Думы Бэрга

– Олуфеми! – крикнул Бэрг, потянувшись к ней всем телом.

– Осталось немного…– эхом отозвался голос Олуфеми, – скоро увидимся, Гор! А сейчас… прощай!

Бэрг опустился в кресло и прикрыл глаза.

– Будь бодрее, Гор! – прогремел раскатом грома голос Тота. – Исполни приказ Системы, коли Она избрала тебя!

– А когда я наконец-таки покину это тело, освобожусь от него, мы отпразднуем мое возвращение, Тот?! – в Бэрге проснулись силы. Как перед финишем открывается второе дыхание.

– Ты еще спрашиваешь, Гор! Да так отпразднуем, что все ахнут! Включится Система уже по полной! И мы будем пить вино бокалами! И встретит тебя Олуфеми, и подарит всю любовь и ласку своих нежных объятий! – Тот умолк и, вздохнув, добавил – А пока прощай, Гор. Скоро все закончится. Прощай.

– Прощай, Тот, – произнес Бэрг. – Да, можно подумать, что кто-то виноват в этом во всем. Правильно, инициатива сугубо наказуема. И шум меня дернул вызваться помочь Системе внедриться ей в жизнь обычных смертных. А ведь когда-то отзывали меня, да нет! Хорохорился! Да все, мол, поймут! Только объясни! Вия обезвредил! Казалось, ну какого еще хрена не хватает. Только скажи! И все! Пенсия! А вот теперь все, устал, причем явно устал. То, что просит Система – уже явный перебор. А недобор куда хуже. Олуфеми, Олуфеми, когда, наконец, я коснусь губами твоего лица? Твоей груди, когда обниму твои бедра? Когда отдохну в твоих объятиях? Твердят одно, что скоро. Поскорее бы.

А когда Бэрг вот так говорил сам себе, портал начал потихоньку закрываться. Облако исчезло, лучи света погасли. Теперь Бэрг сидел в полной темноте. Усталость взяла свое. Минуту спустя он уже храпел, сидя в своем троне.

– А ты неплохо живешь! – Изода прохаживалась по комнате Нэи.

– Сюда добавить еще частичку твоего воспитания по отношению меня, и было бы еще лучше. – ответила Нэя.

– Ох, не подлизывайся, подруга. А ведь кто-то обещал напоить меня шампанским? А, как ты думаешь, кто это может быть? – Изода хитро смотрела на Нэю.

– Так за чем дело стало? Только за бокалами! Или ты из горла предпочитаешь? – проговорила Нэя, откупоривая бутылку.

– А это уж как дело пойдет, – Изода была явно в настроении употребить, – но тогда тебе-то явно не достанется!

– С чего ты взяла? – Нэя откручивала проволоку держащую пробку.

– Та ведь бутылка-то одна! – заметила Изода.

– Пошли дурака за бутылкой, он одну и возьмет, – произнесла Нэя.

– А ты, значит, умная. Ох, подруга, давай, разливай по бокалам! Я хочу выпить, а то в горле пересохло. Хочу выпить или даже просто нажраться до вертолета в мозгах! – и Изода подставила бокал.

Хлопнула пробка и из освобожденной бутыли полилась пенная жидкость. Изода набрала в бокал шампанское:

– За что выпьем, подруга?

– За нас! Именно за нас! – произнесла Нэя.

– Значит, за нас с вами и хрен с ними! – Изода подняла бокал. – А что? Мне нравится такой тост!

– Еще бы! Ну, давай!

И подруги опрокинули бокалы. Далее на закуску пошли бутерброды с сыром.

После выпитого бокала Изода стала рассматривать комнату Нэи. На стенах висело несколько картин.

– Ты увлекаешься живописью? – спросила она Нэю.

– В общем, да, – ответила Нэя. – Да и сама люблю рисовать.

– Ты рисуешь? – удивилась Изода. – Вот это да! А покажи свои рисунки.

– Конечно! Вот видишь, на стене картина, – Нэя указала Изоде на стену.

– Да, прекрасная картина! И это ты нарисовала?

– Ну да, – Нэя откусила кусок бутерброда, – как-то нашло вдохновение и вот результат!

Небольшая картина в золотой раме выглядела действительно шикарно. Прекрасный натюрморт, в центре которого были розы. Изода засмотрелась на это произведение искусства. Они были словно живые, и Изоде показалось, что от них пахло свежестью.

– Слушай, Нэя, это ты сама? – удивлению Изоды не было конца. – Да, но как? Ты заканчивала художку?

– Нет, Изода, – ответила Нэя, – скорее всего это по отцовской линии. Его мать рисовала. В общем, так.

– Да у тебя же талантище! Не просто талант, а именно талантище! Его надо развивать. Его надо ценить! А я вот рисовать не умею. Нет такого дара. А вот эти картины ты тоже рисовала?

– О, нет. Это уже не мои. Но они сильно впечатляют.

Первая картина была под названием «Поединок». Изода внимательно стала рассматривать ее. Изображено было военное время. Начало Великой Отечественной войны. На переднем плане молоденькая девушка-медсестра. Сама худенькая, но рука ее тверда. И в этой руке держит она связку гранат. Через плечо перекинута санитарная сумка с красным крестом. Еле держит она эти гранаты, готовясь обрушить их на вражеский танк, который в метре от нее. А там, за ней, на заднем плане повозка с ранеными бойцами. И как будто слышишь их надрывные крики. В беспомощном порыве надрываются их души, глядя на смерть этой девушки. Девушки, которая своей немощью заслонила их от верной гибели. Ценой своей жизни спасла жизни этих людей. Через секунду прогремит взрыв, и подорванный вражеский танк останется на нашей земле. Но уже ничего не сможет сделать эта мертвая груда железа. И, опустив ствол, поклонится он той, которая его победила. Каково раненым солдатам было видеть все это. До конца своих дней, в боях, рвать они будут хоть зубами на части незваного гостя, неся отмщение за эту девушку.

По щекам Изоды потекли слезы. Страшная картина.

– Так бы и заслонила бы ее собой, – еле проговорила она.

– Ты про картину «Поединок»? – Нэя внимательно наблюдала за подругой. – Да, согласна. Эта сильная картина. А вот рядом тоже не отстает. Картина так и называется «Мать партизана».

Изода стала рассматривать картину. В центре простая русская женщина. Крестьянка. Мать. У нее тихий, спокойный взор. Но вся она полна невероятного мужества, наполнена исполинской внутренней силой! Гитлеровец указывает рукой на ее молодого сына-партизана, добиваясь выдать отряд партизан. А он, понимая все чувства матери, и страшно боясь за нее, пытается во что бы то ни стало подбодрить ее, только чтобы она не проговорилась под пытками. Так и слышатся его слова, обращенные к ней:

– Ты только выдержи, родная! Только выдержи! А смерти я не боюсь.

Что может этот гитлеровец перед этой женщиной, простой русской женщиной, труженицей земли русской! Матерью! Да ничего не может! Велик подвиг ее и сына, запечатленный на картине.