно-синего цвета, длинные и спутанные; и ещё ей казалось, что кто-то зовёт её, так сильно и настойчиво, что душа сворачивалась в узел от тоски. Не выдержав, она проснулась, но ощущение зова не проходило, и, закутавшись, Анна вышла на двор.

Августовское небо было густо усыпано звёздами и припорошено серебристой пыльцой. Млечный путь ярко светился прямо посреди неба, и на фоне его, величаво раскинув крылья, летел Лебедь, самое любимое её созвездие после Ориона. Анна легла в траву и долго смотрела в небо, на самом деле успокоившись, хоть мысли её по-прежнему были горькими и безысходными. Этот зов она ощущала часто, особенно сильно – в минуты большого напряжения. Может, это брат, умерший давным-давно, её зовёт? Ведь близнецы, говорят, связаны каким-то особым, почти мистическим образом между собой? Если бы он не умер, какой была бы её жизнь? Чувствовала бы она себя более защищённой, более спокойной, более счастливой? Это страшное чувство одиночества – это то, которое чувствуют разделенные близнецы?..

Когда-нибудь люди узнают, что там такое. И кто там такой. Когда-то недоступны были небо и океанские глубины; потом – Луна и Марс. Анна не видела причин не верить в такую возможность – то, что люди пока не представляют, что поможет им преодолеть пространственно-временной барьер между ними и звёздами, не означает, что это невозможно. Это, вероятно, означает, что они к этому не готовы. Европейская цивилизация – это, по сути своей, цивилизация хищников и потребителей. Открыв неведомые страны, европейцы старались прежде всего разграбить их; от инопланетян ждут, что те либо поубивают тут всех нахрен, либо научат и поделятся. За что? За стеклянные бусы? Судя по фантастике, любой, люди ещё не представляют себе на самом деле, зачем им нужен этот контакт, и чего они от него ждут. Ну, кроме того, что с успехом могут обеспечить себе сами. Писатели-фантасты уже обживают дальние миры, где сеют направо и налево обычное земное зло. Анне казалось, когда она думала об этом, что без подобного «подарочка» иные миры как-нибудь обойдутся. Может, у них собственного до дури, а может, они уже как-то справились с ним, или его изначально у них не было – живут же как-то чукчи, не воюя ни с кем?

«Вот дурочка. – Думала она ещё о себе. – На краю шизофрении, а туда же, о высоких материях, об инопланетянах.… О смысле жизни. Интересно, к чему волосы снятся?»

Весь остаток ночи она продремала вполглаза, но ничего больше не снилось, да и чувствовала себя спокойнее. С утра смогла себя заставить заняться обычной домашней работой, даже спустилась к озеру за рыбой. Поднимаясь обратно, увидела могилу Шурика: кучу свежей земли, кое-как оформленную; и свежие следы росомахи, которая уже пыталась её рыть. Решила заложить её камнями. Не хватало, чтобы бедного Шурика ещё и росомаха грызла!

Работу она самой себе придумала каторжную. Камней здесь, на круче, не было; потому его здесь и зарыли. За камнями приходилось ходить ниже к берегу, а нужно было их много – росомаха зверь хитрый, сильный и упорный. Работала Ана больше часа, устала жутко, наконец, всё было готово – но ей непременно приспичило увенчать могилу большим красным камнем, формой немного напоминающим медведя. Не жалея сил, она принялась выворачивать его из земли, даже сбегала за ломиком. Камень сопротивлялся, как мог, но Анна была такой же упорной, как росомаха, и, в конце концов, победила. Камень выскочил из своего гнезда и покатился вниз, к озеру, вместе с кучей мелких камней, среди которых Анна заметила что-то блестящее. Спустилась следом, нагнулась, и дух перехватило.

Что это был за материал, она даже предположить не могла. На вид металлическое, ОНО было на ощупь мягким и бархатистым, ровно настолько, чтобы его было необычайно приятно держать в руке. Вряд ли это был какой-то механизм, вещь была совершенно монолитной, но она жила и даже немного пульсировала в ладони. Анна чувствовала, что не в состоянии понять это, но ей было страшно выпустить её из рук. Ощущение зова усилилось, стало совершенно сумасшедшим. Сердце бешено билось в груди. Наверное, – пришла дикая мысль, – именно это здесь и ищут пришельцы, а так же и дурачки уфологи. Это же не наше, – думала она ещё, чувствуя, что абсолютно права, – это не земное. Вещь пролежала, судя по состоянию камня, под ним не один десяток лет, но была чистой, блестящей, как новый рубль. Не отдавая себе в этом отчёта, Анна нежно поглаживала вещь, испытывая от этого какое-то нездоровое облегчение, почти эйфорию. Сама не заметила, как вернулась к дому, села, совершенно обессиленная, за стол во дворе, продолжая разглядывать и тискать свою находку. Близилась ночь, но Анна не могла оторваться от своего занятия ни на секунду. «Она же гипнотизирует меня, я же, как наркоманка!» – Мелькнула испуганная мысль, Анна попыталась отбросить вещицу, но не смогла. Рука сама вцепилась в неё, нежно ощупывая вогнутости и выпуклости, словно специально предназначенные для пальцев, именно её пальцев. Вещь слегка подрагивала и звала – но уже не её. Галлюцинации. – Подумала Ана. – Опять, или крыша съехала. Голову обнесло, как от внезапно ударившего по мозгам алкоголя, затошнило. Такого с ней ещё никогда не было, и она, испугавшись, начала подниматься из-за стола. Собаки вдруг залаяли злобно, так, как не лаяли даже на медведя, в их лае Анне почудилась паника. Ноги подкосились, она осела обратно на лавочку. Снизу, с озера, полз вечерний туман, и Анна уставилась на дорожку, уверенная, что сейчас оттуда явится что-то совершенно невообразимое, и… что именно произойдёт, она даже представить себе не могла, но, видимо, что-то из ряда вон. А может, она умрёт?