– Да что она сейчас сможет, полиция? – усомнился некто особо монструозный. – Даже и фоторобота не составишь! А уж словесные портреты…
– Словесные портреты – прежние.
– Да ладно, бросьте…
– Прежние, прежние. Такие критерии, как красота и безобразие, в словесных портретах не учитываются… – Олег Аскольдыч приостановился, окинул взглядом собравшихся. – А теперь я прошу внимания. – В голосе его зазвучали властные нотки, и чудовища, порождённые сном разума, невольно притихли. – Я разделяю ваши чувства, но поймите наконец: то же самое происходит сейчас по всей стране. Не исключено, что и во всём мире – ещё не уточнял. Конечно, можно найти крайних… – Он бросил взгляд на Мстишу. – Найти, публично высечь, но симпатичнее от этого никто из нас не станет. Я советую отнестись к случившемуся как к кризису, тем более что это и есть кризис… Собственно говоря, что произошло? Сменились критерии. Всего-навсего. Постарайтесь это понять, – мягко, как малым детям, втолковывал Олег Аскольдыч. – Возьмите любую из нынешних фотомоделей. В позапрошлом веке (даже и в прошлом!) она бы нам показалась уродиной: костлявая, длинная, жердь жердью… Или, скажем, загар. Когда-то белизна кожи считалась первым признаком аристократизма. Теперь наоборот. Раз загорелый, значит, отдыхал где-нибудь на Гавайях…
Чудовища вида ужасного, напряжённо слушавшие оратора, ожили, переглянулись. И то ли движение это вышло у них как-то больно по-человечески, то ли испуг прошёл, но не такими уж и звероподобными показались они на сей раз Оборышеву. Секрет, должно быть, заключался в том, что не с кем их было сравнивать. А может, просто успел привыкнуть.
– Я полагаю, – закруглил неторопливую речь Олег Аскольдыч (он тоже не то чтобы похорошел, но хотя бы стал узнаваем), – всё рано или поздно утрясётся само собой. Но, поверьте, в наших интересах, чтобы утряслось как можно скорее. Стало быть, что? Стало быть, задействовать средства массовой информации: газеты, рекламу, телевидение – и помаленьку-полегоньку ориентировать население, какая именно внешность в данный момент соответствует…
– Мы ж тут все разные… – осмелился возразить кто-то.
– Несущественно, – заверил Олег Аскольдыч. – Важно дать понять, что сейчас НЕ является нормой. Всё остальное – приветствуется…
Главный Квазимодо издал трубный носовой звук (присутствующие замерли) и страшно воззрился на Мстишу.
– Всё понял? – рявкнул он. – Иди работай. Приучай народ к своему рылу…
* * *
Когда отпущенный с миром Оборышев вернулся домой, давно стемнело. Света навстречу не вышла. Она сидела в кухне, уронив руки на скатерть, лицо – на руки. Заплаканный ангел.
– Ланочка… – Мстиша кинулся к жене, оторвал от стола, осмотрел лоб, скулы. Слава богу, ни синяка нигде, ни ссадины. – Ну что ты, родная, что ты?
Всхлипнула, утёрла слёзы.
– Мстиша… – покаянно призналась она. – Меня уволили…
Выдохнул с облегчением.
– Всего-то? Ну и чёрт с ними! Другую работу найдёшь…
– Не найду, – со страхом сказала Светлана, и ангельские глаза её вновь наполнились слезами. – В том-то и дело, что не найду… Знаешь, за что меня?
– За что?
– За это! – И она, застонав, двинула себя кулачком в лицо, чудом не разбив свой очаровательно вздёрнутый носик. – Как увидели, как вскинулись… Директоршу позвали! Нам, говорят, амбициозные нужны, деловые… А не лошицы всякие…
– Кто?
– Лохи! Женского рода… Пошла к хирургу – там очередь…
– К какому хирургу?
– К пластическому…
– Ты что, дефективная?! – заорал Мстиша. Светлана вздрогнула. Спохватился, заворковал, оглаживая с нежностью ангельское личико: – Не вздумай… Даже не вздумай, Светка… Ты мне такая нужна, именно такая…
– Безработная? – с горечью спросила она.
– Да чёрт с ней, с работой! Выживем, Свет! Уж меня-то с моим рылом теперь точняк не уволят… Сам губернатор сказал! – Запнулся, застигнутый внезапной мыслью. – А что за очередь у хирурга? Неужели…
– Да нет. Одни дуры богатые. Все в истерике. Чуть не побили…
– А что хирург? В смысле – ты его спрашивала?
– Говорит, бесполезно. Говорит, это как с отпечатками пальцев: сколько кожу с подушечек ни срезай, всё равно потом то же самое нарастёт…
– Почему он так уверен? У них же в практике подобных случаев не было!
Ангелочек шмыгнул носом, судорожно вздохнул.
– Не знаю… Может, просто отделаться хотел побыстрее…
Умолкла, поникла, должно быть, переживая заново сегодняшний день.
– Ну почему? – с болью произнесла она. – В чём виновата?
– В том-то и дело, что ни в чём, – угрюмо ответил муж.
– Господи, – растроганно сказала Света. – Какой ты у меня добрый… – Отстранилась, расширила глаза. – Слушай! А ты, по-моему, похорошел…
Мстиша содрогнулся.
– Упаси боже… – пробормотал он. – Только не сейчас!
* * *
Перед тем как отправиться на кухню и выпить свой утренний кофе, Оборышев долго стоял над супружеским ложем, всматриваясь в безгрешное личико спящей жены. Измученное. Прекрасное.
Бедные вы, бедные… Совестливые, застенчивые, беззащитные. Вам врут – и вы верите, вас предают – и вы прощаете. Даже имя ваше у вас отобрано: звание порядочных людей принадлежит теперь брюхоногой крутизне, разъезжающей на «Лексусах» и загорающей на Гавайях… Вроде бы всё уже сделано, чтобы извести вас под корень, а теперь ещё и это…
Мстиша повернулся к зеркалу – и стало стыдно до судорог. Одно утешение: с сегодняшнего числа сия мордень – его хлеб, его рабочий инструмент.
Стиснув зубы, прошёл на кухню. Пока варил кофе, включил маленький плоский телевизор, убрав звук, чтобы не разбудить Светлану. Взглянул на экран – и чуть не обварился полезшей из джезвы пеной: по дорожке подиума, вихляя челюстью, плечами и бёдрами, стремительно шла Акулина Истомина. Отставил джезву, приблизился. Нет, не Акулина… Хотя очень похожа. Гримаса – один в один. И плечи кривые.
Выходит, прав был Олег Аскольдыч: во всём мире творится то же самое.
Ладно. Попьём кофе и пойдём приучать народ к своему рылу…
В прихожей висело ещё одно зеркало. Не удержался – бросил взгляд. Да уж, хорош, нечего сказать.
– Охо-хонюшки… Грехи наши тяжкие…
Выбравшись на проспект, огляделся с затаённым страхом. Однако стесняться было некого: все такие, никто не краше. Оборышев повеселел и, с интересом рассматривая встречные хари, направился к трамвайному кольцу.
Внезапно внимание его привлёк мужчина, прижавшийся спиной к рекламной стойке. Мужчина был красив и бледен. Смятенный, растерянный, встретившись случайно взглядом с кем-нибудь из прохожих страшилищ, он тут же прятал глаза. Блаженного не трогали. Похоже, обстановку в городе и впрямь удалось стабилизировать – неподалёку маячили двое полицейских, явно следя за тем, чтобы никто не обидел беднягу.
