– Господа, послушайте, – вдруг вступил зычным голосом стоявший чуть позади всех офицер с бульдожьим лицом.
По голосу я узнал майора Коненкова, который звучал на радио.
– За этой рекой сейчас, – он махнул рукой в направлении выхода из палатки – шесть миллионов живых трупов. Мы не знаем, что ими движет, но знаем, что порой они могут собираться в стаи и целенаправленно устремляться куда-то. Это значит, что в любой момент все люди, которых мы собрали в этом лагере ценой жизней солдат и офицеров, могут быть сожраны, растасканы на куски и обращены в троглодитов. Мы не можем этого допустить. Вы все имеете боевой опыт и знаете, что есть ситуации, в которых никак нельзя победить. Мы взяли ответственность за людей в лагере, и мы не должны их подвести. Все, кто внутри – наша ответственность, кто не смог добраться или кого не смогли отбить наши экспедиционные отряды – предоставлены сами себе.
Сначала было тихо. Затем, по нарастающей поднялась волна криков. Спор разгорался с новой силой: кто-то яростно поддерживал майора, кто-то с пеной у рта доказывал, что задача армии защищать всех граждан.
– Я думаю майор прав! – крикнул я.
Всё резко затихло. Их разозлённые яростным спором лица повернулись в нашу сторону.
– Вы кто такой?! – спросил офицер с большими звёздами, по всей видимости, генерал.
– Я из лагеря. Можете считать меня представителем гражданского общества, – эта фраза резанула уши даже мне самому, в такой ситуации споры о демократии были не уместны – но я сам по себе могу кое-чем послужить общему делу.
– Да, и чем же вы… – саркастично начал один.
– Что вы можете? – коротко спросил, перебив его, генерал.
– Здесь много людей, вам как-то придётся взаимодействовать с ними, когда опасность будет не так очевидна. Они не военные, и вам сложно будет найти общий язык с ними. Я могу помочь в этом: у меня за плечами одна из сильнейших в мире философских школ.
Я здорово покривил душой. Конечно, я не мог нормально донести до людей цели и планы командования, ведь я почти ни с кем не общался. Я был гораздо дальше от населения лагеря, чем эти жёсткие офицеры. Благо, обстоятельства сложились так, что проявлять все эти выдуманные способности мне не пришлось.
– Хорошо, оставайтесь. Девочка вам кто? – спросил генерал.
– Двоюродная сестра.
– Будьте здесь, далеко не уходите. Возможно, вам в скором времени придётся коммуницировать с гражданскими.
Он отвернулся и в зелёном полусвете палатки снова стал подниматься шум.
– Это война, господа! Противник многочислен и беспощаден, мы должны немедленно…
– Нам надо уходить, – спокойным голосом, который, однако, был слышен лучше остальных, сказал майор Коненков.
– Майор, я тут старший по званию, подождите со своим мнением! – прикрикнул на него генерал.
Повисло напряжение. «Не хватало, чтобы они сейчас, как бояре, стали мериться длиной рукавов, выясняя кто главнее», – подумал я.
– Майор прав, нам надо убираться к чертям, пока ходячие трупы с вываленными потрохами не пришли сюда всем городом и не обратили всех в подобных себе, если такое количество не вомнёт здесь всё в землю конечно! – громко сказал я.
– Вас здесь не для советов оставили! – сказал один из офицеров.
– Для этого тоже, – я решил упереться.
Впервые в жизни я по-настоящему за что-то стоял. Спасибо мёртвым за это.
– Раз я остался здесь, я буду говорить, а вы меня послушаете. Я пробыл в этом городе с самого начала…
– Начала чего? – прозвучал издевательский голос.
– С момента Начала. Вы понимаете о чём я, – когда спор идёт на эмоции важно не поддаваться на провокации заведомо глупых вопросов, а гнуть свою линию – я наблюдал за ними. Эти существа… Троглодиты, как вы их называете – не живые. Они не являются тем врагом, с которым можно вести какие-то переговоры, которому можно что-то предложить и который отступит из-за потерь. Это враг живого как категории, всего, что дышит и шевелится по своей воле. С этим невозможно воевать привычными вам методами. Эту заразу можно уничтожить, только уничтожив их всех. Выкосив подчистую. Не загнать, не прижать куда-то, не выдавить из какого-то района, а тотально физически уничтожить. Угроза такого порядка – не то, с чем можно жить, закрывая глаза и делая вид, что этого нет. Нет – только уничтожение. Но у вас нет таких ресурсов. Насколько я понял, мы одни. Вы теперь не офицеры Российской армии – вы группа людей с уникальным боевым опытом, который пригодится в выживании в условиях смертельно агрессивной среды, – я старался говорить как можно более чётко, но при этом не терять оттенок пафоса, поддерживая статус свободного, но нужного человека. – Уход с этими людьми отсюда – не тактическая тактическое отступление, не вопрос ведения войны и не вопрос офицерской чести – это вопрос выживания всех этих людей, а возможно и всей человеческой расы, потому что никто не знает сколько осталось в живых и где они сейчас.
Я вошёл в раж, поэтому выпад одного из собравшихся в этой палатке офицеров сильно подкосил меня.
– Мы и не с такими проблемами справлялись, молодой человек. Вы не знаете на что способны наши парни, когда мы были в Афганистане, Чечне…
– То было другое – то были живые люди, была обычная война. Теперь другое… Сейчас и солдат, и ресурсов недостаточно…
Я почувствовал, что затухаю – дальше говорить я не мог. Не люблю, когда обрывают на полуслове.
Но тут выступил Коненков.
– Парень прав, господа. Теперь мы сами по себе, а эти люди – наша исключительная ответственность. Никак не одолеть нам эту орду, только людей положим. Да и ради чего? Вы ведь не знаете, есть там ещё выжившие или нет – только солдат угробите. Потеряем людей больше, чем найдём.
– Это что, мы нацистам город не сдали, а каким-то мертвякам сдадим?! – возмутился один из офицеров.
– Тогда за людей стояли, – сказал майор – город без людей – просто стройматериалы.
Повисла звенящая тишина.
Жанна, оказывается, всё это время крепко сжимала мою ледяную и потную ладонь. Мне так захотелось ущипнуть её за зад в тот момент!
– Так, вот что, господа-товарищи, нам надо принимать решение прямо сейчас, – по-деловому сказал генерал, повернувшись ко мне спиной, а лицом – к прямоугольному столу – как бы цинично всё это ни звучало, как бы нам ни было тяжело принимать такое решение, но парень прав, мы не можем рисковать этими людьми ради погони за химерой. Мы не знаем остался в городе кто живой или нет, у нас нет достаточно людей и техники, чтобы устроить полномасштабную спасательную операцию. У нас патронов не хватит и на то, чтобы пострелять весь этот лагерь, чтобы и они не обратились, не говоря уже о целом городе мертвецов.
Многие подняли на него офигевшие, круглые глаза. Но генерал резко поднял руку.
– Я всё понимаю! Крутые времена требуют крутых мер. Если понадобится, мы будем убивать и живых, но сейчас такой необходимости нет. Надо сосредоточиться на спасении уже собравшихся. У нас есть несколько путей отступления. Главной целью, как я считаю, для нас является достижение северных регионов России за Уралом, мало заселённых людьми, а потому мало заполненных троглодитами сейчас. Кроме того, прежде чем связь с центральным командованием была потеряна, рассматривалась версия, что эта болезнь является результатом применения блоком НАТО биологического оружия, так что гипотетически, я подчёркиваю – это лишь гипотеза, активность вируса на холоде меньше.
– Позвольте сказать, – встрял я.
У меня кружилась голова.
– Мы только из города. Эти существа подвержены обычным физическим воздействиям природы на мёртвые тела: разложение и прочее. Возможно, если они и есть на севере, то они просто не смогут двигаться зимой, а весной развалятся, как глубоко замороженное мясо при быстрой разморозке.
Меня выслушали с нескрываемым раздражением: эти люди не привыкли, что их прерывают. Но что делать, столько войн было проиграно из-за надменности командующих, не желающих слушать никого, кроме своего упрямства.
– Это тоже может быть верно, – сухо сказал генерал – Итого, оптимальным в данной ситуации считаю следующий маршрут, – он ткнул жёлтым ногтем в одну из карт и стал чертить им кривую линию.
Споры и ругань прекратились, шло спокойное обсуждение деталей дороги. До меня долетали лишь отдельные фразы, названия дорог и городов, я не вслушивался специально, но основные пункты врезались мне в память.
Я повернулся к Жанне и посмотрел ей в глаза. Не помню, что я там увидел, но внутри меня пошевелился внутренний кот. Это был что-то тёплое, даже обжигающее. Гордость? Может быть.
Мы пришли сюда, чтобы посмотреть на людей, которые управляют этим лагерем, но я сделал больше. Сделал интуитивно, но очень был собой доволен. Теперь можно вернуться в свою палатку, точнее – в палатку Василия и поднабраться сил для дальней дороги.
Судя по услышанному, у них была техника, но, чтобы везти всех её не хватит. Не хватит даже, чтобы везти весь этот багаж: палатки, еду, одежду и т. д. Вероятно, на ней планировали перевозить электрогенераторы, оружие, какое-то важное для всего лагеря снаряжение. Ну и командный состав, конечно, за исключением нескольких настоящих вояк – уж сами себя они не обидят, объясняя это общественной необходимостью.
Жанна первой вышла из-под полога, который служил здесь дверью, я – секунду спустя. Офицер на входе спокойным уже взглядом посмотрел на нас: раз мы там долго пробыли, значит всё в порядке.
Отсюда хорошо просматривался мост, по которому мы прошли, заходя в лагерь. Жанна напомнила о моём обещании: пойти, поискать в журнале имена её родителей. Я наморщился, но отказаться было нельзя. На краю сознания у меня мелькнуло ощущение, что в стороне моста творится что-то неладное, но до фокуса внимания это впечатление не дотянулось. Мы прошли утренний маршрут наоборот, только свернули не к палатке Василия, а к мосту.
Когда нас от заветного журнала отделяло всего метров сто, я услышал громкий окрик. Настолько громкий, что барабанные перепонки в ушах сжались, а потом захлопали как парус. Это был майор Коненков.
– Извините за беспокойство. Вы сказали, что поможете выстроить отношения с людьми из лагеря – уже можно приступать, – бодро сказал он – офицеры приняли решение, сейчас оно будет приводиться к исполнению. Надо, чтобы вы донесли информацию до людей как можно доступнее. Времени не много, так что прошу за мной.
Я остолбенело смотрел не его широкое, твёрдое, но довольно доброе лицо. Не смотря на командирский зычный голос и грубоватые манеры, этот человек излучал доброту. При этом каким-то образом я ощущал за его плечами большой груз тяжёлой службы, это был настоящий командир, про которых солдаты говорят «он мне как отец». Перед ним я испытывал смущение: моя неспособность разговаривать с широкой аудиторией вскроется, как только я возьму микрофон.
– Да, пойдёмте, – сказал я как можно более непринуждённо.
Жанна смотрела на меня широкими глазами. Я не счёл нужным оправдываться перед ней – только махнул рукой, чтобы она пошла, проверила журнал самостоятельно.
Он стал подробно описывать основные детали принятого плана эвакуации, если перемещение разорённых людей без крова и еды можно назвать эвакуацией. На каких-то местах он нарочно делал акценты, чтобы я уяснил важные детали получше. У меня всегда были проблемы с короткой памятью, как у большинства людей, не задействованных в практических задачах, так что большую часть сказанного я упускал. Коненков подробно втолковывал мне детали маршрута, предполагаемые крупные города на пути, предполагаемую диспозицию военных частей, если те ещё сохранились. Не знаю, зачем это было нужно. Может быть майор думал, что я облеку эти сухие факты в литературную форму?
Главное, что я тогда запомнил, что все дороги поначалу должны вести к Ярославлю. Это было что-то вроде перевалочного пункта на нашей дороге скорби.
Как бы невзначай он намекнул, что в своей речи я должен дать людям понять, что у них в лагере есть командование, которое неплохо бы слушаться, иначе все умрут. Я тогда ещё подумал, что такое количество не имеющих представления о выживании вне стен дома людей, в принципе не жизнеспособно. Обречёнными как раз являются те, кто в таком количестве собрался на ограниченном пространстве: тут тебе и эпидемии, и мародёрство, и растянутость лагеря в пути, и банальная преступность, а у офицеров просто недостаточно стволов, чтобы поддерживать порядок. Но они видимо были преисполнены уверенности в своих силах.
Начинался мелкий холодный дождик – мерзкие тучи, как всегда, очень вовремя выпустили из своих утроб этот бич наших широт.
Мы пришли на небольшой участок поля, отрезанный от остального лагеря яркими лентами с надписью «Вооружённые Силы Российской Федерации», тут расположилось несколько бронированных джипов «Тигр» и два бронетранспортёра к которым тянулись провода.
– Вы поедете на этом, – сказал майор, показав на джип – запомните номер. А сейчас вам сюда, – он ткнул пальцем в направлении бронетранспортёра с кучей проводов, сходящихся на крыше – там уже в курсе.
У меня подобрались яйца от страха и напряжения. Ещё этот дождь успел намочить свитер, что мне выдала семья Василия, так что пробирало до костей.
На деревянных ногах я направился ко входу во внутренность БМП.
Брод
Одна нога стояла на высокой металлической ступеньке, навстречу из нутра машины тянулась рука улыбающегося солдатика в зелёной форме, как вдруг раздался адский вой сирены.
Где они ещё такую нашли?
В моей памяти хорошо отпечаталось резко посерьёзневшее лицо солдатика. В нём как будто переключился режим: он стал серьёзным, взгляд перебежал на экраны внутри БМП.
Несколько секунд ничего не происходило, я стоял одной ногой на верхней ступеньке, второй – на нижней: приучил себя с детства через одну перешагивать. Воздух рвала сирена, завывая, мне показалось, прямо в ушах – настолько громким был звук. По лицу стекали капли начинающегося холодного дождя.
Страха пока что не было – я испытывал облегчение от того, что мне не придётся сейчас выступать.
В машине зашипело, из рации понёсся лающий голос. Солдат выслушал, потом бледный повернулся обратно к экранам и неожиданно, резкими движениями стал дёргать выключатели, отчего гасли экраны и лампы приборов. Он выскочил наружу, чуть не налетев на меня, тут он, как будто обо мне вспомнил, быстро посмотрел мне в глаза и шёпотом сказал:
– Они идут.
Я охуел на месте. Ещё вчера мы с Жанной удирали от этих существ из заброшенного завода, хотя казалось, что это было в прошлой жизни, и вот это снова повторяется. Ощущение безопасности, которое появилось по прибытии в лагерь, дотянулось корнями до привычки к домашнему комфорту, а теперь эти корни безжалостно выдирались, заставляя переживать потерю чувства безопасности заново.
Я спохватился: девочки не было рядом. До меня стало доходить, что за суматоха происходила около моста, когда мы с ней разминулись.
Меня заносило на поворотах: дождь и ступни сотен людей превращали траву в подобие отстойника, куда сваливают коровье дерьмо, только здесь не было запаха.
Я добежал до того места, где дорога, идущая прямо от моста, упиралась в зелёную палатку нашего самопального штаба.
– Матерь божья! – закричал человек рядом и прислонил руку козырьком ко лбу, как будто не дождь, а яркое солнце лилось ему в глаза.
Он смотрел в направлении моста. Там, когда волна звука сирены затихала, раздавались хлопающие звуки. Выстрелы. Я ничего не увидел.
– Это вы философ?! – вырвался голос из уплотняющейся пелены дождя.
– Да.
– Вас приказано сопроводить до БМП.
– Я только что оттуда. Со мной была девочка, без неё я не вернусь.
Парень не стал спорить: он был шокирован происходящим.
О точке сбора на случай, если разминёмся, мы с Жанной не условились, но я решил, что с наибольшей вероятностью она будет в палатке Василия, если не найдёт родителей, конечно. Я снова побежал по жидкой грязи, по которой пока что просто нервозно носились люди, мечась от своих стоянок к соседям в надежде узнать, что происходит.
Когда я оказался на приблизительном месте расположения палатки, вдруг стало ясно, что в изменившихся погодных условиях найти её практически невозможно. Всё изменилось: цвета, построение других палаток: некоторые из них были полусобраны, некоторые просто валялись, раздавленные мечущимися людьми. Люди, пока ещё не поняв, что происходит, постоянно путались под ногами, что ещё больше осложняло поиски.
– Блядь, она должна быть где-то здесь! – с яростью выкрикнул я.
Мне ничего не оставалось, кроме как начать заглядывать под каждый полог, ища Василия и его семью.
Белая тканевая часть палатки теперь была обтянута зелёным непромокаемым тентом, так что её было не узнать.
– Что там?! – едва увидев меня, спросила хозяйка.
– Мертвецы идут, – коротко сказал я – Нужно сниматься с места и уходить.
Я увидел Жанну в углу. Она плакала.
– Но… Нам ведь должны сказать что-то, объявить… Нас должны проинструктировать…
– Они и пенсии с зарплатами и свободный рынок нам должны! – как-то невпопад высказался Василий.
– Там сейчас заправляют обычные офицеры, не связанные с Генштабом, у них не больше информации, чем у остального лагеря, – сказал я.
– Ну а что эти офицеры, не могли заранее продумать такой вариант и дать людям инструкции?!
Я не стал ввязываться в спор. Планирование всегда было слабой стороной нашей нации.
Жанна продолжала плакать. У неё было слишком мало времени, чтобы пролистать весь журнал, но ей достало сил бросить его и прийти сюда, оставив вопрос о смерти родителей открытым. В лагере было меньше трёх тысяч человек, а в городе было больше пяти с половиной миллионов – шансы, что её родители или бабушка выжили стремились к нулю, и она оставила это, чтобы спастись от наступающей, реальной опасности.
– Идём, – сказал я, держа рюкзак за лямки, готовясь выйти.
Жанна подняла глаза. Василий встал, и его семья, не говоря ни слова, стала собираться. Мы с Жанной вышли, больше с этими людьми мы не встречались. Возможно, стоило позвать их с собой, но едва ли они уместились бы в машине. По крайне мере, все вместе.
Я взял Жанну за руку, она посмотрела на меня и перевела взгляд на вскипающую в мареве дождя панику.
– Бежим, – скомандовал я.
Как мне нравится командовать!
Едва мы выбежали на перпендикулярную улицу, ведущую прямо к штабу и к мосту, как на нас обрушился поток людей.
Наконец до них дошло.
На мосту, который с этой позиции, просматривался почти во всю длину, копошилась какая-то шевелящаяся масса. Я сначала решил, что это дождь вдалеке сливается в единую, как это принято говорить у литераторов, стену, но нет – это было худшее.
Это были мёртвые.
«!!!»
– Что там?
По голосу чувствовалось, что она знает ответ, но надеется, что пронесёт, что это какое-то подкрепление или новые беженцы.
– Ты знаешь, что это, – ответил я.
Мы побежали. Самое прискорбное, что нам как раз и надо было бежать в сторону моста, чтобы добраться до стоянки.
Бежать по грязевой каше было всё равно, что бежать по беговой дорожке: сил уходит много, а с места сдвигаешься как-то не очень. Перед нами пронёсся здоровый мужик, от него разило потом. Чтобы не врезаться, мы резко затормозили, но инерция несла нас вперёд по размокшей земле почти с той же скоростью. Этот мужик невольно открыл нам более удобный способ перемещения по этой каше: скольжение.
Мы разбегались и скользили, разбегались и скользили, разбегались и скользили. Мост и штаб были с противоположных боков от нас, когда Жанна, попытавшись начать скольжение, споткнулась и инерция утянула её лицом в грязь. Вперёд и вниз. Она шлёпнулась лицом в мокрую землю. Видимо ноги упёрлись в твёрдую породу, когда она стала скользить. Я тоже упал. Я помог ей подняться и поднял голову в направлении моста и дальше – реки, идущей параллельно проспекту, по которому мы только что проскользили. Мертвяки выбрали не мост. Точнее, они вообще ничего не выбирали – они просто шли. Мост оказался лишь физическим телом на их пути и это тело не мешало маршу смерти. Но основная масса мертвецов шла через воду. Почему-то было гораздо страшнее смотреть на то, как догнившие до костей трупы медленно выбираются из воды, та стекает по их гладким бледно-зелёно-синим тушам на разорванную одежду. Жуткие болтающиеся женские груди с чёрными сосками раскачиваются и бьются о бока. Они не бегут. Они уже не такие быстрые, как в первые дни – до того, как жара сожгла их тела, но они идут.
Время в таких ситуациях течёт как-то странно. Вроде эти дохляки шли медленно, но вот они уже на границе лагеря, вот сметают первые ряды палаток, вот наваливаются своей массой и пожинают, как огромной косой, ближайшую к реке часть лагеря.
Я посмотрел на девочку. Она как завороженная смотрела на зрелище смерти.
Я закричал. Не ей, а скорее себе.
– Бежим, ёбтвоюмать!
Мы рванули изо всех сил и оба упали. Не люблю чувствовать себя идиотом – злость захлестнула меня с головой.
Таким же странным образом: скользя, мы добрались до стоянки. Всё было на месте, кроме машины с приборами. Наверное, её убрали сразу из-за критической важности оборудования внутри.
Пастбище «Тигров» было на том же месте, только их колёса на четверть ушли в размокшую землю. Шум ливня занимал почти всё пространство в сознании, так что казалось, что всё это не настоящее, какая-то смешная, ироничная декорация.
Потом всё вокруг засверкало. Я так отупел от всего происходящего, что сияние представилось мне Небесным светом.
– Солнце, – сказала Жанна.
Я скорее почувствовал, чем услышал это слово.
Сверху сквозь разрыв в тучах, светило круглое жёлтое солнце, оно приятно грело мне лицо, когда я, зажмурясь, смотрел на него. От лица приятные лучики тепла через шею, доходя до спинного мозга, расходились по всему телу.
– Дор-р-р-рогу! – заорали сзади.
К нам через толпу пробирались офицеры, окружённые отрядом солдат с автоматами. Часть из них имела примерно такие же как у нас бледные лица, но другая сохраняла на лице сосредоточенную сухость, морща складки на лбу и в углах губ.
– Хорошо, что вы здесь, – сказал генерал – сейчас вы сядете в эту машину и уедете отсюда. На вас серьёзная задача: построить общество так, чтобы они сами делали, что нужно, но слушались офицеров при острых ситуациях, понятно?!
– Понятно, – слабо сказал я.
– Так, садитесь. Остальные за мной!
– Товарищ генерал! Поезжайте вы, мы задержим этих исчадий.
– Вы говно из жопы задержать не можете! За мной, я говорю!
Было странно наблюдать как этот сухой, невысокий, пожилой человек приказывает людям, которые гораздо сильнее его физически, и как они его слушаются. В тот момент он излучал силу, почти физически ощущаемую на расстоянии. Я попытался ухватить это, вложить в себя, как я вкладывал знания из книг.
Едва он и группа офицеров и солдат ушли, как из кузова БМП показался майор Коненков. Он прищурился в направлении только что ушедших, и в этот же момент сбоку от него появилось очертание человека. Оно напоминало нас, как летучая мышь напоминает орла – примерно так можно описать дальнее общее сходство ходячего трупа и человеческого тела.
– Берегитесь! – первой сориентировалась Жанна.
Ему повезло: мертвец был медлительным.
Когда мы оказались в машине, майор повернул маленький рычажок, нажал на кнопку и двигатель заревел.
– А как вас зовут? – чтобы выпустить трескучее напряжение внутри спросил я.
– Юрий Александрович, – ответил майор – а вас?
– …
Гулкий удар в бронестекло боковой двери прервал меня.
Сбоку внешний мир оказался закрыт чёрно-зелёной кляксой, разлетевшейся по стеклу.
Майор невнятно прорычал ругательство, затем сорвал рацию и стал кричать:
– Всем, кто слышит меня, говорит майор Коненков, уходите из лагеря. Уходите на чём можете: пешком, на машинах, велосипедах, водных лыжах, берите с собой как можно больше людей, уводите всех подальше. Ваша задача уйти как можно дальше отсюда!
Он бросил рацию каким-то беспомощным жестом, затем ударил по приборной панели.
– Протрепались, бляха-муха. А я ведь говорил. И ты ведь говорил, да? – он повернулся ко мне, как бы ища поддержки.
– Говорил.
Он дёрнул ручку передач, нажал на педаль, машина поехала задним ходом, сминая толпы уже добравшихся сюда троглодитов.
Это было как-то… Необычно. Они пришли сюда чуть ли не всем городом. В городе они набегали, только получив сигнал через сохранившиеся органы чувств, как животные. Но на том берегу реки не было всей этой орды, чтобы увидеть нас – они пришли сюда и пришли разом. Это было нашествие. Что-то бросило весь поднявшийся из мёртвых город на нас.
Удары о внешнюю сторону кузова стали настолько частыми, что это стало похоже на крупный град. Воя сирены и дождя в машине слышно почти не было – только удары и иногда хруст ломаемых колёсами костей.