Она вспомнила того человека, который звал себя Лангерхан, все его странные методы работы, закладки, то, как он пытался не оставлять клетки кожи и фолликулы, тщательно протирая за собой стаканы и столовые приборы.
– Он умел держаться в тени. А что касается того договора о неразглашении информации, то он рассказывал разные странные вещи, но ничего такого, что позволило бы нам начать собственную программу или саботировать жизнедеятельность того парня в бочке. Проницательный тип. Буйный, чокнутый, но проницательный. Я верила ему.
– Все, как я и говорил. Этот парень терпел такую невообразимую боль из-за своего суеверия, что может откупиться от смерти. Однако тот факт, что он в это верил, не имеет никакого отношения к реальности. Может, этот парень проведет сотни лет в нескончаемом аду. Зотты очень хорошо научились себя обманывать. Более того, они уверены, что достигли этого, потому что все из себя такие эволюционные ребята, достойные того, чтобы стоять на ступеньке выше остальных людей. Они просто заряжены на то, чтобы доверять своим чувствам как истине в последней инстанции. А что, кроме слепой эгоистичной веры этих зотт, заставляет нас поверить, что в мире есть что-то еще, кроме пустых фантазий и выдачи желаемого за действительное?
Лимпопо вспомнила уверенность Лангерхана, его низкий, рокочущий голос во время разговора о грядущих близких временах бессмертных зотт, во главе семейных династий которых будут стоять бессмертные тираны.
– Признаюсь, что у меня нет доказательств. Все эти знания я получила из вторых рук, от человека, который был напуган до полусмерти. Это одна из тех идей, ради которых можно притворяться, что они когда-либо станут правдой, даже если это не так. Зотты пытаются отделиться от остального человечества. Они не чувствуют, что их судьбы связаны с нашими. Они считают, что могут политически, экономически и эпидемиологически изолировать себя, забраться на гору посреди прибывающих вод, размножаться и селекционировать свое потомство, летая друг к другу на истребителях.
– Я это поняла после того, как провела среди ушельцев целый год. Именно это означает быть ушельцем – не просто уйти из «общества», но признать, что в мире зотт мы – проблема, которая должна быть решена, а вовсе не законопослушные граждане. Именно поэтому ты никогда не слышишь политиков, которые говорят о «гражданах», для них все – «налогоплательщики», как будто основным фактором ваших отношений является ваша способность платить. Как будто государство – это бизнес, а гражданство – программа лояльности, которая поощряет вас с помощью дорог и здравоохранения. Зотты настроили всю систему так, чтобы получать все деньги и владеть политическим процессом, при этом платя только такой налог, который сами для себя выберут. Конечно, это основная часть налогов, ведь они выработали ряд правил, который предоставляет им большую часть денег. «Налогоплательщики» же означает, что государство имеет обязательства только перед богатыми чуваками, а то, что предоставляется детям или старикам, или больным, или инвалидам – это благотворительность, за которую они должны быть благодарны, так как никто из этих категорий населения не платит налоги, обеспечивающие предоставление таких бонусов от ЗАО «Государственная власть».
Я живу так, словно зотты не принадлежат моему биологическому виду, вплоть до неизбежности смерти и налогов, потому что они в это верят. Ты хочешь знать, насколько жизнеустойчивы «Бандаж и Брекеты»? Ответ напрямую привязан к нашим отношениям с зоттами. Они могут уничтожить нас, стереть до основания уже завтра, если только захотят, но они этого не делают, потому что когда они проиграли все возможные ситуации, то поняли, что им гораздо выгоднее, что некоторые из нас сами «решают» проблему, исключая себя из политического процесса, а ведь именно мы преимущественно и были бы основной занозой в их обществе, если бы никогда не ушли…
– Да ладно! – на его лице появилась широкая улыбка. – Вот они, разговоры о корысти! Почему ты решила, что мы являемся самой большой занозой у них в заднице? Может, все наоборот: с нами проще всего, потому что мы готовы уйти. Как насчет тех людей, которые слишком больны, или слишком молоды, или слишком стары, или слишком упрямы и которые требуют, чтобы государство обращалось с ними, как с гражданами?
– Этих людей проще всего согнать в стадо и институализировать. Именно поэтому они не могут убежать. Это чудовищно, но мы и говорим о чудовищных вещах.
– Это жутковато, – признал он, – и кинематографично. Ты действительно считаешь, что зотты организовали верховный тайный суд, – вот сидят такие и замышляют, как отделить козлищ от овец?
– Конечно нет. В конце концов, если бы они так поступали, мы бы давно послали к ним смертника, обвешанного взрывчаткой. Я считаю, что это стихийный результат. И это еще хуже, потому что он возникает в зоне размытой ответственности: никто не решает сажать бедных в тюрьмы в огромных количествах, это происходит вследствие более строгих законов, меньшего финансирования юридической помощи, высоких расходов на подачу апелляций. Невозможно обвинить какого-то отдельного человека, решение или политический процесс. Это результат работы системы.
– К какому же тогда системному результату приведет жизнь ушельцев?
– Думаю, что этого пока никто не знает. Поживем – увидим.
[II]
Его друзья пробудились от послеобеденного сна, когда Итд с Лимпопо мыли тарелки, что означало сбой процедур по очистке посуды и необходимость регистрации конкретных мест сбоя. Хитрость заключалась в том, что половина неисправностей уже была найдена, однако не было до конца понятно, были ли эти неисправности теми, что уже были обнаружены, а регистрировать новые неисправности было некрасиво, когда можно было потратить немного времени, чтобы определить, описана ли уже найденная тобой неисправность. Кроме того, внесение дополнительных подтверждений о существовании уже зарегистрированной неисправности повышали шанс на ее скорейшее устранение. Если следовало устранить неисправность, необходимо было всесторонне ее изучить.
Они вяло бродили по помещению, с трудом разлепляя глаза, и от них воняло немытыми телами. Лимпопо предложила посетить онсэн[21 - Название горячих источников в Японии.] на заднем дворе. Все тут же согласились и позабыли о неисправностях – пусть их регистрацией займутся другие жители «Б и Б», – надели свои шлепперские рюкзаки и, спотыкаясь, пошли на задний двор таверны.
– Как это работает? – спросила девушка. – Дайте нам «Часто задаваемые вопросы» по этой вашей чудаковатой мыльной штуке. – Лимпопо подумала, что та просто пытается спрятаться за маской, а этот комментарий про «чудаковатую мыльную штуку» был признаком беспокойства от того, что ее сейчас затащат в какую-то ушельскую оргию.
– Это область совместного пребывания, однако не переживайте: у вас не будет никакого времени на удовлетворение сексуальных нужд. Ритуал на тридцать процентов ушельский, на семьдесят – японский. Достаточно официоза, чтобы каждый мог по-настоящему насладиться процедурами, и недостаточно, чтобы переживать о том, что вы сделаете что-то не так. Нужно просто помнить, что ванны предназначены для релаксации, а не для мытья.
То есть в них необходимо погружаться только чистыми и голыми. Никаких купальников. Вы садитесь в душевой кабине, где вас хорошо оттирают и очищают, а потом уже идете в ванну. Использование горячей воды ничем не ограничено. Она пастеризуется с помощью солнечной энергии в бочках на крыше, затем идет трехступенчатый фильтр со слоем напечатанного угля, поверхность которого напоминает поверхность лун Юпитера.
После того, как вы отмоетесь, можете делать, что захотите. Некоторые ванны пропарят вас за десять минут, другие же достаточно холодны, чтобы в них можно было запросто переохладиться, если полежать лишние пару минут. Остальные – нечто среднее. Так что выбирайте по настроению. Мне нравятся ванны на открытом воздухе, однако рыбки в них могут вас напугать. Они едят вашу мертвую кожу, а это щекотно, но всегда то, что вызывает отторжение у одних, становится вкусняшками для других, так что просто отмахивайтесь от них, если не хотите, чтобы они к вам присасывались. Мне вот они нравятся. Небольшие полотенца – общего применения; держите их рядом, но не опускайте их в ванны.
– Это все правила? – спросил юморной парень.
– Все.
– А как насчет грязных делишек?
Она закатила глаза:
– Если встретите кого-то, принадлежащего к предпочитаемому вами гендеру, и захотите чем-то таким заняться, помойтесь в душе, оденьтесь и пройдите в комнату. Никаких грязных дел в онсэне. Строго платонические отношения.
– Как скажешь.
– А где нам оставить наши вещи?
Это спросил Итакдалее. Да… Она была лучшего мнения о его интеллектуальных способностях. Шлепперы и все такое.
– Где угодно.
– А это безопасно?
– Не знаю.
Салаги обменялись взглядами, которые легко было понять: Это неправильно. Уверен, что все будет в безопасности. Не ведите себя как туристы. Это же все, что у нас есть. Не выставляй нас дураками.
– Готовы?
Они последовали за ней. Вместе переоделись в сушильне, и она не испытывала стыда, незаметно подглядывая за ними, ведь все гораздо проще, когда ты ушелец. Кожа – это кожа, интересно, конечно, но она есть у всех. Эти трое были молоды и свежи, но не вызывающе. Хохмач сделал себе полную депиляцию, что действительно было стильно, еще во дни ее решения стать ушельцем, однако с тех пор мода двинулась в другую сторону, что можно было понять по обильной растительности, открывшейся у остальных двоих.
Самое смешное в том, что тебе все равно, заметят ли, как ты подглядываешь, – это возможность сразу видеть, как подглядывают все остальные. А эти трое подглядывали друг за другом во все гляделки, что сразу дало ей понять, что ни у кого из этой троицы еще не было сексуальных отношений друг с другом. Второе преимущество наплевательского отношения к подглядыванию, – то, что ты видишь, как подглядывают за тобой, чем эти трое постоянно занимались, а она перехватывала их взгляд и удерживала его открыто и совершенно без каких-либо сексуальных намеков.
Ее долг перед этими салагами заключался в том, чтобы помочь им стать ушельцами у себя в уме, освободиться от смертоносного культа секса и дефицита, среди которого они выросли и от которого решили отказаться.
Но и ей самой необходимо было пройти такое испытание. Умом она понимала, что можно было находиться в присутствии голых людей и совершенно не думать о сексе, она знала, что это было обязательством, а не активом; она осознавала, что работа не была конкуренцией, но вот психике постоянно приходилось напоминать об этом. Привычки забывались тяжело; они были прочно связаны со страхами, а страхи очень трудно игнорировать. Привести салаг в онсэн было необходимой реабилитационной терапией и для нее самой как ушельца.
– Пойдемте в душ. – Она повела их в душевую, делая вид, что не замечает, как тревожно поглядывают они на свои рюкзаки, оставленные в неохраняемой комнате; эти взгляды, однако, были такие же скрытные и мимолетные, как и взгляды на ее голую задницу.
Она начала с самого горячего бассейна, это был способ отвлечь сознание от тягости утомившихся мышц. Жара совершенно не давала думать, поэтому ей оставалось только предаться теплу и просто быть, желая, чтобы каждая мышца перестала напрягаться до причинения боли, вдыхать пар с примесью минеральных солей, пока она не полностью погрузилась под воду и ее ноги, руки, ягодицы, спина, подошвы и ладони не размякли, как идеально приготовленное на гриле мясо, пока плоть не готова была отделиться от костей и пока успокоительное расслабление на пробралось вверх по позвоночнику до самой шеи. Возникший в голове страх перегрева заставил напрячься мельчайшие мышцы шеи и затылка, но и они вскоре сдались. Последние сантиметры напряжения в тех местах, о которых она даже не подозревала, растаяли в этом всепоглощающем тепле. От нее остались только чувства, игра мускулов и жара, наслаждение, балансировавшее на тонкой как лезвие грани болевого томления. Она еще больше расслабилась; постуральные мышцы, напряжение которых удерживало ее в виде буквы Z, совсем расслабились, ее зад чуть приподнялся над ступенью из пористого камня, и это внезапно появившееся расстояние между плотью и неподатливым камнем привело к еще большему расслаблению, которое началось с поперечных ягодичных мышц и ушло вглубь к тазу и позвоночнику. Она была настолько умиротворена, что расслабился даже ее живот, который обычно был натянут, как жесткий пояс из тугой ткани. Она чувствовала себя как мясо, готовящееся под вакуумом: ткани мышц ослабевали, отделяясь от своей эластичной оболочки. Она издала низкий стон, задрожавший в ее ослабленных голосовых связках:
– Я сейчас сварюсь.
Кто-то находился рядом с ней в воде, должно быть, Итакдалее, судя по количеству вытесненной воды. Он тяжело дышал, пытаясь побороть инстинкт своего тела бежать подальше от безжалостного жара. Она слушала, как успокаивается его дыхание, как начинают раздаваться вздохи, когда его тело подчинилось властному приказу отдыхать. Чувствовалась некая симпатия между их телами, когда водная рябь доносила до них сигналы взаимного расслабления.
Но невозможно вечно выдерживать эту жару и не важно, насколько она была тебе по нраву. Лимпопо держалась до последней секунды, затем быстро встала под холодный ветерок, щекотавший кожу при каждом легчайшем поцелуе. Жар выпарил все чувство неловкости, поэтому Лимпопо как рыба открывала рот, словно пытаясь поймать воздух. Она могла стоять голой у края бассейна и глазеть на испарения, даже не думая о том, что в этом мире может быть хоть какая-то застенчивость и неловкость. Она прошла по маркерам следов, чувствуя их своими полусваренными подошвами, до края самого холодного бассейна. Она опустила в него стоявший поблизости ковш, затем намочила в ковше свое небольшое полотенце, выжала полотенце на себя, начав с макушки, и закашлялась, чувствуя, как ледяная вода бежит вниз по ее бритой налысо голове, стекает за уши, попадает в глаза, нос и рот.
Она еще раз окунула полотенце в ковш, потерла свою кожу, сжав челюсти, чтобы не издавать никаких звуков. Она заставила себя протереть всю кожу ледяной водой, снова и снова обмакивая полотенце, пока совсем не остыла, а ковш не опустел. Она подумала, не зачерпнуть ли еще ковшик (иногда она доводили их число до трех), но не смогла даже мысленно вынести эту процедуру.
Она зашла в самый холодный бассейн по щиколотку, принудила себя спуститься по ступенькам, только слегка держась за поручень, хотя думала, что немедленно вцепится в него как в единственное средство спасения. Еще шаг, и вот она уже по колено в воде. Еще шаг, и вода стала доходить до бедер, касаться ее ягодиц и вульвы. Невозможно было даже думать о следующем шаге; никто в здравом уме не погрузит в ледяной ад свои самые нежные места. Она знала по опыту, что если на сделает этот шаг, то падет духом. Она перенесла вес вперед, поэтому не осталось никакого выбора, кроме как плюхнуться грудью в воду, через мгновение под воду ушла голова, и уши тотчас же заложило, а лоб и глаза как будто скрутили и притянули к самой макушке.
Подняв голову над поверхностью, она собрала волю в кулак и заставила себя не дышать. Она оставалась в этой карающей воде не больше долгого вздоха, затем вышла по маркированным следам. Воздух, который еще недавно казался прохладным, сейчас был просто раскаленным. Она взяла свое небольшое полотенце и пошла к самому горячему бассейну, наполнила ведерко и начала все сначала. Вода могла привести к появлению волдырей, к ожогам, к обвариванию, однако она заставила себя омыться этой водой, прежде чем снова погрузиться в самый горячий бассейн.
Пять минут назад она думала, что мышцы уже избавились от накопившегося в них напряжения. Теперь же, когда горячая вода обжигала ее, чувство было просто трансцендентальным! Она закрыла глаза и забыла обо всех невзгодах и проблемах. Не осталось ничего, кроме безграничной звериной радости.
Это ощущение внезапно оборвалось из-за шокирующего крика, донесшегося из самого холодного бассейна. Она спокойно повернулась и увидела в холодной воде Итакдалее: застывшее в гримасе ужаса лицо, раздутые как у коня ноздри, из которых как из паровоза вырывались клубы пара. Надо отдать ему должное: он досчитал до пяти и только потом направился размеренной походкой обратно к самому горячему бассейну. Она лениво улыбнулась ему, когда он вытирался своим небольшим полотенцем. Наконец, он зашел в самый горячий бассейн, и их взгляды встретились.
Лимпопо смотрела ему прямо в глаза, когда он позволил жару, своим мышцам и нервам включиться в своеобразный танец освобожденного тела.
– Ох, ничего себе.
– Да.
