Повесть о граффах

– Считаю себя обязанным предупредить, что книгу ты выбрала не для легкого чтения, – сказал Филипп, зашагав к ней. – У этой вещицы спорная репутация, но я, безусловно, отношу себя к ее немногочисленным поклонникам.

Голос его был низким и певучим. Размеренный слог так бережно ложился на слух, что Ирвелин невольно порадовалась, что среди ее соседей все же есть человек со спокойным нравом.

– Я слышала об этой книге, – произнесла она, в который раз позабыв о приветствии. Похоже, куда больше ее взволновала книга, чем встреча со старым приятелем. – Мой отец рассказывал о ней. Настоящая редкость.

– Верно, – сказал Филипп и остановился в паре метров от Ирвелин. – В 1929 году из типографии было выпущено всего двадцать экземпляров. Этот экземпляр достался мне по наследству, от деда.

Когда Филипп Кроунроул подошел ближе, тусклый луч света упал прямо на его лицо. Несводимый прищур подчеркивал яркую синеву глаз; когда-то круглые щеки превратились в угловатые скулы. Но, прежде чем заметить все это, взгляд Ирвелин остановился на самой середине его лица. Нос Филиппа, очевидно, был сломан. Неестественность его формы резко выделялась на строгом лице.

– Я могу одолжить эту книгу на время? Почитать, – спросила Ирвелин, стараясь больше не смотреть на его кривой нос.

Филипп кивнул, как кивают короли, медленно и значительно.

– Август говорил мне, что ты вернулась жить в Граффеорию. Одна или с родителями?

– Одна, – ответила Ирвелин. – Мои родители остались за границей.

– Почему же? – Она отвела взгляд, давая понять, что говорить на эту тему ей не хотелось. – Что ж, я рад тебя снова увидеть, Ирвелин. – Филипп улыбнулся, отчего его нос сильнее исказился.

– Я тоже рада. Красивая у тебя библиотека.

– А, благодарю. – Он оглядел стеллажи придирчивым взором. – Мне предстоит еще много работы. В пятом ряду один упрямый бук, тот, что самый высокий, все время просвечивает. Никак не могу с ним совладать…

– Эй! Филипп, Ирвелин, вы где там? Мы начинаем без вас!

Голос Августа разнесся по всей библиотеке.

– Я так понимаю, – сказал ей Филипп, – с Мирой и Августом ты уже знакома? – Ирвелин молча кивнула, но от внимания Филиппа не ускользнуло кислое выражение на ее лице, и он добавил с деликатной усмешкой: – Когда узнаешь их поближе, они тебе понравятся. К тому же они куда приятнее, когда сытые. Пойдем.

Ирвелин вернулась в переднюю часть библиотеки в обнимку с книгой Феоктиста Золлы. Мира бренчала посудой, а Август сидел в прежней позе и не подумав убрать со стола ноги.

– Филипп, – начала Мира, заметив их приближение, – чем ты здесь питаешься, позволь узнать? Книжными червями? На твоей кухне нет ни грамма съестного! – Ответа на свой вопрос дожидаться Мира не собиралась и торопливо прибавила: – Я набрала чашек и ложек, сняла с плиты чайник и – что за приятная неожиданность! – обнаружила в твоем холодильнике еще не прокисшее молоко!

Она помахала перед ними крохотным молочником и принялась разливать чай. Ирвелин присела на край свободного кресла, Филипп уместился рядом с Мирой.

– У нас тут спор возник, – отозвался Август, взлохмачивая себе волосы.

– Опять? – Филипп приподнял брови. – Не пора ли вам заканчивать с этим?

– Это скучный спор, без участия денег, – улыбнулся Август.

– И какова же суть вашего скучного спора?

– Вот скажи, Филипп, какая ипостась появилась раньше – штурвал или левитант?

– Неужели не знаете?

Август ни капли не смутился.

– Я уверен, что первыми были левитанты, а Мира утверждает, что штурвалы.

– Как я удивлен, учитывая, что ты – левитант, а Мира – штурвал, – сказал Филипп, отпивая из своей чашки.

– Ну все же – кто первее? – вмешалась Мира.

Иллюзионист посмотрел на них с покорной снисходительностью, а после повернулся к Ирвелин, которая сидела отстраненно и неподвижно, не выпуская из рук книгу.

– Есть у меня одна книга подходящая. – Он попросил у Ирвелин «Историю Граффеории», взял тяжелый манускрипт в руки и стал перебирать страницы. – Надеюсь, все знают легенду о грифонах?

Мира и Ирвелин кивнули.

– Мы в Граффеории живем, дружище, – с ехидством вставил Август. – Конечно знаем.

– Однако спорите на такие простые темы, как ипостаси, – сказал Филлип. – Слушайте.

Он раскрыл книгу в самом начале и принялся за чтение. Мира уместилась на подушках с чашкой в руках и, сбросив туфли, поджала под себя ноги, а Ирвелин, потеряв опору в виде огромной книги, глубже просела в кресле.

«Грифон – покровитель граффов. Мифическое существо с головой орла и телом льва; воздух и земля, соединенные воедино. Символ великой силы, скорости и ума. По легенде, в эпоху древности грифоны проживали на территории, именуемой сейчас Граффеорией. Крылатые существа защищали людей, выступали хранителями их сокровищ и драгоценных камней. Стражи древнего мира, дарующие всему живому чистоту и золотой свет.

На рубеже эпох, перед тем как навсегда покинуть землю, последние из грифонов передали свои дары одинокому белому камню, лежащему на краю обрыва в горном хребте Дюр. Камень принял дары, а после на тысячу лет затерялся среди горных озер, рек и болот, пока однажды любознательный графф по имени Ноормант Ол не нашел его в земном покрове и не выпустил дары грифонов на свободу.

Дар силы перешел штурвалам,

Дар скорости – эфемерам.

Могуч в полетах стал левитант,

Обладателем острого ума – телепат».

– Четыре дара? А остальные? – удивилась Мира.

– В Средние века ипостасей было всего четыре, – сообщил Филипп, поднимая голову от страниц. – Их еще называют «чистыми дарами грифона». С ходом времени появились и другие. Своеобразная эволюция.

– А когда появились первые отражатели? – подала голос Ирвелин. Легенду о грифонах она знала, не единожды слушала ее в интерпретации отца. Но о позднем появлении отражателей слышала впервые.

Филипп сверился с верхним абзацем и произнес:

– Следующими за первой четверкой появились материализаторы – в XVII веке, потом – кукловоды, XVIII век. Первый иллюзионист родился в начале XIX столетия, а отражатели появились в конце.

– Отражатели появились последними?

– Согласно хронике тех веков – да, документальное подтверждение новой ипостаси стоит на конец XIX века. Но я читал теорию, что поначалу отражателей могли принимать за материализаторов, которые слабо владели своим навыком – создавали только невидимую материю, а видимую создать не могли.

– Отражательные барьеры – это не материя, – поправила Ирвелин чересчур взыскательно.

– Да, Ирвелин, знаю. Я всего лишь передаю прочитанное.

Повисла пауза. Неуютно стало всем. Ирвелин уже хотела выдумать причину, по которой ей нужно было срочно уйти, но пока она выдумывала, дело в свои руки взял Август. Он скинул ноги со стола и выпрямил спину.

– Сегодня на светском четверге у нас новый гость! – объявил он, словно кто-то до сих пор мог не заметить Ирвелин. – Думаю, каждому из нас стоит рассказать немного о себе. Кто начнет? – Он закрутил головой, но остальные глядели на него без ожидаемого ажиотажа. – Значит, начну я.

Август Ческоль представился человеком незаурядным. Сам себя он называл беспечным путешественником. Вместо домашней жизни он сделал выбор в пользу ветреных улиц, случайных заработков и рассветов на влажных лужайках. Последние несколько лет Август посвятил путешествиям, странствуя по уголкам просторной Граффеории. Он ночевал в палатках, бродил среди нескончаемой листвы, пил из ближайшей колонки. На востоке Август облетал горы, на западе – сосновые леса; в обед он кружился над крапивным озером, а к ночи приземлялся у гостиницы приозерного Клекота. В жизни Августа редко выдавался случай, когда он мог спланировать свой день. Как правило, его день планирует себя сам и заранее ему ничего не сообщает: с наступлением утра Август просыпается и идет, куда глаза глядят, а при случае, когда затылок глядит настойчивее, – разворачивается.

– Меня вырастили бабушка с дедушкой. Мы жили в горной деревушке, в Олоправдэле, все детство я провел там. Вокруг меня постоянно были Дюры, поля да упитанные коровы. Когда мне исполнилось одиннадцать, дедушка стал брать меня в небольшие поездки. К слову сказать, стремление к путешествиям у меня от него. Где они с бабушкой сейчас – не имею и малейшего представления. Наверное, плескаются где-нибудь в волнах лиссабонской ривьеры, бабушка давно хотела там побывать.

Жизнь Августа взволновала Ирвелин, страстного почитателя всякого вида историй.

– Ты путешествуешь в одиночестве? – спросила она.

Левитант задумался, почесывая свою русую шевелюру.

– Верного спутника у меня нет, это правда, однако сложно вообразить, с каким количеством граффов мне приходится знакомиться во время странствий. Скажу так: жаловаться на нехватку общения у меня причин нет. Я не одинок.

– У Августа такая насыщенная жизнь, что порой на светских четвергах мы с Филиппом кукуем вдвоем, – проворчала Мира.

– За этим и гонка, госпожа Шаас. За непредсказуемостью. – В глазах Августа появился лукавый блеск. – Религия моего деда, которую он тщательно вложил в своего внука, такова: раз уж вышел прогуляться, ступай до соседнего города. – Август снова раскинул по сторонам руки. – Теперь твоя очередь, Мира.

Мирамис Шаас была не только взбалмошным граффом, но и талантливым флористом. «Это когда с цветами работают», – вставил лишний комментарий Август: Ирвелин знала, кто такие флористы.

Вся семья Миры – мать и свора племянников – жила в Прифьювурге, промышленном городе на севере Граффеории. В столицу Мира переехала три года назад, в канун Нового года, и с тех пор в ее жизни появились цветы.

– Вместо нормальной квартиры у меня мастерская, там у меня вечный бардак. Приходится довольствоваться малым, раскошелиться на лавку на Скользком бульваре я пока не могу. Но это пока. – Она горделиво приподняла подбородок. – Сегодня, например, я всю ночь проработала в восточном саду, меня приняли в команду флористов по облагораживанию садов ко Дню Ола. Но большую часть времени работаю я одна. С этого года, правда, у меня появились две помощницы, близняшки. Они иногда выручают меня на крупных заказах, и обе безответно влюблены в Августа.

– Поэтому я редкий гость в твоей мастерской, – через стол подмигнул ей Август.

– Ты редкий гость в моей мастерской, потому что постоянно где-то летаешь.

На миг задумавшись, левитант отмахнулся:

– Твоя правда.

– По ипостаси я штурвал, – продолжала Мира. – Всегда мечтала быть иллюзионистом, но Белый аурум решил не в пользу моих желаний.

– Мира, имей в виду, – отозвался Филипп, – по результатам соцопроса наиболее удовлетворены своей жизнью именно штурвалы. И успешных штурвалов куда больше, чем иллюзионистов.

Мира только пожала плечами.

– Скажи это моей маме. Она постоянно твердит, что дар штурвала – для ленивых, – сказала она. И, лежа на подушках, взмахом руки придвинула к себе сахарницу, а при следующем взмахе закинула один кубик себе в чашку.

– Твоя мама, разумеется, совсем не права, – наблюдая за ее действиями, вставил Август.

Ирвелин и не заметила, как с головой ушла в истории этих незнакомцев. Август раздражал уже меньше, а Мира, на удивление, представилась персоной довольно деятельной и творческой, однако нравилась ли она ей, Ирвелин пока не понимала. Филипп, как самый немногословный из троих новых знакомых, наблюдал за Мирой и Августом, как отец наблюдает за проказами своих детей – с участием и легкой иронией. Он с достоинством пил чай и лишь иногда вставлял свой краткий слог.

– Ирвелин, теперь ты. Скажи, почему вы решили уехать из Граффеории? – поинтересовался Август.

И тогда Ирвелин осознала, что уже давно никому и ничего о себе не рассказывала. Да и не знала она, что именно рассказывать. До сих пор ее жизнь была блеклой, как небо в пасмурную погоду, до тошноты упорядоченной и скучной. Вернулась она в Граффеорию лишь для того, чтобы снова вдохнуть полной грудью, почувствовать настоящую, свою жизнь, а не то подобие, что находилось в ее распоряжении последние тринадцать лет. Вопрос Августа она решила проигнорировать.

– С малых лет я играю на пианино. Не помню время, когда не играла. Мама даже сказала однажды, что клавиши – продолжение моих пальцев.

– А кто твои родители по ипостаси? – спросила Мира.

– Мама – левитант, а папа – материализатор. Он ученый. Когда мы жили в Граффеории, у него была своя маленькая лаборатория на Скользком бульваре, недалеко от «Эликсироварни Боуба».

– Почему все-таки вы уехали? – настаивал Август.

Ирвелин отвела взгляд к иллюзорному лесу и, поразмыслив немного, пояснила:

– Из-за папиной работы. Он должен был уехать, и мы уехали вместе с ним.

Ирвелин избегала их лиц и сидела для расслабленного человека слишком ровно. Август умолк, а Мира, вскочив с подушек, переметнулась на Филиппа.

– Пришло время для признаний, господин Кроунроул! – Филипп ответил ей немой полуулыбкой, и тогда Мира повернулась к Ирвелин: – Видишь ли, Ирвелин, уже три года я общаюсь с этим чопорным брюнетом, а чем он занимается на своей работе – до сих пор не знаю.

Ирвелин приняла Мирины слова за шутку, а потому ждала продолжения. Только его не последовало – Мира вместе с Августом как собаки в ожидании косточки глядели на Филиппа. Тот, почесав сломанный нос, обреченно вздохнул:

– Я подписал документ о неразглашении. Я не имею права вам сказать. И скоро мне надоест это повторять.

– Ничего-ничего, кое о чем мы догадываемся. – Мира обратилась к Ирвелин, заговорщически шепча: – У него есть проходные билеты в Мартовский дворец на День Ола. На ковровый прием для высокопоставленных лиц. Высокопоставленных! Небось прислуживает тайным советником у самого короля.

– Я не тайный советник, – спокойно отметил Филипп. – И предлагаю сменить тему, а то весь остаток вечера Мира будет высасывать мою кровь.

– А откуда ты берешь все эти книги? – спросила Ирвелин у Филиппа, не особо заинтересовавшись его тайным ремеслом.

– Некоторые покупаю, а остальные попадают сюда из самых разных мест. Часть я увез из родового поместья, а часть мне подарили. К примеру, почти весь левый передний стеллаж достался мне от пожилой семьи с третьего этажа. Им так понравилась моя библиотека, что они решили отдать сюда на хранение всю свою книжную коллекцию. Говорят, здесь их книгам будет комфортнее, чем на задворках их старых шифоньеров.

Ирвелин вернулась вниманием к библиотеке, которая раскинулась перед ними сказочной панорамой. Действительно, все эти книги, как старички, проживающие свою пенсию в престижной гостинице.

– Вы на День Ола идете? – резко спросила Мира, чем поймала осуждающие взгляды остальных. – Что?! От книг меня в сон клонит, а День Ола уже послезавтра.

Получив три утвердительных ответа, Мира успокоилась.

– Замечательно! – Она хлопнула в ладоши. – Не знаю, Филипп, как тебе удалось достать билеты на такой прием, но благодаря тебе я наконец-таки смогу надеть на себя что-то помимо рабочего фартука. И ты, Филипп, вроде бы впервые идешь на День Ола? С чем же связана столь резкая перемена твоего отношения? Неважно! Чудесно, что все мы идем! Слышала от одной своей клиентки, что на шоу иллюзионистов будут горные пещеры. А! И что король облачится в наряд, в котором был сам Великий Ол, когда выкапывал белый камень…

– Ересь какая, – не сдержал смеха Август.

Мира вздернула нос:

– Посмотрим, что вы скажете, господин Ческоль, когда увидите Ноорманта Третьего в облегающей тунике и чепчике.

Следующую четверть часа Мира рассказывала обо всех мероприятиях, которые готовились в королевстве в преддверии Дня Ола. Ирвелин стала слушать вполуха – Филипп вернул ей в руки бордовый фолиант Феоктиста Золлы, и она принялась осматривать ветхие страницы. Узнал бы отец, что именно она держала сейчас в руках, – ни в жизнь бы не поверил.

Спустя полдюжины перебранок Миры и Августа первый светский четверг Ирвелин подошел к концу. Граффы скопом засеменили к выходу. Пока Мира все еще о чем-то болтала, Ирвелин выскочила в парадную и побежала по лестнице. Когда она вернулась в свое любимое горчичное кресло, чуть не раздавив на радостях свои сборники нот, до нее, наконец, дошло, что попрощаться с соседями она забыла.

Глава 5

День Ола

В субботу Ирвелин вышла на Робеспьеровскую ровно в четыре часа дня. По улице сновали вереницы из граффов, которые спешили к фонтанной площади. По случаю Дня Ола Ирвелин принарядилась в юбку три четверти и светлую блузку с жабо – подарок ее матери в честь переезда. Принарядилась, но уже успела пожалеть об этом: кружевные оборки доставали ей до самого подбородка и от порывов ветра неприятно щекотали. Прикинув все за и против, она решила вернуться домой и переодеться, развернулась – и в дверях столкнулась с Филиппом.

– С днем великого свершения, – поприветствовал он ее.

– С днем великого свершения, – кивнула Ирвелин, возвращаясь на прежнее место, чтобы пропустить Филиппа.

– Вижу, граффы на подходе, – сказал он, оглядывая ожившую улицу. На нем были свободный серый костюм и ботинки с острым носом. Выглядел он как человек, отправляющийся на службу, а не на эпохальное пиршество.

Вспомнив о своих щекочущих оборках, Ирвелин снова подошла к двери, но и вторая ее попытка вернуться домой успехом не обернулась. Следом за Филиппом из парадной вышли Август и Мира.

– С днем великого свершения, дорогая Граффеория! – крикнул Август на всю Робеспьеровскую. Некоторые из проходивших мимо граффов ответили ему аплодисментами, тогда как Ирвелин и Мира второпях зажали уши.

Август Ческоль облачился в национальный синий мундир с шитьем из кованого серебра. Мундир выгодно подчеркивал вытянутый стан левитанта, а пуговицы блестели на солнце так, что ослепляли всякого, кто решит ими полюбоваться.

– Когда-нибудь я привыкну к твоим выходкам, Август, – буркнула Мира, убирая руки от ушей. Ее костюм лимонного цвета красиво гармонировал с пепельными волосами, которые сегодня ей удалось собрать в тугой пучок (не без участия изрядного количества липкого лака).

– Ты, я вижу, решил одеться в выходное-парадное, – произнес Филипп, скептически осматривая мундир друга.

– А ты, я вижу, решил отправиться вместо дворца в бухгалтерию, – усмехнулся Август в ответ.

Они пожали друг другу руки. В этот момент Ирвелин хотела незаметно ускользнуть, но Август не преминул обратить на беглянку всеобщее внимание.

– Ирвелин, куда так спешишь? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Шоу иллюзионистов начнется через два часа. Предлагаю пойти по улице Доблести, по ней мы быстрее выйдем к фонтанам.

Ирвелин открыла было рот, чтобы попросить их ее не ждать, однако Мира ее опередила:

– Филипп, ты не забыл взять проходные билеты во дворец? Их на всех хватит? Превосходно. Я вчера весь день потратила на поиски этого костюма, отдала за него месячную выручку, вы можете себе представить? Опаздывать нам нельзя. Мне нужно успеть со многими познакомиться…

По мере того, как Мира болтала, ее ноги приближались к противоположной стороне улицы. Филипп, спрятав руки в карманы, последовал за ней.

– Ирвелин, ты идешь? – спросил Август и взглянул на нее тем бессовестно дерзким взглядом, который Ирвелин успела невзлюбить. Ей тоже захотелось оказаться внутри Мартовского дворца, а без Филиппа и его билетов она никак не могла туда попасть. И она поддалась, зашагав по высохшей под солнцем брусчатке и без конца поправляя мешающееся жабо.

Мартовский дворец был окружен роем из граффов. Как пчелы на цвету, они перемещались и останавливались, перемещались и останавливались. Шаровые облака и высоченные флагштоки перегораживали вид на каменные балюстрады, и чтобы разглядеть сам дворец, Ирвелин и компании пришлось обойти фонтаны и нырнуть в общую гущу.

На площади стоял гул из тысячи голосов: счастливые граффы танцевали, пели, кружились в хороводах и заряжали в небо десятки разноцветных хлопушек; дети запускали воздушных змеев, а ветер поощрял их затею щедрыми дуновениями; юркие левитанты парили над макушками граффов и взрывали пушки с яркими конфетти. По периметру площади расположились крохотные лавочки со съестным, в которых румяные от ветра продавцы снабжали людей ароматным глинтвейном и пряниками.

От наблюдения за праздничной кутерьмой Ирвелин отвлекла женщина, которая никак не могла справиться с улетевшей наверх дочерью. Девочка лет пяти норовила улететь поближе к собратьям, другим левитантам, парящим высоко над толпой.

– Лиза, а ну живо спускайся! Ты еще мала для таких опасных полетов! – кричала женщина. Она пыталась дотянуться до сандалий девочки, но ее средний рост не позволял ей этого.

Будучи левитантом, Август взлетел и ловко ухватил девочку за пятки. Девочка упрямо сопротивлялась, ускользая все выше и выше, но совместными усилиями с Филиппом им все-таки удалось поставить непослушную Лизу рядом с матерью.

– Благодарю вас, молодые люди, – запыхавшись, сказала женщина. Она цепко взяла девочку за плечи и прижала ее к своим ногам. – Месяц назад узнали, что Лиза – левитант, и с тех пор в нашей семье ни минуты покоя. Позавчера вместе с братом снимали ее с крыши сарая, а в понедельник – с башни Утвар. Ах, лучше бы она стала отражателем!

– То ли еще будет. Меня однажды снимали с верхушки сосны, – сказал Август и незаметно подмигнул девчушке.

Компания продолжила свой путь. Съели по анисовому прянику, поводили хороводы с группой эфемеров (все, кроме Миры, которая пожаловалась на узкий костюм) и к пяти вышли к высокой кованой ограде.

Ирвелин подняла взгляд, и весь прежний гул как будто замер. Перед ней во всем своем великолепии стоял Мартовский дворец. Творение восьми граффов далекой эпохи Средневековья. Центральный павильон был увенчан куполом, возносившим к небу стройный флагшток; огороженные балюстрадой арочные окна украшали своей роскошью весь передний фасад, а песочный цвет дворца придавал ему вид богатого странника, заплутавшего в недрах песчаных барханов. «Вблизи он еще прекрасней, чем издалека», – заключила Ирвелин, разглядывая просторные балконы.

– Неужели сейчас я войду в сам Мартовский дворец, – взволнованно произнесла Мира, и Ирвелин разделяла ее волнение, с трепетом коснувшись кованых прутьев.

У ворот они заметили пропускной пункт без очередей и направились прямиком к нему. Стражник в развевающемся желтом плаще проверил протянутые Филиппом билеты, отточенным движением прокомпостировал их и впустил четверых гостей на территорию дворца, а оттуда – во внутренние убранства. За спиной закрылись тяжелые двери, и шум от уличной суматохи сменился на изумительной красоты музыку.

Ирвелин осмотрелась. Она стояла в просторном вестибюле, по шахматному полу которого ходили оранжевые блики. По обе стороны возвышались широкие лестницы с маслеными перилами. Сверху доносились голоса.

– Добро пожаловать в Мартовский дворец, господа граффы. Прошу, следуйте за мной в галерейный зал.

В лучших традициях господских домов в вестибюле их встречал напомаженный лакей: черный фрак, укладка, приветливая улыбка и отполированные до блеска манеры.

– Чувствую себя как та герцогиня из повести, которую ежедневно сопровождали на завтрак полтысячи придворных, – шепнула Мира Филиппу, когда они поднимались за лакеем по мраморным ступеням лестницы.

– У нас-то лакей всего один, – шепнул в ответ Филипп.

– Знаю. Но ощущения те же.

– Господин Кроунроул!

Не прошло и пары секунд их пребывания на ковровом приеме, как к ним уже подошел статный на вид джентльмен. Его черная трость доставала ему до плеча, отчего мужчина казался ниже ростом. Расплывшись в улыбке, он с воодушевлением пожал Филиппу руку.

– Альвэ, сколько раз мне нужно просить вас называть меня Филиппом?

– Ни в коем случае, мой друг, ни в коем случае! Вы достойны только такого обращения, – декларировал он с высоко поднятым подбородком. – О, вы привели друзей! – Мужчина обвел всех взглядом, полным почтения. – Приятно познакомиться. Меня зовут Альвэ Темигров, я к вашим услугам. С днем великого свершения!

Отойдя от Филиппа, он принялся пожимать руку каждому, начиная с Августа, который счел нужным низко перед ним поклониться. А вот на Ирвелин мужчина ненадолго завис.

– Какие у вас очаровательные глаза, госпожа.

Ирвелин понятия не имела, как правильно реагировать на комплименты в таком обществе, и вместо благодарности она скромно пожала его руку в ответ.

– Проходите, располагайтесь, – пришел в себя графф. – Сегодня раздают изумительные закуски – луковые тарталетки. Я уничтожил уже два десятка и планирую покуситься на них вновь, – тоном заговорщика сказал он и отошел.

До сих пор Ирвелин не понимала, на что она согласилась, ступая вместе с Филиппом по начищенному ковру. Ей хотелось лишь побывать в дворцовых залах и своими глазами увидеть Белый аурум, а общение с высшим светом в картинку сегодняшнего дня Ирвелин не вписывала. Она оглядела галерею, сотню надушенных граффов, столовое серебро на тонких столиках, и ее замкнутая душа ушла куда-то по направлению пяток. Обстановка здесь, внутри дворца, разительно отличалась от обстановки снаружи. Здесь не было ни танцев, ни хлопушек, ни глинтвейна с пряниками. На небольшой сцене, уместившейся в углу напротив створчатых окон, наряженный во фраки оркестр играл умиротворяющую музыку (ля минор, спутать было невозможно). Облаченные в свои лучшие наряды граффы медленно перемещались от одного кружка к другому, точь-в-точь как павлины, которые распустили свои пестрые хвосты и решили пройтись по владениям. С высокого потолка свисали хрустальные люстры, а стены галереи были украшены зеркалами и расписными гобеленами.