– Интересная выдалась ночь, – сказала я, но не стала описывать ему круг и людей, которых встретила.
Хоть я и не думала, что брат примется осуждать других за то, что они исповедуют веру, отличную от нашей, но и представить, будто он станет спокойно смотреть, как я подвергаю себя риску оказаться на виселице из простого любопытства, тоже не могла. Особенно теперь, когда накануне вечером ритуал предсказал мне, что до следующего Самайна я не доживу.
– Ты должна перестать бродить неизвестно где по ночам, Эстрелла, – ворчливо произнесла мать, повернувшись, чтобы посмотреть на меня через плечо.
Бран, крепко вцепившись пальцами в деревянные ручки, толкал перед собой ее кресло на колесах.
– Что подумают мужчины в деревне, если вдруг увидят тебя? Ни один не захочет жениться на женщине, если у него есть причины полагать, что она не девственна.
– Вряд ли этот довод заставит ее сидеть взаперти. Мы оба знаем, что Эстрелле не очень-то нравится идея замужества, – со смехом сказал Бран, заставив мать тоже фыркнуть и усмехнуться.
Она не особенно поддерживала мою ненависть к браку и к тому, что с женщинами у нас обращались ничуть не лучше, чем с племенными кобылами, но и не осуждала меня за это. Хотя, подозреваю, так поступило бы большинство.
За это я любила маму еще сильнее. Если бы не ее терпимость к тому, как я себя вела в уединении нашего дома, вряд ли бы мне удалось пережить последние два года. С тех пор как я достигла совершеннолетия, меня постоянно осматривали и ощупывали в храме, поворачивали мое лицо из стороны в сторону и без конца изучали. Жрицы Матери диктовали мне, как я должна себя вести и блюсти, и стремились обучить меня всему, чтобы я в один далеко не прекрасный день стала добропорядочной и послушной женой.
Еженедельного обряда в храме я боялась каждой клеточкой тела. Он нес в себе угрозу и не давал покоя по ночам, лишая меня сна. В такие ночи я блуждала по лесу дольше обычного и представала перед жрицами с темными кругами под глазами, что им, конечно, не нравилось.
Мы пришли в западную часть деревни, и перед нами замаячило большое каменное сооружение, от одного вида которого меня замутило. На крыше стояла башня, внутри которой, на самом верху, имелось единственное помещение, которое и считалось храмом, куда уходил Верховный жрец, чтобы обратиться к Отцу. А в остальном это было обычное крепко построенное квадратное здание, и ничто в нем не привлекало взгляда. Оно служило цели, и этой целью считалась не жизнь в изобилии, а жизнь в воздержании.
Если ритуал прошлой ночи показался мне чинным и степенным, то все, что было связано с домом жрецов и жриц, виделось непристойным.
Мы встали в очередь вместе с пришедшими в храм односельчанами, которые радостно перешептывались между собой. Они в самом деле не замечали причин, по которым я его ненавидела.
– Миссис Барлоу, – поприветствовал лорд Байрон мою мать, остановившись рядом с нами, когда мы подвозили ее к дверям.
Мама улыбнулась в ответ человеку, который из собственного кармана заплатил за ее кресло и предоставил такие условия для работы, о которых мы и мечтать не смели.
Раньше я часто ходила в храм и молилась. Молилась о том, чтобы она никогда не узнала, как мне приходится платить за все это в тиши его библиотеки. Чтобы она никогда не узнала истинную цену его доброты.
– Милорд, – сказала моя мать, принимая предложенную им руку и послушно касаясь губами его кольца.
Бран уважительно склонил голову, когда лорд Байрон, бросив косой взгляд на меня, присевшую в хорошо отработанном реверансе, переключил внимание на него.
Я до сих пор ощущала на теле удары трости своей наставницы, что доставались мне, когда я неправильно держала осанку. Даже годы спустя я помнила, как лорд Байрон смотрел на мое искажающееся от боли в момент удара лицо. Я уже давно выучила, как надо двигаться.
Низко склонив голову, я ждала, когда его рука появится передо мной, зная, что он ни за что не упустит возможности заставить меня поцеловать его кольцо и напомнить о власти, которую имел надо всем и всеми.
Я осторожно взяла его руку в свою и наклонилась, чтобы коснуться губами кольца. И я считала.
Один.
Я хочу выпотрошить тебя, пока ты спишь.
Два.
Ты – худший из людей.
Три.
Краем глаза я видела, как величественная леди Жаклин пристально смотрит на меня, распознавая в этой сцене то, чем она и являлась: один из способов флирта ее мужа. Однажды она сама меня убьет.
Я плавно отпустила руку, и та вернулась туда, где ей и следовало быть. А сама я, стоя в унизительном поклоне перед ним, ждала команды, чтобы положить конец мучениям. Мимо нас проходили жители деревни, а я все стояла и стояла. Обычно поклон длился лишь несколько мгновений в знак уважения. Но не для меня. Меня лорд Байрон заставлял демонстрировать выносливость.
Мое тело не дрогнуло, даже когда мышцы уже устали. Дрогнуть означало разочаровать моего господина, а разочаровать его означало подвергнуться страданиям.
– Эстрелла, – наконец произнес он, освобождая меня от боли, пожиравшей тело.
Я медленно выпрямилась, стараясь сохранить бесстрастное выражение лица, чтобы не показать ему, чего мне это стоило.
– Милорд, – наклонив голову так, как ему нравилось, тихо проговорила я, глядя на него сквозь ресницы.
Пришлось прикусить щеку, чтобы не выплюнуть слова, которые рвались из горла. Слова, которые хотелось выкрикнуть ему в лицо, чтобы ранить его так же сильно, как он ранил меня.
– Леди Жаклин, – произнесла я, приветствуя хрупкую женщину, стоявшую рядом с ним.
В ответ она хмуро взглянула на меня, и от нее повеяло холодом. Руки она мне не протянула, как того требовали наши обычаи, поскольку считала меня настолько низкой, что ей не хотелось запятнать себя прикосновением ко мне.
Это служило немым посланием всем, кто наблюдал за нашим взаимодействием, проходя мимо. Хоть я и была той, с кем ее муж все чаще и чаще предпочитал проводить вечера, вообще отказываясь делить с ней постель по мере ухудшения ее здоровья, но при этом не стоила ничего в ее глазах – даже земля под ее усыпанными драгоценностями шелковыми туфлями ценилась больше.
– Мужа так и нет, я смотрю? – спросила она сквозь зубы, задумчиво заглядывая мне за плечо в поисках мужчины, которого, как она прекрасно знала, не существовало.
– Нет, миледи, – слегка качнула я головой.
Шли месяцы, но официально пока никто не попросил моей руки, и это сильно било по и без того низкому статусу моей семьи. Что хорошего в дочери, которую не получается удачно выдать замуж?
– Возможно, скоро будет, – сказал лорд Байрон, подавая руку чахнущей жене.
Она прислонилась к нему всем телом, изо всех сил пытаясь удержаться на ногах. С каждым днем ей становилось все хуже. Дня не проходило, чтобы жители деревни не шептались о том, какая же болезнь точит ее столько лет и кто заменит ее, когда она наконец скончается.
Байрон был лордом без наследника, и женщины Мистфела вставали в зазывающие позы, надеясь на скорую смерть его жены. По той же самой причине многие из них едва выносили меня.
Мне он благоволил, даже если я этого не хотела.
Лорд и леди проследовали в храм, оставив меня загонять свой страх как можно глубже, чтобы никто его не заметил. Много лет он неоднократно повторял эти лишенные определенности слова, но пока жена жива, сделать он ничего не мог.
Лорду разрешалось иметь любовниц, если они уже потеряли девственность и, следовательно, их не могли выдать замуж за других женихов. Моя последняя проверка на девственность должна была обречь меня на жизнь любовницы или ночной бабочки, но доктор счел меня непорочной. Я знала – это ложь, и подозревала, что и он тоже знал. Только я не представляла, почему он скрыл мою тайну, почему защитил от суровых последствий того, чем я занималась по ночам, когда мое тело, казалось, оживало и гудело от энергии, которую я не могла сдержать. Может, он защищал сына своего друга, единственного юношу, которому я безмерно доверяла и с которым вступила в близкие отношения, хотя лорд Байрон только бы выиграл от того, что я потеряла девственность. А может, доктор действовал из гнусных целей. Как бы то ни было, я надеялась, что никогда не узнаю правду.
Мы с братом наклонились, взялись за колеса кресла матери, приподняли его над ступенькой и занесли в храм. Внутри кресло с матерью пришлось катить мне. Мы направились вправо от просторного зала и женщин, которые рядами стояли с опущенными головами, на коленях, на холодном каменном полу, пока жрецы и жрицы ждали перед входом в святилище.
Остановив кресло в проходе рядом с местом на полу, оставленным для моей матери другими женщинами, я встала перед ней. Взяв ее руки в свои, я помогла ей приподняться и встать. Под тяжестью тела ее ноги дрожали. Крепко прижав ее к груди, я приложила все силы, чтобы отодвинуть ее от кресла, и аккуратно опустила ее на колени.
Я давно поняла, что мать не чувствует боли, когда падает. Зато эту боль ощущала я и потому старалась двигаться как можно осторожнее, чтобы на сердце не возникало шрамов. Как только колени мамы коснулись пола, я медленно опустила ее, чтобы она села на пятки, а она подняла ладони, чтобы упереться в бедра. Оставив ее сидеть, я откатила кресло в заднюю часть святилища, чтобы оно не мешало жрецам и жрицам ходить по залу.
В передней части зала один из слуг похожим образом помог встать на колени леди Жаклин.
Все преклонились перед храмом – отдали себя во власть Отцу и Матери, – даже леди Мистфел.
Я вернулась к матери и опустилась на колени рядом с ней. Все ее тело дрожало, и по напряженной гримасе я видела, как трудно ей сидеть в таком положении.
