Двое в одних штанах
Справедливости ради следует сказать – не только внешность Тани являлась причиной, по которой мужчины не оборачивались ей вслед: не было в ней магии и притягательности женщины. В свои двадцать с лишним лет она в полной мере сохранила неловкость и угловатость подростка – оставалась длинненькой и нескладной, с жаром боролась за справедливость. Короче, как женщина не воспринималась. Впрочем, и в нее, конечно, влюблялись – несмотря на все вышеперечисленные недостатки, она была очень недурна – в основном такие же, как она, юноши-подростки. Но Таня их не замечала. С искренностью, присущей честным и прямым натурам, она, сделав однажды свой выбор, сосредоточилась на нем, не представляя, что могут быть иные варианты и что позволителен хоть малейший шажок в сторону.
Короче, как это ни прискорбно для Тани, Дима не воспринимал ее как объект внимания. И уж тем более сейчас. Во-первых, он пытался все-таки сосредоточиться на своей мысли, а во-вторых, и без того было непонятно, что делать с плотно стоящей на его горизонте Леночкой.
Вообще, Дима всегда нравился девушкам: характером обладал легким, внешность имел весьма счастливую, был остроумен и лишь по какой-то своей отдельной прихоти мог где-нибудь когда-нибудь не стать душой компании. Романы у него тоже получались легкими, душевными. И не то чтобы он надолго ни с кем не застревал, а как-то просто шел дальше, навстречу новым девушкам и новым приключениям. Его избранницы чаще всего обиды не таили, хотя втайне всегда надеялись, что смогут застопорить этот быстрый ход. Но Дима не останавливался, потому что точно знал: когда будет То – он моментально поймет. Спотыкнется, учует забившимся сердцем – вот Оно, пришло. И тогда затормозит и станет счастливым семьянином, жизнерадостным мужем и беззаботным отцом.
Однако подобное еще ни разу не случалось.
– Н-да… – раздумчиво произнес Дима. – Ты вот что, Танечка… Принеси мне, если можешь, что-нибудь там пожевать. А к пяти пригласи всех, кто по новой клиентуре работает.
– Как к пяти? – ужаснулась Таня. – За час ведь не уложитесь. – Задержимся…
– Дима, так нельзя. Это ведь только ты позже приходишь, а все остальные…
– Да-да-да… – Дима не собирался застревать на этом болезненном вопросе.
– Люди будут недовольны…
– Ладно, согласен. Собери мне к пяти недовольных людей. Идти, так уж до конца, – бесшабашно-обреченно сказал Дима.
Таня вздохнула и пошла объяснять, что нужно, действительно нужно в конце рабочего дня собраться на маленькое совещание. По дороге она, даже не заметив, нечаянно снесла пепельницу, стоявшую на длинной ноге, и успела поймать ее, почти не рассыпав окурки.
Рабочий день закончился поздно и, хотелось надеяться, прошел не зря. Наверняка он приблизил всех трудившихся к чему-то важному, сокровенному, без чего и жизнь не в радость. А иначе какого черта они все вкалывали? Может, для того, чтобы заработать хорошие деньги? Но это далеко не всем и не всегда удается. Да и хорошие деньги не могут быть оправданием бессмысленно проведенных часов – сегодня и изо дня в день. Ведь человеческий век конечен, и никакие деньги уже не вернут потраченное время. Значит, они именно так и хотели потратить его, значит, именно от этого и получали удовольствие…
Дима брел к своему дому через сквер. В неярком свете аллеи мысли приходили тягучие, неспешные. Вдруг он хмыкнул, не преминув при этом отметить, что не перестал еще реагировать на окружающее: в конце аллеи обозначилась фигура девушки, выделывающей невообразимые па и самозабвенно декламирующей что-то перед детской прогулочной коляской. Дима даже замедлил шаги, настолько забавной и интересной показалась ему картинка.
– Есть же счастливые люди! – воскликнул он, как ему показалось, про себя. Но, видимо, возглас прозвучал вслух и даже слишком громко, потому что девушка перестала скакать, будто одернула себя, и чинно пошла рядом с коляской. Поравнявшись с ней, Дима хотел отвернуться, не желая афишировать, что оказался невольным зрителем маленького спектакля. Но девушка уже поняла, что ее постановка не осталась незамеченной.
– Здравствуйте, – смущенно сказала она.
– Здравствуйте, – невольно улыбаясь, ответил Дима.
– А я вас знаю, – переходя в наступление, вздернула подбородок девушка.
– О, я даже не смел надеяться на такую широкую известность, – отвесил галантный поклон Дима.
– Правда-правда, вы здесь раньше всегда бегали… – не унималась девушка.
– Я бегал? – изумился Дима. – Куда?
– Для физкультуры, – засмеялась девушка. – По утрам. А мы с Маринкой, – она кивнула на коляску, – всегда смотрели.
– Точно, – будто припомнил Дима. – И бегать перестал…
– А почему перестали? – не отставала его собеседница. – Нам очень нравилось. Вы так азартно это делали… – Она опять засмеялась. И, чтобы смягчить свой смех, пояснила:
– Знаете, когда вот так гуляешь каждый день, вечно по сторонам глазеешь. А теперь будто не хватает чего-то.
– Рад, что тоже подарил вам достойное зрелище, – улыбнулся Дима, намекая на представление, только что сыгранное ею, – мол, теперь они квиты. Девушка скорчила забавную рожицу, явно означавшую: ну и что?
Подумаешь! А он грустно добавил: – Да, давненько я что-то…
– И совсем даже недавно… Еще месяца три назад, – быстро возразила девушка.
– Всего три месяца? – изумился Дима. – Никогда бы не подумал… Три месяца!
– А вы давайте опять…
– Легко сказать, – удрученно покачал он головой. – Знаете, что труднее всего сделать?
– Что? – заранее радуясь ответу, спросила девушка.
– Сдвинуть себя с места. Вот что, – почему-то вдруг угрюмо буркнул Дима. – Ладно… Спасибо за поддержку.
– Не сомневайтесь, мы с Маринкой поддержим, – опять засмеялась девушка.
«Смешливая, – с внезапной досадой подумал Дима, продвигаясь к дому. – Конечно, забот никаких – ходи себе с колясочкой и в ус не дуй. И вообще, нечего так поздно с ребенком гулять», – неожиданно заключил он.
Придя домой, Дима вывалил из портфеля на письменный стол кучу рекламных эскизов, которые не успел просмотреть в офисе. Вид всех этих картинок вызвал у него новый приступ раздражения.
– Что мне, заняться больше нечем?! – воскликнул он с пафосом.
Тут на глаза ему попался листочек с телефоном психоаналитика, который дал Босс. Дима долго и тупо смотрел на бумажку, даже перевернул ее на другую сторону. Вдруг там есть нечто такое, что смогло бы объяснить внезапно свалившееся на него бремя. Потом тяжело вздохнул и протянул руку к телефону. Телефона на месте не оказалось. Дима обвел глазами комнату и пришел в жуткое негодование.
– Да должен же кто-нибудь это все убрать! – в бешенстве крикнул он, обозревая весь тот беспорядок, который накопился в течение многих дней. Кто должен этим заняться, из Диминого восклицания не следовало. Но при помощи каких-то добрых сил это событие явно могло случиться. Например, у самого Димы возникнет жгучее желание навести чистоту или тетя Дуся, которая по его просьбе порой выполняла подобную работу, неведомым способом попадет в вечно закрытую квартиру. И тогда все встанет на свои места, пыль исчезнет, чистая одежда будет висеть в шкафу, пол засверкает всей красотой импортного лака, ненужные газеты и журналы окажутся в утильсырье, а телефон – всегда под рукой. Вот такие простые житейские мечты. Телефон… да, телефон…
Трубка нашлась под диваном. Чертыхаясь, Дима вытащил ее оттуда, еще раз с раздумчивой тоской посмотрел на мятый листочек, вздохнул и, не видя больше возможности чем-то оттянуть момент, покорился неизбежному и набрал номер.
– Добрый вечер, – Дима старался говорить бодро и равнодушно. Ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то, пусть даже незнакомый человек, с которым он ни разу в жизни не встретится, подумал, что он какой-нибудь там больной. Вроде тех психов, что ходят к подобным лекарям. Но жена Павла Ивановича – это неодолимая сила. Можно не сомневаться, что Димин поход к психоаналитику она уже взяла на заметку и Павел Иванович теперь будет вытрясать из него душу в целях выяснения всех подробностей, с тем чтобы они могли быть основательно доложены Марье Павловне. И обсуждены во всех деталях. А уж Марья Павловна сделает необходимые выводы, даст ценные советы и направит его дальше, по морю-океану жизни. Так что сопротивляться не было смысла. Лучше расслабиться.
– Я от Павла Ивановича, – отчеканил Дима. – Хочу записаться на прием. Завтра? В шесть?
Господи, конечно, неудобно. И завтра в шесть, и послезавтра в семь, и послепослезавтра в одиннадцать. Но это только подумалось. Отступать было некуда, и он сказал: – Да, удобно.
Если поиски телефона требовали определенных усилий, то на извлечение некоторых других предметов уже, кажется, выработался определенный мышечный рефлекс. Точно рассчитанным движением Дима достал из-под дивана слегка запыленную рюмку и бутылку конька. Рюмку протер краем свисавшей простыни, плеснул коньяк. Критически осмотрел свою работу и плеснул немного еще. Потом нехотя поднялся, поставил свой любимый джазовый сборник, при звуках музыки прищелкнул от удовольствия пальцами и вернулся на диван. Там он развалился, держа аристократическим жестом наполненный бокал и щуря глаз. Казалось, успокоение, даже умиротворение пришло к нему. Но вот он беспокойно завозился – какая-то мысль высунула свой остренький носик, мешая наслаждаться.
– Неужели завтра все сначала? – с трагической нотой в голосе произнес он. Еще немного поерзал, занимая наиболее комфортное положение, зевнул и послал завтра в завтра.
4
Первый шар
– Какое несчастье! Что же ты теперь будешь делать?
– Сам не знаю… Может, к специалисту записаться?
– Слушай, а это не заразно?
– Думаешь, я где-то подхватил?
– Нет, я… о себе подумал.
– Осталась последняя надежда – шампунь.
– Вот так живешь-живешь, и вдруг на твою голову… перхоть.
После просмотра рекламыКабинет психоаналитика располагался в большом, современном, состоящем преимущественно из офисов здании. Первый его этаж занимали магазин с заманчивой и неопределенной вывеской «Все для вас» и кафе «Минутка», чье название совершенно ясно давало понять всем труженикам, что на свой обеденный перерыв времени они потратят совсем немного и проведут его с пользой и со вкусом.
У Димы отлегло от сердца. Он наивно полагал, что, поехав по названному ему адресу, попадет в какую-нибудь клинику, где стоит пугающий запах лекарств и карболки, деловито расхаживают люди в белых халатах, а немощные пациенты жадно тянутся к сумкам своих посетителей в надежде через принесенную пищу приобщиться к стенам покинутого ими родного дома.
А оказалось все не так уж страшно: вывески разных организаций, подтянутые женщины в строгих костюмах, мужчины в галстуках, с внушительным выражением лица, порхающие секретарши и витающий над всем этим дух серьезного дела. В общем, картина до боли знакомая.
Офис, где его ожидало решение всех проблем, находился в отсеке с общей дверью, на которой в виде вензеля красовались две буквы: «Д» и «З». Внутри обнаружилась небольшая рекреация с удобными диванами, стояло несколько стоек, уставленных яркими горшками с несильно процветающей растительностью. В небольшой нише – так, чтобы не мешать движению, но и не пропустить никого лишнего, – сидела за столом пожилая женщина приветливого вида. Перед ней помещался перекидной календарь и тоненькие стопочки бумаги разного формата.
– Здравствуйте, – сказала она голосом, располагавшим к общению.
– Здравствуйте, – вежливо ответил Дима, к общению сейчас не очень расположенный.
– Вы к нам в первый раз? Я вас что-то не знаю.
– В первый, – кивнул Дима и тут же подумал: «Дай бог, чтоб и в последний!»
– И к кому же вы? – все также доброжелательно спросила женщина.
– К Генриху Витольдовичу.
– О! – В благоговении она закатила глаза. – Это такой специалист! Вы останетесь очень довольны.
– Спасибо. – Дима не вполне понимал, чем он может быть доволен и попытался проследовать дальше.
– А вы знаете, что он профессор?
Пришлось остановиться – не бросать же реплики через плечо.
– Нет, я не знал, – ответил Дима и тут же догадался: так вот почему ему назвали столь непомерную сумму гонорара. Однако означает ли сей факт, что по данной причине этот специалист больше специалист, чем другие?
Словно отвечая на его вопрос, женщина веско сказала:
– Так знайте, – и высоко подняла указательный палец вверх. Видимо, этот жест должен был означать определенную и нерушимую связь, возникавшую, в силу высокого звания, между Генрихом Витольдовичем и Небом.
Дима кивнул. Женщина кивнула ответно, закрепляя таким образом в Диме открытое ему знание.
– Вам в последнюю дверь направо, – добавила она.
Дима решительно и упруго направился к последней двери, рассчитывая построить свой разговор с профессором так, чтобы тот сказал и, может быть, даже сам передал Марье Павловне, что он, Дима, удачливый, способный, практически здоровый молодой человек, которому услуги психоаналитика вовсе ни к чему.
Комнаты, мимо которых он шел, были пронумерованы, а кое-где и подписаны: «Охрамкова Т. В.», например, или «Солнечный круг». И было совершенно непонятно, куда же он все-таки попал, что означают загадочные буквы «Д» и «З» и чем занимаются в остальных помещениях.
Открыв нужную ему дверь, Дима сразу перенесся из современной офисной атмосферы в настоящий профессорский кабинет – с массивным столом и креслами по обе стороны от него, с книжным шкафом, тяжелыми портьерами на окнах и портретами двигателей науки на стенах. Несколько чуждо выглядела здесь кушетка, стоящая по левой стене от двери, но она была умело задекорирована, так что вполне сходила за козетку, весьма подходившую по духу ко всему остальному. – Здравствуйте, – поднялся ему навстречу из-за стола лысоватый и слегка отяжелевший с возрастом мужчина. Он гостеприимно отвел одну руку, как бы обводя обстановку и предлагая гостю чувствовать себя в ней свободно, а другую протянул для рукопожатия. Никакого белого халата на нем не было – обычные брюки и рубашка со свободным воротом. Пиджак висел на спинке кресла.
Дима был несколько ошарашен таким радушным приемом. Он почему-то считал, что разговор будет сухим и деловитым. Видимо, сказывался недостаток опыта в общении с профессорами от медицины. Находясь в этом растерянном состоянии, он присел в массивное кресло у стола, на которое ему указал хозяин, и невольно откинулся на мягкую спинку. Такое положение тела сразу снимало всякую излишнюю активность, располагало к расслабленности и душевным излияниям. Дима почувствовал это с некоторым опасением и решил выпрямиться, избегая коварной спинки. Спинка не торопясь притянула его обратно. Все-таки комфорт, и в особенности комфорт тела, – главное благо, навязанное нам цивилизацией.
– Ну, рассказывайте, – с радостным ожиданием произнес хозяин кабинета, сам усаживаясь в такое же кресло по другую сторону стола.
– Честно говоря, мне не слишком-то понятно, что я здесь делаю, – не кривя душой ответил Дима.
– О, в этом мы обязательно разберемся. И вы станете все понимать.
– Да я и так все понимаю. Просто мне не вполне ясно, зачем я здесь.
– Говорите, говорите, не волнуйтесь. Я вас внимательно слушаю.
– Я не волнуюсь, – начал слегка раздражаться Дима. – Послушайте, Генрих Витольдович, мой Босс…
– Как же, Павел Иванович, – довольно кивнул профессор. – Очень современный руководитель. Он прекрасно осознает, насколько необходимы помощь нашей науки и индивидуальный подход.
– Да, наверно… В общем, это была его идея.
– Прекрасная идея, – радостно сообщил Генрих Витольдович.
– Прекрасная идея, – сдерживая себя, подтвердил Дима. В конце концов, этот профессор пока ни в чем не виноват – не он же направил его сюда.
– Наверняка не обошлось без участия Марьи Павловны. Вы знаете Марью Павловну?
– Да, немного.
– О, это прекрасная, умнейшая женщина. А какая жена и мать! Ну, продолжайте, продолжайте спокойненько.
– Я и так спокойненько… Только в эту галиматью, извините, совершенно не верю. Я способен сам…
– Сам, конечно сам, – незамедлительно согласился Генрих Витольдович. – Вы не волнуйтесь. Мы сейчас вместе разберемся, на что вы способны, а на что – нет.
– Мне не хотелось бы тратить ваше время на…
– Правильно, – умиротворенно кивнул Генрих Витольдович. – Мое время дорого, как вы заметили. Так что не будем его тратить впустую. Начнем с самого начала.
– С самого начала я сказал, что не слишком понимаю, что я здесь делаю.
– Правильно, правильно, – удовлетворенно отметил Генрих Витольдович и что-то записал в аккуратной тетрадочке, лежавшей перед ним на столе. – А что вас сейчас беспокоит?
– Что я опоздаю на свидание, – категорично заявил Дима. Он подумал, что вязнет в этой манере своего собеседника, решительного разговора о полном и окончательном здоровье не получается. Может, нахамить? Бог с ней, с Марьей Павловной. Авось как-нибудь пронесет.
– Н-да, – понимающе свесил голову Генрих Витольдович, – что ж, это очень хорошо.
Фраза прозвучала жизнеутверждающе, хотя было непонятно что вселяет в профессора такой оптимизм: то, что у Димы должно состояться свидание, что он может на него опоздать или что способен беспокоиться о своем опоздании. Пока Дима размышлял об этом, Генрих Витольдович сделал несколько пометок в своей тетрадочке и непринужденно продолжил:
– Мне бы хотелось, однако, чтобы вы вдумчиво рассказали, так сказать, об истоках вашего бытия.
– Моего бытия? – Я имею в виду ваше детство.
– Мое детство?
Диме стало смешно. И в кино, преимущественно американском, и в художественной литературе психоаналитики именно так всегда и поступали: вы-уживали разные факты из детства, туго переплетали их с событиями настоящего и неизбежно находили у несчастных страждущих кучу маний, требующих незамедлительного извлечения из организма пациента для его вящего спокойствия и душевного здоровья.
– Слушайте, это какой-то поверхностный подход, – перешел на свой привычный иронический тон Дима.
– Да? Вы считаете? – не чувствуя подвоха, переспросил Генрих Витольдович.
– Конечно! Давайте лучше начнем с моего внутриутробного развития, ведь именно в этот период, если я не ошибаюсь, закладываются основные характеристики типа личности, а также потенции интеллекта. Но если мы станем анализировать эмбриональное развитие моих родителей, то я точно опоздаю.
– Очень интересный подход, – с удовольствием заметил Генрих Витольдович. – Вы приходите ко мне с запасом времени. Мы спокойненько разберемся, все разложим по косточкам.
– Я не хочу по косточкам. Я уже давно мясом оброс, – не сдавался Дима.
– Н-да. Скажите, у вас в детстве часто была икота? – вдруг заинтересованно спросил Генрих Витольдович.
– Что? Икота? Не припомню. Кажется, нет. Но при чем тут… – Дима даже надулся от возмущения. Вся его ирония и, можно даже сказать, сарказм пропали даром.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, я все объясню. Разберемся спокойненько. А вы любили лазить по деревьям?
– Боже мой! Это бред, – застонал Дима. – Генрих Витольдович, знаете что я вам скажу…
– Да-да, очень интересно…
– Никаких снов я не вижу. Просто не вижу, и все тут. Детство у меня было счастливым. Мальчиком, правда, я был слегка хулиганистым, но это, мне кажется, вполне нормально. Претензий к родителям у меня нет. Никаких особых прозвищ не было, в те годы меня называли просто Митей.
– Хорошо, хорошо, очень хорошо, – успокаивающе покивал головой Генрих Витольдович. – А не хотите ли прилечь? – радушный жест указал на кушетку, прикинувшуюся козеткой в угоду ученому стилю кабинета.
– Спасибо, не стоит, – решительно отверг такую возможность Дима.
– Очень хорошо. Не беспокойтесь, что нормально, что ненормально – мы разберемся.
– Да я и сам знаю, что нормально.
– Конечно, знаете. А как же вам не знать? Только не будем валить все в одну кучу… Вот скажите лучше… вы в детстве как любили яичко – всмятку или в мешочек?
– Какая разница? – устало ответил Дима. Он понял, что из цепких лап человека, которому ничто не может испортить настроение, не так-то легко вырваться. Оставалось смирно отвечать, чтобы выпустили добровольно. – Кажется, всмятку.
– Прекрасно, прекрасно! – с весьма довольным видом сделал еще несколько пометок Генрих Витольдович.
– Но какое это имеет отношение…
– Очень хорошо. Вы не волнуйтесь. А постарайтесь-ка спокойненько припомнить, с какой стороны вы разбивали такое яичко – с острой или с тупой?
В этом же духе продолжался и весь последующий разговор. Генрих Витольдович был неизменно доброжелателен и с радостным удовлетворением воспринимал все, что бы ни сказал Дима. Сбить его с намеченного пути и отвлечь от заготовленных вопросов не смог бы и танк. Димины наскоки и иронию он не то чтобы игнорировал, но растворял в море своего спокойствия и понимания.
На имени своего визави Дима почему-то все время спотыкался, никак не мог нормально произнести, поэтому предпочел более простой вариант обращения: профессор. Велели запомнить, он и запомнил, а чтобы не забывалось, повторял все время, как хороший ученик. И произносил с благоговением, почти с придыханием – очень уж было приятно поерничать.
Через некоторое время Генрих Витольдович, вполне удовлетворенный Диминым почтением, сказал: – Ну что вы все «профессор» да «профессор», не стоит так официально. Зовите меня просто: Генрих Витольдович.
«М-да, – подумал Дима, – действительно просто. И о чем думали его родители, когда давали ребенку такое имя? Ему и деваться-то было некуда, как только в эти психи идти».
К чему гнул своими вопросами целитель душ, определить было совершенно невозможно. Например, если бы он просто поинтересовался, какой цвет предпочитает Дима, можно было бы сообразить, какой называть не стоит: красный – значит, слишком агрессивен, черный – все видит в мрачном свете, синий… фу, об этом и говорить не стоит… Так нет, он не спрашивал, какой цвет нравится, а только с вывертом: какого цвета занавески повесил бы в спальне. А спальни-то нет. Есть кабинет, в котором стоит диван – чтобы посидеть, если захочется, и поспать, если случится. Вот и думай, как тут ответить. Или, скажем, какие тапочки Дима предпочитает – с задником или без. А разве бывают мужские тапочки с задниками? У папы его были – в те времена такие делали. Короче, ему в какой-то момент стало даже интересно – как умудриться отвечать так, чтобы запутать своего интервьюера, не дать ничего понять и выйти сухим из воды.
Даже если бы Дима разбирался во всей этой мудреной науке, он вряд ли сумел бы определить, к какой школе психоанализа принадлежит сидящий перед ним специалист. Когда-то тот наверняка был психоневрологом или психотерапевтом в какой-нибудь районной поликлинике, но, следуя веяниям времени, переориентировался на модную специальность. В его голове причудливым образом переплелись традиции старой школы и современные методики, а непримиримые противоречия, которые между ними существовали, мирно уживались друг с другом. И действительно, почему бы им не уживаться, если можно зарабатывать неплохие деньги. Нет, конечно, дело не в деньгах. Точнее, не только в них. Интересные люди, неоднозначные ситуации – главное, иметь собственную позицию, следовать своему чутью и слегка приправлять традиционный профессорский консерватизм пряной ноткой новаторства. Так и науку двигать можно, и школу собственную создать. Здравый смысл и прочная научная база – достаточные условия для безбедной прогрессивной жизни.
Однако самое важное Дима понял прекрасно: так просто из этих мягких лап ему не вырваться. Он, разумеется, подозревал об этом, уже когда направлялся сюда. Хоть человек, сидевший перед ним, и не был одет в белый халат, по сути своей он оставался врачом. А какой же врач запросто отпустит пациента? Ведь бедняга даже не представляет, как ему плохо, насколько тяжело его состояние, а главное – что со всеми свалившимися на него недугами ему одному не справиться. Лечиться, лечиться и лечиться! Не поможет это – попробуем другое, не подействует другое – применим третье. И так до конца. До последней черты. Пока не одолеем весь нездоровый организм в целом. Лишь заключительным аккордом или волевым усилием можно разорвать этот прочный круг.
Дима решил, что какое-то время в угоду Боссу потерпит – и так своим поведением он накалил обстановку докрасна. Главное, не зайти в этом деле слишком далеко – чтобы не успеть поверить в реальность болезни и необходимость избавляться от нее. А ведь такое случалось и случается даже с людьми, которые обладают, казалось бы, крепкими нервами и не особенно богатым воображением.
Сеанс длился ровно час – видимо, Генрих Витольдович действительно высоко ценил свое время. Но когда Дима протянул ему конверт с приготовленной суммой, он с улыбкой сожаления по поводу несообразительности своего клиента мягко заметил: