С губ у него сорвался недоверчивый смешок, который лишь усилил во мне решимость избавиться от него. Сделать выбор, который он не одобрит.
– Да, – ответила я, подняв подбородок и расправив плечи, демонстрируя позу женщины, которую он пытался из меня слепить.
– Не будь смешной, – пренебрежительно ухмыльнулся лорд Мистфел, но недоверие во взгляде сменилось пониманием.
Он не хуже меня знал, что я имела в виду, когда произнесла это слово. Оно означало полное и безоговорочное «нет».
– Мне было шесть, когда вы, крепко держа меня и не позволяя отвернуться, заставили смотреть, как перерезают горло моему отцу. Выдавив из него всю кровь, они сожгли его на костре и совершили богослужение над его прахом. Мне не исполнилось и семи, когда вы впервые пригласили меня в эту библиотеку и позволили жрице бить меня, пока я не присела в реверансе так, как надо, пока не научилась стоять с прямой спиной. Я стояла на коленях столько, сколько мне приказывали, и не имела права жаловаться. Всю жизнь я терпела ваши прикосновения и ваше внимание. Хватит, – сказала я; слезы обожгли мне горло и нос, но я сдержала их, не желая показывать, что плачу.
– А если я решу, что мне не нужно твое разрешение? Думаешь, я сделал все это только для того, чтобы подчиниться твоим желаниям?
– Тогда я расскажу Верховному жрецу, что сделали вы. Вы не можете оставить меня в живых и заставить молчать, милорд. Рано или поздно, завтра или через год, я скажу любому, кто будет готов меня выслушать, что вы убили свою жену. Как вы думаете, что сделает король, когда узнает такое о своей родственнице? Ведь мы оба знаем: ваши планы простираются далеко за пределы Мистфела, – произнесла я и впилась зубами в нижнюю губу.
Это была не пустая угроза – это было обещание, и на его исполнение я без колебаний могла потратить всю свою жизнь.
Я не представляла, будет ли это волновать короля или Верховного жреца и обладает ли Жаклин хоть какой-то властью, но первоначальный план лорда Байрона, когда он медленно травил ее в течение многих лет, заставил меня подумать, что, возможно – только возможно, – его все-таки осудят за это преступление.
Вред ей уже нанесли, уже дали смертельную дозу яда, и только потом он заговорил со мной. Лорд Байрон был абсолютно уверен: я подчинюсь его приказу и стану той, кем он хочет, поэтому даже мысли не допускал, что его предложение отвергнут.
– Подумай, ты сможешь вести роскошную жизнь, а не гнить в земле. Подумай о своей семье. Если ты станешь моей женой, о них будут так заботиться, что ты себе и представить не можешь.
– Да, я знаю, – кивнула я.
Когда-то я только этого и хотела. Эта была моя мечта, несбыточная мечта. Но сейчас я так устала от лжи, меня совершенно измотали игры, в которые я играла, чтобы поддерживать нашу жизнь в течение многих лет. Если меня не станет, Брану будет легче обеспечить себя и нашу мать. С ними все будет в порядке.
– Даю тебе на раздумье ночь. И помни: если ты кому-нибудь расскажешь о том, что я сделал, то утром не только ты пострадаешь от последствий. Я уверен, что завтра, к началу церемонии, ты передумаешь. Легко быть смелой, когда ты считаешь, будто я отступлюсь. Но обещаю тебе, Эстрелла, если ты не придешь ко мне утром, ты умрешь за свою дерзость.
– Да лучше я умру, чем позволю тебе тыкать в меня своим дряблым членом! – рявкнула я, оскалившись и позволив выплеснуться наружу всей ненависти, которую всегда чувствовала.
Так долго мне приходилось изображать покорность мужчине, который определял мою жизнь. Но он не сможет определять то, чего больше не будет.
Он ударил меня по лицу тыльной стороной ладони, и его перстень с печаткой вспорол мне щеку как раз в том месте, где он уже поставил синяк днем ранее. В глазах у меня потемнело, и я упала на пол.
– Вон отсюда, гребаная шлюха, – сказал он, наблюдая, как я поднимаюсь и иду к дверям библиотеки. – Ты заплатишь за это завтра вечером, Эстрелла. Мы оба знаем, что ты передумаешь.
Я подошла к дверям и толкнула их, не обращая внимания на боль, пульсирующую в щеке.
По залам двигались слуги, и на лицах у них отражалась паника. Один протиснулся мимо меня, чтобы войти в библиотеку и сообщить лорду Байрону о кончине его жены.
Я была следующей в очереди за смертью.
И я охотно шагну в ее объятия.
5
Последнюю ночь, проведенную дома, я потратила на разглядывание потолка своей спальни. Несмотря на сильную усталость, охватившую все тело, я так и не смогла уснуть. Благословенный сон ускользал от меня, ведь я знала, что через несколько часов окажусь в Пустоте между жизнями. А брат и мать спали в зале, не подозревая, как мало времени у нас осталось, чтобы побыть вместе.
На улице взошло солнце, но деревня еще не проснулась, позволив себе подольше поспать после окончания сбора урожая. Празднества обычно продолжались до поздней ночи, и жители Мистфела собирались вокруг костров, которые зажигали только раз в году.
Праздник был пустым и ненужным, но отвлекал людей от ужасов содеянного. От тела, горящего на костре, пока душа ждала реинкарнации.
Дверь спальни распахнулась, в комнату вошел Бран, и я медленно поднялась и села.
– Ты снова где-то гуляла, – произнес он обвиняющим тоном, подходя к моей кровати.
При обычных обстоятельствах я бы стала отрицать, что уходила, поскольку не сказала Брану о встрече с лордом Байроном. Не зная точно, что выйдет из разговора с лордом, я не хотела напрасно тревожить брата.
Теперь я радовалась, что ничего ему не сказала, потому что хотела провести последний день с ним и матерью без лишних треволнений об ожидающем меня. Я не хотела ничего им рассказывать. Так было лучше. Потому что мы могли провести утро, не оплакивая мой предстоящий уход, как это произошло с отцом.
Кровать жалобно скрипнула, когда брат присел на комковатый матрас рядом со мной. Взгляд Брана упал на свежую рану у меня на щеке.
– Что это? – спросил брат, нахмурившись и раздувая ноздри, и поднял руку, чтобы осторожно коснуться раны пальцами.
– Да так, ерунда, – ответила я, отстраняясь от прикосновения, с улыбкой, от которой натянулась поврежденная кожа.
– Это не ерунда, Эстрелла. Тебя кто-то ударил? Тебя поймали? – спросил он.
Мысли Брана следовали по проторенной дорожке – он подумал, что меня поймали и наказали, как наказывали всех, кого Стража Тумана ловила ночью рядом с Завесой. На виселицу меня бы не сразу отволокли, но конечный результат моих блужданий был бы одинаков во всех случаях.
Я поерзала на кровати, и она снова заскрипела. А я на мгновение представила, какой мягкой и изысканной должна быть кровать, которая ждала меня в усадьбе.
Эта мысль была заманчивой, но стоило мне подумать о том, кто окажется в постели со мной рядом, как по телу пробежала дрожь. Единственное, чего я всегда хотела, – это стать свободной, а лорд предлагал мне красивую клетку, которая в конечном итоге ничем не отличалась от обычной тюрьмы.
– Ничего страшного не произошло. Обещаю, все будет в порядке, – сказала я, свесив ноги с кровати и резко потянувшись.
Деревянные доски прогнулись под моим весом, угрожая сломаться от гнили, изъевшей весь наш ветхий дом.
Я могла бы обеспечить семье лучшую жизнь, если бы просто раздвинула ноги.
Я вздрогнула.
– Эстрелла, – сердито позвал меня Бран и, протянув руку, осторожно сжал мне предплечье. – Что случилось?
Его пытливый взгляд показался мне слишком уж внимательным, и я почти не сомневалась, что брат не оставит меня в покое, пока я не дам ему хоть каких-нибудь объяснений.
– Леди Жаклин мертва, – призналась я, скривив губы.
Брату я могла рассказать все, кроме имени будущей жертвы. Ему можно было рассказать то, о чем Байрон просил меня молчать. Бран бы просто смирился, поскольку другого выбора у него не оставалось. Возможно, он даже увидел бы в этом выгоду.
Лишь бы Байрон не отравил меня так же, как Жаклин.
– Она… что? – спросил он, убирая руку с моего предплечья. – Значит, ты была в поместье прошлой ночью? Вот куда ты сбежала…
– Лорд Байрон снова потребовал, чтобы я пришла в библиотеку, – призналась я и впилась зубами в свою щеку.
Бран не знал подробностей того, что происходило в этих роскошных стенах, заставленных книгами. Он знал только то, что я не хотела говорить о синяках и кровавых ссадинах, иногда покрывавших мою спину и бедра.
Брат намеревался продолжать расспросы. Я могла и не отвечать, но мы оба знали: не надо быть гением, чтобы кусочки мозаики слились в единую картину. Все видели, как Бернис любила пускать свою трость в дело в храме.
