Мертвые в прятки не играют

* * * 

В начале первого часа ночи вдоль набережной по бульвару Круазетт брела озябшая и очень печальная женщина. Ее лицо освещали сполохи фейерверков, что все еще бушевали далеко в море, выпускаемые в темное небо с нескольких платформ. Вокруг нее не смолкали радостные крики на всех языках мира – начался новый, 2009 год. Праздничные столы стояли везде: на набережной, на уходящих в море пирсах, за сияющими витринами ресторанов. Повсюду смех, объятия, яркие одежды.

И только ей на этом празднике жизни не хватило места. Вероника давно уже промерзла до костей, пальцы потеряли чувствительность в новых, специально к празднику купленных туфельках. Несколько раз она заходила в ресторанчики, но приветливые метрдотели бросались к ней с извинениями: мест нет и не предвидится, мадам стоило забронировать столик заранее. Порывом ветра с моря у нее выдуло линзу из правого глаза, и это оказалось последней каплей. Женщина тихо заплакала посреди всеобщего радостного ликования.

А как она готовилась к этому празднику! Выбирала наряд, продумывала праздничное меню, покупала елку и елочные игрушки. Муж задерживался на переговорах в Германии, сначала обещал вернуться за пару дней до Нового года, потом тридцатого, потом тридцать первого… Сперва Вероника ничуть не беспокоилась – нет, она даже была довольна, что муж далеко и не раздражается лишний раз из-за всей этой предновогодней суеты. Ведь нужно было пройтись по магазинам с детьми, купить им подарки, позаботиться о небольших презентах для няни и приходящей прислуги. И чтобы после всех хлопот выглядеть соблазнительной и свежей, – сделать маникюр-педикюр, маску для тела, маску для лица, массаж, прическу...

Нервничать она начала только тридцатого, после того как муж на ее робкий намек, что пора бы ему уже воссоединиться с семейством, резко ответил, что даже не предполагает, когда вообще сумеет освободиться.

– А что, разве твои партнеры в Германии еще не разошлись на рождественские каникулы? – робея от его раздражения, спросила она.

– Какие к черту каникулы? – еще больше раздражился муж. – Это только русские могут думать о праздниках, когда в мире кризис!

– Не заводись, Андрюша, – взмолилась она самым кротким голосом, на который была способна. – Только скажи, когда же ты вернешься? Все-таки семейный праздник, дети тебя ждут.

– Черт возьми, да оставьте вы меня в покое с этим дурацким праздником! – заорал муж и бросил трубку.

Рука с телефоном без сил упала на колени. Вероника сидела в неловкой позе и думала о последних словах мужа. Что же это он имел в виду? Кто достает его с праздником, если, по его же словам, немцы думают только о кризисе? Значит, есть кто-то другой, а скорее другая, кто тоже звонит, дергает, и только что муж случайно проговорился. Потому и трубку швырнул: он всегда так делает, когда в разговоре сболтнет лишнее. Будь виновата она, муж бы трубку не бросил и не успокоился, пока не дождался от нее слез и покаяния… Не владея собой, в плену ужасных подозрений, она на одном дыхании написала мужу сообщение: «Праздник отменяется. Можешь вообще о нем забыть».

Через минуту пожалела, конечно, тем более что ответа на свой выпад она не получила. И стало ясно, что эта ссора исчерпает себя не скоро и извиняться за конфликт придется тоже ей. Что ж, она извинится, не впервой. Но только не сегодня и не завтра, потому что на Новый год муж теперь уж точно не приедет. Своим непростительным поведением она сама подписала ему увольнительную на все праздники.

Так и случилось. Муж позвонил сегодня в девять вечера, сухо попросил позвать к телефону детей, поздравил их и тут же отключился. Все, что перепало ей: торопливое бормотание сынишки Славика:

– Папа сказал, чтобы мы с Зиной поцеловали тебя за него!

– За себя лучше поцелуйте, – вздохнула Вероника, крепко прижимая к себе сына и дочь и усилием воли удерживая закипающие в уголках глаз слезы.

Потом она возилась с детьми, раздавала подарки, водила хоровод вокруг искусственной, слишком уж зеленой елочки, и этим немного отвлекалась от грустных мыслей. Но в одиннадцать вечера дети начали засыпать на ходу. Они на пару с няней быстро отмыли их мордашки от сливок и шоколада и рассовали по постелям.

Вот тут Веронике и сделалось совсем худо. Впереди ее ожидала бессонная ночь, полная страхов и тоски, лихорадочных мыслей о том, как вернуть любовь мужа, которая, она чувствовала, в последнее время совсем истощилась. И она так испугалась этой ночи, что вдруг приняла решение: она оставит детишек с няней, а сама поедет в Канны, посмотрит новогодний фейерверк, посидит в каком-нибудь ресторанчике. Кто же мог подумать, что получится еще хуже?

И вот теперь она брела куда-то без всякой цели на онемевших ногах и думала: а не броситься ли ей в море? Потому что дожить до утра на этих праздничных улицах казалось Нике делом немыслимым. А вернуться домой она не могла: без одной линзы все вокруг двоилось и расплывалось. Женщина чувствовала, что непременно попадет в аварию, а это гораздо хуже, чем мирно сгинуть в морской пучине. Так думала Вероника и на всякий случай подальше уходила от моря, от набережной, в глубь города.

Она сделала еще одну попытку осесть в теплом местечке. Свернула с набережной на одну из маленьких улочек, названия которой она не знала, но которая соединяла бульвар Круазетт с улицей Антиб. Вероника помнила, что где-то на этой скромной улочке укрылся небольшой уютный ресторанчик, – они были там с мужем несколько лет назад, когда только поселились в Мандельё.

Ресторанчик оказался на месте. Сквозь огромную витрину с нарисованным Санта-Клаусом Вероника углядела свободный столик и бросилась к входу со всех ног. Ворвалась в теплый предбанник – и поняла, что опоздала. За столик как раз усаживались две богато одетые дамы, а к ней уже спешил официант с сокрушенным выражением на длинном усталом лице... Вероника медленно повернулась лицом к выходу.

– Титова! – вдруг услышала она женский голос – и не поверила своим ушам. Кто здесь в Каннах мог знать ее девичью фамилию? Ника замерла на месте и торопливо огляделась.

Одна из опередивших ее дам энергично махала рукой с зажатой в ней крохотной сумочкой. А пальцем другой руки она тыкала в стул между ней и подругой, приглашая присоединиться к компании. Вторая женщина, склонив голову набок и чуть подавшись вперед, щурилась на Веронику сквозь очки в модной дорогой оправе.

Вероника напряглась, но не сумела с ходу сообразить, приходилось ли ей когда-нибудь раньше видеть этих женщин. И все-таки сердце ее радостно подпрыгнуло в груди. Какое счастье не оказаться в такую ночь одной среди чужих, равнодушных к ее беде иностранцев! Женщины же эти явно ее знали, и были, сразу видно, одного с ней круга. А значит, не придется потом возить их по распродажам и за свой счет покупать подарки родне.

Официант расплылся в счастливой улыбке и склонился в полупоклоне, рукой указывая женщине направление. И Ника с робкой улыбкой сделала шаг к столику...

Женщины были веселые, цветущие, уже немного пьяненькие. Видно, это был их не первый за вечер ресторан. Одеты хорошо, все из новых коллекций, все приобретено в тех магазинах, где закупалась и Вероника, так что она могла бы с ходу оценить стоимость нарядов и той и другой.

– Мы знакомы? – полушепотом спросила она, останавливаясь у столика.

– Знакомы, знакомы, – ворчливо отозвалась одна из женщин, невысокая, слегка полноватая, с простым симпатичным лицом и пушистыми светлыми волосами, изящно заколотыми на затылке. – Совсем зазналась, Титова, чешешь мимо, по сторонам даже не смотришь. Давай падай на стул.

Вероника опустилась на кончик стула, страдая от неловкости. Она-то считала, что женщины сразу назовут себя или она при ближайшем рассмотрении сумеет их узнать. А вот ничего подобного: она не узнала, а незнакомки вели себя так, будто представляться не имело никакого смысла. Ясно одно: они не жены Андрюшиных партнеров, потому что знают ее по прежней фамилии. А другими знакомыми Вероника за последние годы не обзавелась. И значит, ничего нет ужасного в том, что она не помнит этих женщин: люди с годами меняются, и не обязательно в худшую сторону. На этом и решила сыграть Вероника.

– Вот я перебираю в уме всех потенциальных красавиц из моего детства и юности, но, похоже, вы обе превзошли самые смелые ожидания, – с хитрым видом проговорила она.

Женщины переглянулись – и захохотали.

– Ну, загнула, Титова, – сквозь смех пробормотала светловолосая. – Всегда была хитренькая. Скажи уж просто: не узнаешь нас в этом гриме!

– Не узнаю, – согласилась Вероника, тоже смеясь. – Хоть убейте, не узнаю.

– Пятую школу помнишь? Седьмой класс?

«Черт возьми!» – подумала Вероника. Именно эту школу и этот класс ей меньше всего на свете хотелось вспоминать. Однако она кивнула.

– Ничего она не помнит, Сашка! – вступила в разговор вторая, темноволосая, с суховатыми чертами лица и недобрым взглядом выпуклых темных глаз. – Это мы с тобой сидели на месте, а она каждый год школы меняла. Ну как ей упомнить каких-то школьных подруг?!

– Сашка? – потрясенно пробормотала Вероника и схватилась рукой за грудь. – Сашка Афанасьева? Неужели ты?

Перед глазами возникла тоненькая светловолосая девочка в форменном костюмчике. Вечно растрепанные волосы, удивленно распахнутые глаза. Глаза или смеялись, или блестели от слез – казалось, Сашка просто не умела находиться в состоянии покоя. Что общего между ней и этой холеной дамой?

А дама вдруг взвизгнула – и бросилась Нике на шею. Та смущенно погладила ее по плечу и почувствовала, как в уголках глаз скопились сентиментальные слезинки.

– Как же ты изменилась, – прошептала Вероника, отстраняясь и во все глаза рассматривая позабытую подругу. – А может, и вовсе не изменилась, не пойму. Стала такой красавицей. Волосы все такие же... непокоренные.

– Про волосы ты помнишь. – Женщина подняла руку, немного суетливо коснулась прически. – А все другое долго вспоминала. Да что мы о ерунде говорим? Эту красотку ты узнаешь?

Вероника перевела взгляд на вторую женщину. Что ж, теперь проще догадаться, кто она такая. Сашка Афанасьева дружила с Юлей Аксельрод. Та в школе была слишком высокой и чуть нелепой, с длинными руками и ногами, носила огромные очки в роговой оправе и голос подавала в основном у доски. Красавицей она так и не стала, но перемены были налицо. Вероника рискнула предположить, что это все-таки она.

– Юля? – проговорила робко, разглядывая темноволосую даму.

– Надо же, узнала, – как будто с неудовольствием протянула дама, неохотно разлепляя сжатые в нитку тонкие губы. – Видно, меня годы не так украсили, как Сашку.

– Да что ты! Небо и земля! – вскричала Вероника. – Девочки, как же я рада, что вас встретила! Да еще в такую ночь! Вы вообще тут какими судьбами?

– Я тут живу, – скромно сообщила Сашка.

– В Каннах! Да не может быть! А у нас с мужем вилла в Мандельё. Вот если бы раньше знать!

– Здорово, – горячо поддержала ее Сашка. – А то ведь иногда так скучно тут бывает. Хоть вешайся! Муж у меня француз, русских знакомых – вообще никого! Хорошо еще, на Новый год удалось Юльку к себе заманить.

– А где же твой муж? – спросила Вероника, для которой этот вопрос на текущий момент был особенно злободневен.

– А! – Сашка беззаботно махнула пухлой ручкой. – Загрузился шампусиком еще в прошлом году, так я его домой с водителем услала, чтобы не мешался под ногами. А то нам с Юлькой и поболтать-то некогда. А что насчет твоего?

– На переговорах в Германии, – заторопилась с ответом Вероника. – Не смог вырваться. И сам огорчился, и меня накрутил. Я уложила детей, оставила их с няней, а сама поехала проветриться.

– У тебя что, маленькие дети? – поразилась Сашка. – Моих-то уж в кровать не засунешь. Дочка в Англии учится, сын решил на праздники отца в России навестить. Они у меня от других браков, – уточнила она.

– Нет, мои еще совсем малыши, – с нежной улыбкой ответила Вероника. – А у тебя, Юль, есть дети?

– Мои дети – три магазина в Питере, – процедила Аксельрод и вздернула подбородок.

Вероника подумала: вот уж чей характер с годами ничуть не изменился к лучшему. Неужели до сих пор не может простить ее за то, что когда-то Вероника влезла в их с Сашкой многолетнюю дружбу?

– А я думала, ты в науку подашься, – машинально проговорила она и вдруг испугалась, что сейчас Юлия смешает ее с грязью. Язычок у нее и в детстве был ядовитый. Да и глупость Вероника сказала: какая наука в России в девяностых годах?

Но Юлия злиться не стала и ответила вполне мирно:

– Нет уж, спасибо, меня детки мои и так неплохо кормят.

А Вероника вдруг вспомнила, что в детстве на левой щеке у Юлии красовался уродливый шрам, похожий на гусеницу, – упала в детстве на стекло. Юлька страшно переживала и всегда старалась поворачиваться к собеседнику правой стороной. Теперь же – да здравствует пластическая хирургия! – от шрама не осталось и следа. Только кожа в этом месте казалась чуточку темнее.

– Девочки, что же мы сидим? – спохватилась Сашка. – Ведь Новый год, и еще нашу встречу необходимо срочно отпраздновать!

Она помахала официанту и, едва он подлетел к столику, бойко затараторила на французском. Очень скоро появилась на столе бутылка вина, бокалы и вазочки с салатами.

– Девочки, как же я рада вас видеть! – поднимая бокал, переливающийся всеми оттенками красного, с чувством произнесла Вероника. – Давайте выпьем, чтобы эта встреча была не последней!

– Давайте! – поддержала Сашка. – Хотя... мы ведь еще и не расстаемся, правда?

– А ты в курсе, что Татьяна Яковлевна умерла? – вдруг, как всегда некстати, влезла с вопросом Юлия.

– Кто это? – растерялась Вероника, чуть не роняя бокал.

– Да классная наша, кто же еще?! Все забываю, что ты с нами училась всего год и ни черта уже не помнишь!

– Нет, я помню, – ответила Ника и слегка покраснела. – Я многое помню. А школа-то наша как – стоит еще?

– Стоит, – скривилась Юлия. – Только она теперь буржуйская.

– Как это?

– Да просто. Школу и бывший интернат соединили пристройкой, обнесли высоченным забором, отхватили еще и часть парка, сделали там ипподром, теннисные корты, бассейн и еще черта в ступе. А в самом здании теперь пансион для детей о-очень высокопоставленных родителей. Туда привозят из Москвы и Питера, иностранцы учатся. Простому человеку теперь даже к забору не приблизиться. Охрана там – как в Кремле.

– Жаль Татьяну Яковлевну, – проговорила задумчиво Вероника. – Она ведь еще не старая была. Девочки, давайте помянем.

Не чокаясь, помянули. Помолчали немного. В этот момент большая красная машина проехала мимо кафе и скромно замерла в зоне видимости.

– О, это за нами транспорт вернулся! – воскликнула Сашка. – Вовремя, а то я уже что-то подустала праздновать. Мы же с девяти вечера на улице. Пора и до дому, до хаты.

Вероника с ужасом подумала о том, что сейчас снова останется одна. Но не успела она по-настоящему огорчиться, а Сашка уже кричала:

– Вероничка, ты, конечно, с нами, да?! И даже не вздумай отказываться!

– Да я и не отказываюсь, – с облегчением замотала головой Вероника. – Только утром я рано соберусь, ничего? Я за детей волнуюсь.

– Господи, о чем разговор! Мы что, думаешь, спать там собираемся? Разве что к утру угомонимся, а тебя мой водитель доставит куда пожелаешь.

Они быстро прикончили бутылку и, весело хихикая, поддерживая друг дружку, как будто и впрямь были смертельно пьяны, устремились к машине. Ехать пришлось от силы минут десять. Вероника в общем-то не следила за направлением. Кажется, выехали из города и тут же остановились у ворот виллы, в честь праздника расцвеченной всеми цветами радуги.

– Выгружаемся! – весело завопила Сашка.

В холле мужчина, невысокий, чуть кривоногий, выскочил, как чертик из табакерки, своей стремительностью напугав Веронику. У мужчины было узкое острое лицо и волосы насыщенного черного цвета, похоже, крашеные, вьющиеся мелким бесом. Он улыбался во весь рот слегка пьяненькой улыбкой, демонстрируя белоснежные острые зубы.

– Вероничка, это мой Григ! – объявила Сашка, по-хозяйски обняла мужчину за талию и тут же заворковала баском, как с младенцем: – Гришенька, а что это мы не бай-бай? Немедленно в постельку, солнышко, не надо пугать тут людей.

А Сашенька еще немного посидит в гостиной с девочками. Сашенька сегодня встретила свою замечательную школьную подружку.

Мужчина шутовски отдал честь и мигом испарился.

– Он тебя понимает? – удивилась Вероника. – И ты же вроде по-французски нормально разговариваешь?

– Понимает, конечно, только на уровне кошек и собак – интонацию. Но ему нравится, когда я говорю по-русски. Знаете, девочки, поверьте моему опыту: мужчина не понимает женщину всегда! Но гораздо лучше, когда он не понимает ее на чужом языке.

– Сашка, ты всегда лучше всех нас разбиралась в мужчинах! – торжественно вскричала Ника.

После небольшой экскурсии они поднялись на второй этаж, где в гостиной уже ждал стол, обжитый, видимо, еще в прошлом году. Для Вероники к тому моменту уже все было как в тумане. Голова сделалась тяжелой и постоянно заваливалась то на грудь, то на плечо. Голоса приятельниц звучали как через толстый слой ваты.

«Как неудобно-то, – медленно шевелились в голове мысли. – Я не досижу до утра. Вот отпрошусь в туалет, а по пути сяду на ту хорошенькую кушеточку в холле – и спа-ать».

– Ничка, взбодрись. – Юля весьма болезненно ткнула ее кулаком в бок.

«Она всегда была грубой», – встряхнув головой, подумала Вероника и попыталась выпрямить спину. И вдруг странное чувство нереальности происходящего на мгновение отрезвило ее. Да полно, может ли такое быть, что они, три бывшие комсомолки, празднуют Новый год на Лазурном Берегу, на вилле одной из них?

– Девчонки, а это точно вы? – блаженно улыбаясь, спросила она.

Юля с Сашей переглянулись и захихикали. Потом Сашка замахала руками и закричала:

– Девочки, слушаем меня: планы меняются! Сейчас мы идем спатоньки, потому что некоторые из нас уже в кондиции, а у меня так просто мозг выключается! А утром встаем свеженькие и все вместе едем в Монако. Гуляем там, сидим в ресторации, а вечером играем по-крупному в казино! Отказы не принимаются!

– Как в Монако? – растерялась Вероника. – Я не могу в Монако, у меня дети!

– И что это меняет? С утра едем к тебе, берем детей, няню – и вперед. Там найдем, куда их пристроить.

– Ну, в Монако так в Монако, – не стала больше спорить Ника. Она уже наполовину спала.

Сашка проводила ее в гостевую комнату, выдала ночную рубашку и кое-какие косметические средства. На автомате Вероника приняла душ, привела в порядок лицо – и рухнула животом на кровать. В голове шумело, но в целом она чувствовала себя гораздо лучше, чем в начале вечера. Идея завтра отвезти детей в Монако ей положительно нравилась. Во-первых, не сидеть же им все праздники в доме, тогда как их российские сверстники вовсю бегают по елкам. Во-вторых, дети наверняка расскажут про поездку отцу – и пусть он знает, что она вовсе не горевала без него, а смогла толково и интересно провести время. Может, в другой раз призадумается, прежде чем оставлять жену на праздники в одиночестве.

Где-то под окнами хлопнула дверь, и Веронике показалось сквозь дрему, что какой-то мужчина скомандовал по-русски:

– Все, свободны!

И сразу после этого заработал мотор. Через несколько секунд все стихло.

«Интересно, откуда здесь взялся русскоговорящий мужчина? Неужели Сашка привезла из России какого-нибудь дворецкого или садовника?» – успела подумать Ника. Через секунду она уже спала глубоким и не слишком спокойным сном.

Вероника проснулась на рассвете и тут же села в кровати, по-турецки скрестив ноги. Сердце яростно колотилось в груди, по спине сползали струйки пота, а перед глазами еще мелькали смутные образы ночного кошмара. Но голова была на удивление ясной. Утро принесло ей совершенно четкое понимание: женщины, с которыми она вчера так весело отметила Новый год, никак не могут быть ее школьными подругами!

Вероника всегда любила фильмы, в которых герой взрослел и старел по ходу сюжета. Или вспоминал себя маленьким. Придирчиво вглядывалась в лица: попал ли режиссер в нужный тип или ограничился общим сходством? Чаще бывало второе, и Ника понимала: режиссер просто схалтурил, потому что типов внешности не так уж много, и подобрать похожих людей сложно, но можно.

Что ж, в данном случае типаж был подобран превосходно. Но все портили мелочи, которые за ночь словно заново воскресли в памяти Вероника. У Сашки, когда она хмурилась, над правой бровью появлялась складочка в виде птички. С годами складочке предстояло превратиться в морщинку. А у Юльки был лоб с шишечками, и ей почему-то не хватало сообразительности хотя бы завесить его челкой. Спрашивается, куда все это подевалось?

И еще – голоса. Сашка всегда говорила так, будто рассказывала интригующую и очень трогательную историю. Учителя обожали вызывать ее к доске, когда нужно было рассказать о подвиге комсомольца или, к примеру, о смерти Пети Ростова. К концу рассказа даже мальчишки боролись со слезами. В седьмом классе Сашка мечтала стать актрисой, и многие взрослые признавали, что, хоть дело это и гиблое, талант у девочки точно имеется.

А Юлька, наоборот, говорила всегда немного заполошно, «задавленным» голосом, словно ее грудную клетку сдавили железным корсетом. Позже Вероника узнала из какой-то передачи, что так говорят неуверенные в себе, очень мнительные люди, вспомнила Юлю – и удивилась. Если бы Веронику, как Юльку, называли гордостью школы, вундеркиндом и будущим светилом науки, – уж ей бы и в голову не пришло сомневаться в себе.

Какие были голоса у вчерашних женщин – Вероника уже не помнила. Чужие голоса.

Несколько раз Вероника пыталась оторваться от постели, но ноги так дрожали от страха, что она тут же падала обратно. Наконец, поднялась, трясясь и громко клацая зубами, кое-как натянула на себя одежду. Она и знать не хотела о том, кто и зачем сыграл с ней такую странную шутку! Она даже согласна никогда в жизни не узнать об этом! Только бы выбраться и оказаться как можно дальше от этого дома. Но что-то подсказывало ей, что уйти отсюда беспрепятственно не удастся.

Первым делом Ника бросилась к окну, посмотрела вниз. В таком состоянии ей, кажется, ничего не стоило выпрыгнуть со второго этажа – лишь бы быстрей оказаться у ворот. Но вид сверху вмиг остудил порыв Вероники: дом опоясывала стеклянная галерея.

Ника выскочила в темный коридор и на ощупь поспешила туда, где, по ее представлениям, была лестница. Она сразу попала в гостиную, с отвращением посмотрела в сторону стола, который так и стоял неприбранный, – и побежала дальше. Выскочила в холл и в растерянности завертела головой, не понимая, куда делся выход. Теперь она видела перед собой лишь вереницу закрытых дверей. Возможно, за одной из них находилась лестница – довольно странная конструкция для здешней архитектуры.

Вероника подергала одну из дверей – заперта. Кинулась к другой – то же самое. Все больше поддаваясь панике, она бросилась к третьей двери, ударила ее обеими руками и едва не влетела в какую-то комнату. Успела заметить лишь большую кровать, две головы на подушках – и машинально захлопнула дверь. Затаилась на пороге, пытаясь понять, кто за дверью. Лже-Сашка с Григом? Но, кажется, Грига с его шапкой курчавых волос там как раз и не было.

В ее ситуации уже не до соблюдения приличий. Решительным шагом Вероника вступила в комнату.

Комната была небольшая, квадратная, судя по нейтральной обстановке, также гостевая. На широкой тахте, застеленной не слишком свежим бельем, спали две женщины. Лиц их Вероника не видела, но сразу поняла, что это не могли быть ее вчерашние знакомые. Достаточно было взглянуть на их волосы, которые совсем не напоминали аккуратные стрижки дамочек из ресторана.

Вероника на цыпочках подобралась вплотную к кровати, склонилась над женщинами: одна лежала ничком, зарывшись лицом в подушку, вторая – на боку, натянув на лицо уголок одеяла. У одной из-под одеяла выглядывала ступня в чулке – женщины отдыхали одетыми. Вика стояла над ними, не решаясь разбудить, и пыталась сообразить, кто же это такие. Возможно, служанки, но что они делают в гостевой комнате? Или на вилле кроме нее были еще гости?

В этот миг одна из женщин тихо застонала и заворочалась, одеяло сползло с ее лица, и Вероника увидела на щеке уродливый шрам, похожий на гусеницу. Это было уже чересчур! Она коротко вскрикнула, а потом разом стянула с женщин одеяло. Они сонно зашевелились – и стали понемногу просыпаться. Обе были полностью одеты, одежки на них были несвежие и дешевые. Одна за другой они сфокусировали взгляды на Веронике – и отнюдь не удивились ее появлению. Одна сонно помахала ей рукой, другая в усмешке скривила тонкие, покрытые сероватой коркой губы.