То, что делает меня

Глава 2

Домой я вернулся около восьми. На пороге в васильковом халате и кухонном фартуке уже стояла разгневанная бабушка, а из комнаты выглядывал любопытный Дятел.

Бабушка начала с пол-оборота:

– Никита, так нельзя! Мы тут все на ушах стоим. Почему у тебя телефон отключен?

– Я собирался идти тебя искать. – Отец тоже в домашнем вышел из гостиной. – Новый район, ты мог заблудиться.

Но потом бабушка вдруг что-то углядела на моем лице и встревоженно вскрикнула:

– Что это? Тебя кто-то ударил?

А я ведь на радостях совсем позабыл о разбитом носе. Мгновенно прошмыгнул в ванную, но едва успел стянуть футболку, чтобы они не заметили пятен, как папа широко распахнул дверь.

– Бабушка задала тебе вопрос!

– Мама всегда велит сначала с улицы руки мыть, а потом уже разговоры, – я спешно включил кран и принялся умывать лицо, шею, руки по локоть.

– Значит, так: с мамой у тебя одни правила, со мной будут другие… – многозначительно начал отец.

– Нет, подожди, – бабушка отодвинула его, схватила меня холодной рукой за голое плечо и развернула к себе, а заметив большущий, немного потемневший синяк на ребрах, ахнула.

– Это давно, – не моргнув и глазом, соврал я. – С велосипеда упал.

Но бабушка уже обнаружила ссадину на брови и фингал.

– Что случилось? – дрожащим голосом проблеяла она, старательно приглаживая мне волосы, так что я почувствовал еще и шишку на голове.

Бабушка всегда такая, приставучая очень. Мало того, что ей постоянно все нужно знать, так она потом еще нотациями замучает. В первое время после родительского развода, пока папа не женился на Аллочке, она частенько к нам приезжала, следила за моим воспитанием, но потом, когда появился Дятел, к счастью, переключилась на него.

Я удивленно посмотрел в зеркало, словно понятия не имею, о чем речь. Видок и в самом деле был не лучший. Бровь оказалась прилично разбита, и ссадина выглядела вполне свежей. Такую болячку трудно не заметить, так что вранье про велосипед точно не прокатит. Фингал же оказался небольшим, но ярким. Хорошо, нос больше не кровил, хотя я чувствовал, что он все же припух.

– А… это, – протянул я как можно беспечнее. – В витрину случайно врезался, когда из магазина выходил. Думал, дверь открыта. Такие стекла чистые у них в салоне, а я на телефон смотрел.

Отмазка сработала моментально, причем одновременно в двух направлениях. Бабушка сразу завела песню, что мы со своими телефонами скоро без голов останемся, и про идиотов, ловящих покемонов на проезжей части, а потом сразу про то, что по улицам вообще нечего шастать, потому что в наше время ничего, кроме неприятностей, не нагуляешь. И уже на кухне, громыхая кастрюлями, продолжила про наркоманов и гопников.

А папа взял у меня новый телефон и унес к себе на диван – изучать.

И тут откуда ни возьмись возле меня нарисовалась Аллочка, сунула в руки какую-то страшную коричневую рубашку и давай сюсюкать:

– Не расстраивайся, малыш. Нам всем нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу.

От этого ее «малыша» стало очень неприятно, точно я такой же инфантильный идиот, как ее сынок.

– Пойдем, я тебе рану обработаю.

– Не нужно, спасибо, – попробовал выкрутиться я, но не тут-то было.

– Просто перекись и пластырь, – она потащила меня на кухню.

Кто бы сомневался, ведь Аллочка – врачиха и не дать мне умереть от царапины – это ее гражданский долг.

По правде говоря, внешне она была довольно красивая. Высокая, худощавая блондинка с тонкими чертами лица, чем-то смахивающая на Николь Кидман. Это у отца на женщин вкус такой. Потому что у мамы и Аллочки во внешности много общего. Только мама была пониже ростом, носила короткие стрижки и говорила то, что думает.

– Вот так, – Аллочка проделала непонятные манипуляции с моими волосами. – Если челочку набок зачесать, то пластырь почти не заметно.

В ту же минуту передо мной возникла дымящаяся тарелка с тушеной капустой, от одного запаха которой аппетит совершенно пропал.

– Ешь давай, – распорядилась бабушка.

У бабушки были медные, забранные наверх волосы, тонкие нарисованные черные брови и отличная для семидесяти лет осанка. В детстве она напоминала мне Фрекен Бок из старого мультика про Карлсона, только значительно худее. Бабушка работала в какой-то вузовской библиотеке и считала себя очень современной.

– Не хочу, спасибо, – я отодвинул тарелку.

– Как? – Она недоумевающе уставилась на меня.

– Аппетита нет.

Не мог же я вот так в первый день сказать, что в принципе терпеть не могу любые тушеные, пареные или жареные овощи, хоть и понимал, что такую еду мне теперь будут совать каждый день. Они все были фанаты рагу, фаршированных перцев, голубцов и прочей гадости.

Бабушка вытерла руки о фартук и, схватив меня за подбородок, заглянула в глаза. От нее пахло горячим маслом и жидкостью для мытья посуды.

– Голова кружится?

– Нет.

– Тошнит?

– Нет.

Однако мои ответы, похоже, ее совершенно не интересовали.

– Алла, ну-ка померь ему давление. Вдруг сотрясение.

– Валентина Анатольевна, если даже и сотрясение, то на давлении это никак не сказывается, – Аллочка тщетно пыталась запихнуть в забитую до отказа коробку с лекарствами остатки пластыря.

– Не нужно давление, – я отодвинул тарелку еще дальше и встал. – Лучше полежу.

– Правильно, ложись, – закивала бабушка, и ее пучок смешно запрыгал. – А я тебе сейчас пустырник заварю.

Я действительно мечтал поскорее упасть в кровать, чтобы немного переварить события прошедшего дня, однако впереди меня ждало самое суровое испытание.

Дятел был моим ровесником, даже на три месяца старше, но выглядел мелким, а по поведению тянул в лучшем случае класс на седьмой. Прежде я встречался с ним раза два в год, на днях рождения отца и бабушки. Папа всегда горел безумной идеей нас подружить. Но как можно подружиться с человеком, который напрочь вываливается из общепринятой системы координат? В первый раз я увидел его в десять лет и сразу же понял – отстой.

Весь бледный и дохлый, как жертва фашизма, он тошнотворно сюсюкался с отцом и был не в состоянии шагу ступить без одобрения взрослых. А меня вечно терроризировал своим малышовым конструктором в большом желтом ящике, машинками и наклейками.

Мама говорила, что Ваня очень несчастный мальчик, потому что в детстве переболел какой-то дурацкой фигней, и после этого у него теперь случаются приступы эпилепсии. И требовала, чтобы я никогда не грубил ему, не обижал и не ссорился. Поэтому раньше я вообще не хотел оставаться с ним наедине. Боялся, что он ни с того ни с сего вдруг упадет и начнет биться в судорогах.

Из-за этой болезни он в школу до четвертого класса не ходил, и, когда они с Аллочкой переехали к папе, бабушка с ним сама занималась, чтобы он по программе нужный класс догнал. С тех пор его просто переклинило на учебе: со слов бабушки, у него по всем предметам, кроме физры, были пятерки; и, хотя бабушка всегда все сильно преувеличивала, в случае с Дятлом я ей безоговорочно верил.

Только одно дело – изредка видеться, а другое – спать нос к носу, ходить в одну ванну и делать уроки в общей комнате.

Я прозвал его Дятлом потому, что как-то на дне рождения у бабушки папа шутил, что люди делятся на три категории: на сов – тех, кто встает поздно, жаворонков, которые ложатся рано, и дятлов, из-за которых совы встают рано, а жаворонки ложатся поздно. И что Ваня у них вот такой дятел. Вечером не может угомониться – со всевозможными разговорами пристает, а в выходные по утрам вскакивает раньше бабушки и ходит, дверьми хлопает, чтобы все поскорее проснулись и завтракать сели. Этим папа хотел сказать, что Дятел невероятно общительный и компанейский парень, и они все никак не могут понять, отчего это у него в школе с друзьями не складывается, чем насмешил меня так, что я аж куском колбасы подавился. Мне-то как раз было все ясно. И с возрастом ничего не изменилось.

В свои семнадцать Дятел носил однотонные унылые «сорочки», которые бабушка покупала ему на «Большевичке», застегивая их на все пуговицы под самое горло, слушал отстойные завывания доисторических персонажей типа Джо Дассена и Демиса Руссоса, потому что их любила Аллочка, и разговаривал папиными фразами: «позвольте не согласиться», «будьте любезны», «моя позиция в этом вопросе», и все в таком духе.

Он жалко лыбился по любому поводу, а если вдруг огорчался, то только нервно моргал, точно у него в мозгу короткое замыкание случилось.

Дятел был копией Аллочки: златокудрый и ясноглазый, с такой же милой, сладкой улыбочкой и ямочками на щеках. Посмотришь на него – и точно банку сгущенки за раз слопал.

У меня тоже светлые глаза, но волосы темные, и я, слава богу, похож на отца. А Борян, ну у него всегда воспаленная фантазия, считал, что я похож на внебрачного сына Питера Паркера и молодого Кристиана Слейтера. Я несколько раз пытался выяснить, какого Питера Паркера он имеет в виду, но Борян лишь отвечал, что речь не про актеров, а про сам персонаж: Человека-паука.

А еще у Дятла была мания таскаться повсюду с книжками и заводить заумные беседы. Я тоже любил книжки, быть может, не меньше, чем кино или музыку. Но я читал для того, чтобы окунуться в какую-то другую жизнь, чтобы увидеть то, чего никогда не видел, почувствовать то, что никогда не чувствовал, а Дятел читал для знаний. Пачками поглощал всевозможную научную литературу и все подряд оттуда запоминал.

Как только я вошел в комнату, которая, после того как для меня поставили дополнительную кровать, стала похожа на спальный вагон, Дятел тут же отложил в сторону очередную «энциклопедию».

– Сильно ударился?

– Ты о чем?

– Ну, о стекло в салоне. Больно было?

– Очень. Теперь вот голова кружится, – я обессиленно свалился на свою кровать через узкий проход от Дятла и сразу же отвернулся к стенке.

– Знаешь, я тоже один раз об угол двери стукнулся. Вот такущая шишка была и вздулась за несколько секунд. Так смешно!

Смешно ему. Получил бы кроссовкой по морде, вот тогда бы я посмотрел, как бы он смеялся. Перед глазами одно за другим закрутились недавние события. Как я шел и думал про свечки, как пакет оборвали и как я наплел про корейский «антивор». Потом вспомнились коленки той красивой девушки.

– А в прошлом году на меня книжная полка упала. Представляешь? Правда, она пустая была, ударила не сильно, но ссадина долго не заживала. Вот здесь.

Оборачиваться я не собирался. «Сяоми» остался у папы, музыку не послушаешь, да и голова реально гудела, а ребра немного ныли.

– Дай спокойно полежать.

– Ладно, – Дятел рьяно зашелестел страницами.

И все же мама не должна была так поступать. Мы с ней семнадцать лет жили под одной крышей, ругались порой, но не часто, даже несмотря на то, что она у меня вспыльчивая. Это ее работа такой сделала. Бывало, говорит по телефону, и слышу, как кто-то ей в трубку орет, а она хоть и злится, грубо отвечать не может, потому что это клиент. Зато как закончит, так давай меня прессовать, что, мол, свинарник в комнате развел или что чашку в гостиной оставил. И папу прессовала. За что, не помню. Только ругань помню. А стоило им развестись, как отношения у них сразу наладились.

И зачем я сказал, что не против переезда Игоря? Почему сразу не обозначил, что не нужны нам никакие чужие мужики? Маленький был и глупый, представить не мог, к чему идет. Надеялся, что подружусь с ним. Но за три года все так перевернулось…

Игорь, в отличие от папы, не позволял маме на себя кричать. Раз собрал вещи и ушел, а она так перепугалась, что стала сама бегать за ним и во всем слушаться. Точно это не она, а какой-то совсем другой человек. Мне даже стыдно за нее немного было, ведь раньше никто не указывал ей, что делать.

Папе же я тем более не сдался, просто маме он никогда не мог отказать. Мы, конечно, с ним регулярно встречались, но в основном только потому, что так было надо. Он почти перестал говорить со мной обо мне и чем дальше, тем больше всего забывал: что у меня аллергия на шерсть, что я разговариваю во сне, что переболел ветрянкой в три года, даже что я левша, и то забыл. Вместо этого время от времени начинал говорить странные вещи: про то, как ходили за грибами, или про день бега, в котором он якобы участвовал, поддерживая мой класс, или о потерянном айподе. И мог так долго болтать до тех пор, пока не вспоминал, что это было не со мной, а с его ненаглядным Ванечкой.

– Никит, а Никит, – снова громким шепотом позвал Дятел, – не спишь?

Я промолчал, и он еще раза три повторил вопрос.

– Чего тебе?

– Как ты считаешь, параллельные миры существуют?

Он подполз к самому краю своей кровати и так громко сопел, что я понял – если не отвечу, не отстанет.

– Без понятия.

– Понимаешь, с одной стороны, я признаю, что до тех пор, пока доказать их существование эмпирическим путем невозможно, то и говорить особо нечего. Это как с религией или внеземными цивилизациями. Но, с другой стороны, любые научные открытия начинаются с гипотез, – затараторил он со скоростью пулемета. – Ведь все рождается за счет случайных отклонений от среднего значения физических величин. Таких отклонений может быть сколько угодно много, и из каждого способна появиться своя вселенная.…

Звучало нелепо. Чего ему сдались какие-то еще вселенные, если и в этой проблем хватало? То из дома выгоняют, то морду бьют, то пытаются накормить тушеной капустой.

Я резко повернулся в его сторону: мой взгляд должен был говорить сам за себя.

Дятел лежал на самом краю подушки и вопрошающе смотрел на меня небесно-голубыми очами, которые в ярком свете горящего над его головой ночника казались неоновыми. А густые кудрявые волосы – почти белыми, как у детей-пришельцев из деревни Мидвич.

– Жаль, что ты не веришь, – сказал он.

– Я верю только в естественный отбор. Здесь и сейчас. Знаешь, что такое естественный отбор?

– Это процесс выживания организмов, наиболее приспособленных к окружающей среде, – выпалил он заученный ответ.

– Так вот, запомни сразу, что если не хочешь бороться со мной за выживание, то не лезь со всякой своей фигней. Ты сам по себе, я – сам.

Я постарался сказать это как можно спокойнее, просто по-деловому, без лишних эмоций.

– Извини, – он отодвинулся подальше, – подумал, может, тебе интересно… Чтобы отвлечься.

– От чего еще отвлечься?

– От грустных мыслей. Я же понимаю. Я бы тоже скучал по маме.

– Ты че, дурак? – Я аж сел. – Не сравнивай меня с собой.

Дятел пару раз растерянно моргнул, а потом тихо и доверительно произнес:

– Знаешь, а я ведь очень хотел, чтобы ты к нам переехал. Всегда мечтал о брате.

Это прозвучало ужасно. До безобразия наивно и глупо, как в дурных сериалах. Даже мурашки по спине пробежали. Он, что, думал, я сейчас же брошусь ему на шею? Или пущу слезу и прошепчу «я тоже всю жизнь мечтал о тебе, Дятел»?

На счастье, в комнату вошла бабушка с двумя чашками в руках, и отвечать не пришлось. Одну чашку она сунула мне, а другую Дятлу. Я осторожно понюхал. Запах был травяной и терпкий.

– Пей, – велела бабушка, заметив мои сомнения.

На вкус пустырник оказался редкостной гадостью, горький до скрежета зубов, так что второй глоток я никак не мог сделать. В то время как Дятел преспокойненько все выпил и отдал чашку.

– Никита, я, что, должна полночи над тобой стоять?

Пришлось зажать рот рукой, чтобы вонючая коричневая штука не полилась обратно.

Бабушка осуждающе покачала головой, но милостиво забрала остатки своего пойла, а затем велела раздеваться и ложиться в постель. После ее ухода Дятел внезапно развеселился:

– Видишь, приспособленность к окружающей среде у меня значительно лучше.

Поразительно смешная шутка. Совершенно в духе Дятла.

– Надо будет, приспособлюсь.

Я снял нелепую Аллочкину рубашку и полез в прикроватную тумбочку за жвачкой.

– Никит, ты из-за школы не переживай. Я тебе про все расскажу, со всеми познакомлю, втянешься без проблем.

Дурацкий Дятел сидел на своей кровати и теперь пристально наблюдал за каждым моим движением. Пришлось забираться в чистую постель прямо в пыльных шортах. Даже на спортивных сборах мне было проще находиться с другими людьми в одной комнате. При Дятле я вообще не мог быть самим собой.

Тут с громким и демонстративно-продолжительным стуком к нам заглянула Аллочка:

– Ребята, белые рубашки и брюки я погладила, в большой комнате в стенном шкафу справа висят. Предупреждаю сразу, потому что я завтра раньше вас ухожу. Будете собираться сами. Деньги в прихожей на зеркале. Не забудьте купить цветы. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мам, – Дятел чмокнул воздух, Аллочка ответила тем же.

– Спокойной ночи, – сказал я, а когда дверь за ней закрылась, все-таки стянул под одеялом шорты, бросил их на ковер возле кровати, и они с тяжелым стуком ударились об пол. Про чужую трубку я и забыл совсем. Достал ее из кармана, включил. Батарея – девяносто процентов, из приложений – только «Вотсап» и «Хром», на заставке – фотография двух девушек. Одна лежала на кровати, подперев ладонью голову, и, дурачась, улыбалась в камеру. Из-под ее длинных русых волос выглядывали круглые голые плечи, из глубокого выреза белой майки свисала цепочка с маленьким кулоном – половинкой сердечка. Вторая девушка в камеру не смотрела. Она сидела на полу и, запрокинув голову, обнимала обеими руками первую девчонку за шею. У нее были точно такие же длинные прямые волосы, белая майка и короткие джинсовые шорты. Выглядели они как сестры. Возраст не определишь. От пятнадцати до двадцати.

– И с математикой помогу, папа говорил, что у тебя с ней не очень, – воодушевленно продолжал Дятел.

Папа бы еще про это на столбе написал.

Сразу вспомнились сегодняшние знакомые: Леха и Тифон. Как такие парни отнесутся к тому, что их придурочный одноклассник – мой сводный брат? Подобного позора в новой школе мне точно не пережить.

– Слушай, – в голову пришла гениальная по своей очевидности идея, – а можешь в школе никому не рассказывать, что мы это… того… типа родственники?

Дятел удивленно вытаращился на меня.

– А почему?

– Потому что мы не родственники.

– Ну, если смотреть с формальной точки зрения…

– Так обещаешь или нет?

– Хорошо, – он тяжело и разочарованно вздохнул.

– Поклянись!

– Клянусь.

– Не вздумай даже намекать на что-то такое. И вообще, не говори никому, что мы знакомы.

– Почему?

– Не важно. Но если скажешь – пожалеешь! Понял?

– Не понял, – он наклонился вперед и нелепо вытянул шею, тугие колечки рассыпались по лбу. – Объясни, пожалуйста.

И тут вдруг «нокиа» в моей руке ожил. Два раза коротко провибрировав, открылось окошечко сообщений «Вотсапа»: «Ты уже освободился? Тебя долго нет, и мы волнуемся. Когда пойдешь, купи еще чупа-чупс со вкусом колы». Отправитель – Яна.

Мне стало как-то не по себе, словно я украл этот телефон. Подумал, что нужно будет выкинуть симку, чтобы не вводить людей в заблуждение. Ведь теперь-то уже ничего не поделаешь. Я сунул телефон под кровать и, не обращая внимания на ожидающего объяснений Дятла, снова отвернулся к стенке, накрывшись подушкой. Тишина, темнота, долгожданный покой.

Глава 3

На новом месте я спал отвратительно. То и дело просыпался, смотрел на соседнюю кровать, на закутанное в одеяло сопящее тело, вглядывался в незнакомые очертания комнаты.

Кровать была непривычно высокая и мягкая, подушка перьевая – хрустящая, накрахмаленное белье холодное, а запахи чужие. Но под утро, после того как уже рассвело, внезапно так вырубился, что не слышал ни подъема Дятла, ни хождения бабушки, ни их разговоров.

А когда Дятел растолкал меня, вскочил весь в поту и, с трудом соображая, где нахожусь, за пятнадцать минут умылся, оделся и вылетел из дома, чтобы не дай бог он не вздумал идти со мной.

Своих я нашел сразу. Классная, на удивление молодая и пышногрудая блондинка, столь энергично размахивала табличкой с надписью 11 «А», что только слепой мог не заметить. Возле нее столпилось несколько образцово-показательных учеников с букетами, а сзади, чуть поодаль, стояли мои вчерашние знакомые – Тифон и Леха.

Белая рубашка Тифона с закатанными по локоть рукавами была надета поверх длинной серой футболки, на шее же болталась многослойная черная бандана-маска из тех, которыми мотоциклисты защищают лицо от ветра.

Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на всеобщее оживление так, словно забрел сюда случайно. А вот Леха – довольный и сияющий, безукоризненно одетый по форме, но в подвернутых брюках и без носков – увлеченно болтал с девчонкой в короткой расклешенной юбке и на высоких каблуках. Ее рыжие, забранные наверх волосы были такие густые, что казалось, еще немного, и рассыплются по плечам.

Увидев ее, я тут же остолбенел. Не только потому, что она была второй рыжей красавицей, встретившейся мне в этом районе, точно я попал в какое-то ирландское гетто, но и из-за ужасного сходства с Трисс Меригольд – соблазнительной ведьмой из третьего «Ведьмака». Королевой моих детских мечтаний. Только лицо у Трисс всегда оставалось строгим и сосредоточенным, эта же девушка светилась, как летнее утреннее солнце. А ее длинные загорелые ноги окончательно выкинули меня из реальности, так что я машинально остановился, будто мог упасть, и застыл как полный придурок.

Из эстетического ступора меня вывел телефонный звонок.

– Привет, котик! Ты уже в школе? – голос у мамы был запыхавшийся.

Но не успел я ничего ответить, как она снова затараторила:

– Обживаешься? Нравится?

Зачем она это говорила? Знала же, что не нравится.

– Находишь общий язык с бабушкой?

– Угу, – буркнул я, хотя вчера вечером собирался объявить, что больше не вынесу в этой семейке и дня.

– Ладно, все. Целую. Бегу с Аленкой в поликлинику. Вечером созвонимся.

Она сбросила вызов, я огляделся, а весь мой новый класс уже направился разбирать первоклашек.

Школа оказалась типовая, в точности как моя старая. Два узких прямоугольника, соединенные стеклянным переходом. Большой прямоугольник – три этажа с классами, в маленьком – столовая, актовый зал и физкультурный. Только стены бледно-персиковые, а не уныло-зеленые. На первом этаже – огороженная раздевалка, большой холл с зеркалами и диванами, довольно чистенько, и, если бы речь шла не о школе, я бы сказал уютно.

На первом уроке Наталья Сергеевна – математичка – сразу начала знакомить со мной класс. Вызвала к доске и торжественно представила:

– Ребята, хочу проинформировать вас, что у нас новенький мальчик. Никита Горелов. Правильно я говорю?

– Угу.

– Надеюсь, вам как одиннадцатиклассникам не нужно напоминать о правилах гостеприимства и хорошего тона?

– Конечно, не нужно! – тут же выкрикнул Леха. – Мы самый гостеприимный класс в мире!

– А что по этому поводу думает Трифонов? – Наталья Сергеевна подошла к третьей в центральном ряду парте, где сидели Леха и Тифон. – Есть ли у Никиты шансы выжить в этом классе?

– Не волнуйтесь, выживет, – прохрипел в ответ Тифон.

– Что у тебя за вид?

– Горло прихватило, – он еще плотнее прижал бандану к шее, чтобы не засветить дракона.

– Все равно приведи себя в порядок. Каникулы закончились. Смотри, в этом году условия те же. Одно неосторожное движение, и ты пулей вылетаешь из школы.

Голос у Натальи Сергеевны был холодный и немного стервозный.

– Хорошо, – послушно согласился Трифонов.

Учительница хотела ему еще что-то сказать, но потом передумала и вернулась ко мне:

– А ты, Никита, садись ближе. Вон, к Поповой на вторую. Им с Емельяновой противопоказано за одной партой сидеть, – с этими словами она рассадила двух громко болтающих подружек.

Мне было все равно, какая парта, но через проход от места рядом с Поповой сидела рыженькая девушка с шикарными ногами, за ней – Тифон и Леха. А на первой парте, передо мной, тот приятный спокойный парень, что прогнал хорьков. Так что выбором Натальи Сергеевны я остался доволен.