Цель и средства. Лучшая фантастика – 2021

– Если вы тут просто сон изучаете… то есть у вас тут просто спальни и приборы, да? – Он замолкает, не зная, как спросить поаккуратнее, и в конце концов брякает: – Зачем такая секретность? Здание это, в которое никто не входит… и не знает про него никто…

Бородатый мнется.

– Н-ну-у, – мямлит он, – мы стараемся особо не светиться. – Он опять взвизгивает в приступе безумного веселья. Степан успевает пожалеть, что заговорил, но тот уже успокаивается. Откашливается. – Сами подумайте: тут же какое бабло замешано! Вот лично вы – сколько в аптеках оставили? То-то же… А тут мы такие: лечитесь бесплатно, ни таблетки не нужны, ни врачи…

Степан кивает. Не то чтобы он верит в заговоры – но в этом пустом темном здании, посреди ночи… Он слегка пожимает плечами. Спрашивает:

– Можно будет к вам еще зайти, если что?

– Не стоит… – Бородатый отводит глаза. – Сами понимаете…

– Конечно, – бормочет Степан, даже не пытаясь сообразить, что должен понимать.

Когда он выходит на улицу, над горизонтом уже светится розовая полоса, волнами излучающая душный, горячий свет. От ночи не осталось и следа, и куцее утро совсем скоро превратится в раскаленный день. Вот уж прогулялся перед сном… Он оглядывается через плечо. Вблизи здание кажется намного больше, чем с балкона, и его кирпичные стены нависают над головой. Не стоило заходить, думает Степан. Гадать было намного веселее. И черт бы с ней, с утерянной таинственностью, но почему-то ему просто неприятно быть замеченным. Засвеченным, мысленно добавляет он с нервным смешком. Мысль, что кто-то теперь знает о его проблемах со сном, вызывает неприязнь и бессмысленную тревогу. Бородатый теперь, наверное, будет рассказывать, как к нему ночью псих забрел…

Засыпая на ходу, Степан плетется прочь от здания, чувствуя, как чистые черные окна глядят ему в спину. Дремлющий разум подсовывает фантомы, превращает куст сирени – в человека, брошенный пакет – в неведомое животное, мир – в колючую ткань, сотканную из иллюзий. Бородатый точно решил, что я псих, вертится в голове. Степан цепляется за эту мысль, за дурацкий, но приемлемый страх выглядеть глупо. Лектор чертов, уговаривает он себя, облизывая пересохшие губы. Сам псих еще похлеще, тоже мне, поклонник тьмы очкастый… Не помогает. Воспаленное недосыпом воображение шепчет: бородатый вообще ни при чем. Бородатого может и вовсе не быть. Ты так долго играл с тайной этого дома. Годами развлекался, придумывая это здание. И вот ты замечен – и теперь этот дом может придумывать тебя…

В подъезде все еще прохладно, и Степан немного приходит в себя. Дожидаясь лифта, он пытается представить, куда Ира могла затолкать маски для сна, которые им когда-то вручили в самолете.

Проснувшись, Степан долго лежит с закрытыми глазами. Веки плотно прижаты маской. Степан внимательно прислушивается к тиканью механического будильника, словно пытается определить по звуку время. Он надеется заснуть снова, но постепенно понимает: не выйдет. То, что его разбудило, не исчезнет само по себе. Лежать теперь так до утра…

Он с досадой сдирает с лица маску. Если бы все было хорошо, все было правильно – он просто не заметил бы разницы. Но разница есть. Тьма, в которой он барахтается, раздраженный и сонный, не настоящая. Поддельная.

Сердито вздохнув, Степан принимается сканировать пространство. Ему даже нравится это делать. Это раньше он думал, что темнота – это страшно. Теперь он знает, что пугающей ее делает свет. Зловещий красный огонек на телевизоре. Мертвенно-синий – на мониторе. Фосфорный зеленый – от поставленного на зарядку телефона, от светящихся чисел на часах, от просвечивающих сквозь древесные кроны фар за окном… Темнота полна света, полна неверных пятен и обмана, не дающего мозгу успокоиться – если только не принять меры. Отключить все приборы. Повесить плотные, на черной подкладке шторы. Выкинуть электронные часы. Приучить наконец дочь спать в темноте – ей тоже вредны эти ночные огни, они разрушают ее так же, как разрушают его, пока не заметно, но в будущем…

Вот оно. Степан наконец находит источник света – тонкий оранжевый лучик, навязчиво лезущий из-под двери в детскую. Опять… На мгновение он стискивает челюсти. Глубоко вдыхает и выдыхает сквозь напряженные, раздутые ноздри. Трет лицо, пытаясь расслабить мышцы.

Дверь в детскую открывается с натугой, будто что-то подпирает ее изнутри. Он с недоумением смотрит на огромную плюшевую акулу, сдвинутую створкой к середине комнаты, и слабо улыбается. Ира пыталась прикрыть щель, чтобы не разбудить его. Очень мило, конечно…

Его девицы синхронно поднимают встрепанные со сна головы. Улыбаются одинаковыми, радостными и виноватыми улыбками.

– Пааа! – кричит мелкая и, брыкаясь, выдирается из-под Ириной руки. – Проверь!

– Опять? – Он устало закатывает глаза.

Колени громко хрустят, когда Степан опускается на пол. Он вытаскивает из-под кровати – плюшевую собаку, пустое яйцо из киндер-сюрприза, три кусочка пазла. Надорванную сигарету в липких пятнах, оставленных маленькими грязными пальцами.

– Никого, – докладывает он.

– Точно? – с сомнением спрашивает мелкая. Что-то новенькое… Краем глаза он замечает, как Ира удивленно вскидывает брови.

– Совершенно точно, – говорит он. – Все. Спать.

Ира, позевывая, выходит. Он чмокает дочку в лоб и тянется к выключателю ночника.

– Нееее! – вопит мелкая, и он скрипит зубами. Дадут ему сегодня хотя бы подремать?

Взяв себя в руки, он присаживается на кровать.

– Спать надо в темноте, – говорит он.

– Зачем?

– Затем… чтобы расти. – Он вспоминает обрывки лекции, вываленной на него бородатым той странной, душной ночью, в которую все изменилось. Тяжело ворочает сонными мозгами, пытаясь приспособить это знание для мелкой. Ничего не выходит. – Чтобы расти, – повторяет он. – Ты же хочешь стать большой?

– Нет, – тут же отвечает мелкая, и он слышит, как за дверью тихо фыркает от смеха Ира. Разводит руками.

– В любом случае – под кроватью никого нет, я ведь только что проверил. Так что ложись на бочок…

– Еще!

– Да откуда там кому-то взяться?!

– Из того дома, – не моргнув глазом отвечает мелкая, и Степан вздрагивает. Почему-то думает: что бы вообразил бородатый, услышь он эту чушь? Наверное, решил бы, что у нас целая семейка психов, которые так боятся темноты, что не могут позаботиться о собственном нормальном сне. Придумал бы нас, как мы придумывали этот дом…

– Па, ну проверь! – тихо скулит мелкая, и он резко встает. Глаза застилает от ярости, словно стоит стать на колени – и кто-то чужой увидит это. Будет давиться от смеха, глядя, как он ползает на четвереньках. Хихикать в кулак… может быть, подглядывая за ним прямо из-под кровати.

– Нечего там высматривать! – рявкает Степан.

…Чуть позже они с Ирой бок о бок стоят на балконе. Светлая – слишком светлая – ночь пахнет горелыми листьями и умирающим летом. Руки трясутся, по футболке расплывается мокрое сопливое пятно, и в ушах до сих пор звучат тихие рыдания мелкой. Он все-таки выключил ночник, но в детской все равно слишком много света. Надо и там повесить защитные шторы – может, тогда ребенок наконец начнет нормально высыпаться и прекратит ныть.

Страшно хочется курить. Странно стоять на балконе просто так, с пустыми руками. Как-то… одиноко.

– Знаешь, ей кровать скоро мала станет, – говорит Ира.

– Так давай поменяем, в чем проблема?

– Она не хочет. Говорит – если кровать будет больше, то под нее и поместится… больше. Логично, да?

– Н-да уж, – хмыкает Степан. – Знаешь, пора ее отучать от этой чепухи. Большая уже девица, из кровати выросла, скоро в школу пойдет…

– Да, наверное…

– И запрети ей, наконец, таскать мои сигареты!

Ира кивает, перегибается через перила, глядя на кирпичную коробку-самострой, и он невольно следует за ней взглядом. Здание по-прежнему выглядит новехоньким, даже рамы не потускнели за лето – такие белые, что аж светятся в темноте. Аккуратные черти эти ученые. Но видеть дом неприятно – как будто он смотрит в ответ. Подмигивает блестящими черными окнами. Говорит: теперь моя очередь придумывать тебя. Степан закрывает глаза. Жаль, что нельзя выключить свет на улице…

– А знаешь, – говорит Ира, – когда там сидели инопланетяне, было лучше.

– Ты же говорила – вампиры?

– Не, инопланетяне – тоже было хорошо…

…Лежа под одеялом, он слышит хлюпанье, шорох, запах ванили – Ира мажет руки кремом. Едва уловимый стук, когда она дотрагивается до фонарика. Проверяет, на месте ли. Носится с ним, как с амулетом.

– Знаешь, я просыпаюсь, когда ты его включаешь, – говорит Степан.

Короткий резкий вдох. Пауза.

– Прости, – без капли раскаяния говорит Ира, и он стискивает зубы в темноте.

– Ты можешь просто не надуваться чаем перед сном, – говорит он, и Ира снова коротко вдыхает. Он почти видит, как подергиваются ее ноздри.

– Да, наверное, могу…

Он натягивает маску на глаза. Говорит себе: «Сто. Девяносто девять. Никакого света, ничто не мешает. Девяносто восемь. Я совсем скоро засну, я сумею. Девяносто семь…»

Туманная, промозглая ночь. Он не может выглянуть в окно – плотные шторы на непроглядно-черной подкладке задвинуты тщательно, чтобы не оставить ни щелочки, – и все же чувствует этот туман. Туман поглощает свет уличных фонарей, свет окон полуночников, даже свет звезд – поглощает, рассеивает и усиливает, превращается в пульсирующую, сияющую массу. Фотоны, испускаемые туманом, проникают везде – глупо даже надеяться остановить их шторами. Фотоны вездесущи, как радиация, и так же опасны. Они даже хуже, чем радиация. За уровнем фотонного излучения никто не следит. Люди слишком беспечны. Так и норовят включить свет везде, где только можно, подсветить все подряд, не думая о том, как световое загрязнение разрушает их мозг, тело, разум… Ворочаясь в кровати, Степан думает о древних пещерных городах. Те люди знали, что делают. Понимали, как укрыться от смертельной опасности…

Но не светящийся туман разбудил его. Это – неодолимое зло, тупая сила природы, которую он никак не может контролировать. С этим он давно смирился. Но сейчас что-то не так в его доме, и это нужно срочно исправить.

Он снимает маску. Темнота кажется абсолютной, но он чувствует: они здесь. Фотоны. Слабые и вялые поодиночке: они слишком привыкли нападать стаей, яростным миллионным потоком. Но даже по одному они опасны. Их источник нужно найти.

Впрочем, тут долго искать не надо.

Он на цыпочках крадется к детской. Плюшевая акула, закрывающая щель, шуршит, когда он открывает дверь, но девицы, увлеченные разговором, ничего не слышат. Надо же. Накрыли фонарик одеялом и думают, что он ничего не заметит. Шепчутся о чем-то, секретничают. Что за секреты у них могут быть от отца и мужа? О чем они договариваются? Он напрягает слух, стараясь различить слова. Он старается дышать тише, чтобы не спугнуть их, но от гнева перехватывает горло, и воздух шумно прорывается сквозь ноздри. Сколько раз он просил выкинуть этот чертов фонарик! Следом приходит мысль похуже: сколько раз они тайно включали его по ночам? Сколько раз Ира стояла над ним, направив свет прямо в лицо, облучая его потоком смертельных частиц? Неудивительно, что бессонница так и не прошла. Но теперь он узнает, что они задумали. Он вслушивается в увещевающий голос жены.