Литературные страницы – 5. Группа ИСП ВКонтакте

На самом деле он особо не задумывался, любит он масло или нет. Любит, наверное. Он же не стал летчиком на пассажирском лайнере, как отец. И торгует не серебром, или сумками, а именно маслом. И никогда не устает от множества запахов… а еще… Еще ему нравится, когда, перепробовав одно, другое, третье, наконец находится то, что открывает сердце, не дает сопротивляться, зажигает в глазах этот огонь удовольствия! Это самый лучший момент, если он случается – то человек возвращается в маленький отельный магазин у винтовой лестницы вновь и вновь. Потому что люди всегда возвращаются туда, где им хорошо.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Вчера ты не попробовала мускус. Сейчас?

– Давай… – в ее голосе звучало разочарование. Пусть. Все эти разговоры – словно песок под кожу сыпать. Очень неуютно. Лучше уж заняться тем, что привычно и знакомо. Мускус. Белый? Или красный? Белый более резкий, тонкий, «верхний», потом оставляет сладкий, еле ощутимый запах. Остужает… Красный обволакивает, будоражит, раскрывается дольше, дурманит. Греет…

– Посмотри на меня? – вот что он собирался увидеть? Конечно, и так было ясно, что нужен красный, но… Потом, потом он найдет все объяснения и оправдания, а сейчас это было просто нужно, просто хотелось. Лия моргнула, недоверчиво нахмурилась. Отвела взгляд. Асаф вспомнил, что нужно вдохнуть.

– И? Что там? Сразу все ясно? – Надо же, смутилась. Поняла, что это была уловка? Хотелось надеяться, что нет.

– Ты же знаешь, что есть разные люди… – он боролся с пробкой в баллоне, которая никак не поддавалась. – Отличается кожа, отличаются свойства, отличается запах. И потому кому-то лучше чистое эфирное масло, кому-то смешать с чуть-чуть спирта… Не знаю, как тебе объяснить, но мне надо знать! А еще люди бывают дневные, бывают вечерние, утренние, и ночные. Я вот вечерний —хорошо себя чувствую после обеда, работаю, и запахи люблю смешанные, подвижные, долгие. А ты, думаю, утренняя. Нет?

– Ага! Просыпаюсь в пять, иногда в четыре. Рассвет иду на улицу встречать. Тут они совсем другие… Рассветы такие быстрые, и солнце огромное… Очень красивые.

– Расцвет? – какое неровное русское слово, трудно выговаривать. – Что это?

– Это когда солнце всходит. Тут рядом с соседним отелем есть на берегу дайвинг центр, возле него скамейка прямо на море смотрит. Ровненько, что б восход солнца удобно было смотреть! Я туда прихожу по утрам…

– Во сколько- во сколько? В четыре ночи? – все ясно, она сумасшедшая…

– Конечно нет! Утра! Это уже утро!

– Ночь. Я в это время сплю! Какая-то ты совсем утренняя!

Получилось! Дурманящий аромат разлился в воздухе. Медленно, лениво.

– Кажется, это он! – Лия нетерпеливо закатала рукав. Показалось каким-то недоразумением нанести цветное масло, пусть даже каплю, на эту незагорелую кожу. Асаф растер немного темно-красного масла между пальцев. Коснулся ее запястий. Прохладные! Не очень соображая, что делает, провел ладонями по ее шее. Лия замерла, улыбку словно смыло водой.

– Нет, это не то, что ты подумала, это просто вот, масло! Так будешь чувствовать запах, и он станет мягким.

Она молчала, смотрела серьезно и молчала. Потемневший взгляд в упор, от которого делалось не хорошо где-то в солнечном сплетении. Совсем не хорошо. Потом так же молча собрала карандаши со столика, блокноты. Исчезла.

С чистейшим и абсолютным отчаяньем Асафу стало ясно, что больше она не придет. Наверное, надо было что-то сказать, извиниться, сказать, что не хотел ее касаться. Но слова застряли где-то в горле, потому что были враньем. Он хотел.

– Что я вижу… Наш святоша наконец-то запал на иноверку! – В дверном проеме маячил так некстати появившийся «Тимати». – Ладно, брат, ты не обижайся. Подумаешь, убежала! Подари ей что ни будь, мне тебя что ли учить? Женщины все одинаковы – подари, то, что ей нравится, и она твоя.

Зарычав от бешенства, Асаф швырнул в парня коробкой для салфеток.

Весь день отчетливо ощущал пустоту за спиной. Навязчивое чувство не давало нормально работать, и магазин вечером он закрывал торопливо, словно сбегал. Подъехав к дому, с облегчением увидел сумрачные темные окна своей квартиры. Наверное, Шани уже спит.

Но жена ждала его. Дверь в комнату была приоткрыта, пахло ее любимыми духами. Не зажигая света, Асаф тихо прошел мимо.

Он никогда не помнил своих снов. Просто словно отключался на ночь, а утром, часам к десяти, включался. Просыпался бодрым и готовым к новому дню, так, словно вся жизнь начинается с того самого момента, с которого вчера была поставлена на паузу. И потому сейчас он ничего не мог понять.

Открыл глаза и сделал несколько вдохов, отдышаться никак не получалось. Сердце под ребрами ходило ходуном, все тело пульсировало жаром, как у подростка. Перед глазами мелькали обрывки только что увиденного, полного страсти и томления сна, такого реального, что было сложно остановится на полпути, хотелось нырнуть в него обратно, закончить начатое. За окнами ворочался ночной город. Асаф, поняв, что сон уже не вернуть, двинулся, пошатываясь, в душ. Замер на мгновение перед приоткрытой дверью в спальню, вдохнул знакомый пряный, чувственный запах. И вошел.

Скажи Асафу еще вчера кто ни будь, что он будет бродить остаток ночи по городу, бесцельно, с замершими внутри спутанным клубком чувствами, он бы не поверил. Сказал бы не злобливо: «Нет, что ты, ночью я сплю! Ложусь поздно, да, но ложусь и сплю. Как не спать? Как завтра работать? Зачем ходить ночью просто так?»

Но сейчас все так и было. В каком-то оцепенении, сам не понимая, отчего, он так и не смог провалиться в сон. Полежал рядом с Шани, дождался, когда она, утомленная, вновь уснет, жарко раскинувшись на кровати. Оделся и вышел из дома.

Город тоже никак не засыпал. Беззаботно перешагнув первую половину ночи, грохоча музыкой и завлекая гостей в рестораны, он просто выжимал из суток все, что можно. Днем, среди работающих и спешащих по делам людей любой всегда впишется в эту неизбывную, ритмичную обыденную суету, ощущая себя ее частью. Ночью, если не в праздной компании, ты бесконечно одинок. Темнота отрезает тебя от всего мира, таит в себе глухую угрозу, дает понять, насколько ты мал и беспомощен.

Асаф с трудом узнавал улицы, которые днем знал, как свои пять пальцев. Ноги снова принесли его к дому, к запаркованной машине. Он сел и поехал на работу.

В магазин его не пустили. Слишком рано, объяснил удивленный коротышка с ресепшен. Еще бы он не удивлялся, раньше одиннадцати утра Асаф никогда не начинал работать. Тем более в пять часов ночи. В пять часов утра. Утра!

Ночь уже утратила свою чернильность. Серый сумрак, серое непрозрачное небо, сливающееся где-то недалеко с морем. Вода выглядела, словно жидкая ртуть, казалась невозможно холодной и неприютной. Асаф брел по мощеной дорожке вдоль непривычно пустынного пляжа. Дорожка взбиралась на холм, внизу оставались пляжи с остывшим за ночь песком, топчаны под зонтиками из кокосовой соломы. Теперь их шляпки были слева, почти под ногами. Никакой музыки. Голосов. Шума кухни. Звуков машин. Живая тишина, мерный шелест моря и безветрие.

Дойдя до дайвинг-центра, увидел скамью. Сел и уставился на чернеющие вдали, за металлическим проливом, горы большого острова. Они казались ненастоящими, плоскими, вырезанными из бумаги, приклеенной аппликацией на серый картон неба. Никак не вязались с той громадой, что были на самом деле.

Под ногами в траве включился автополив. Запах легкого дождя, прибивающего тонкую невесомую пыль к земле. Тот самый, что он не мог вспомнить… Что-то неуловимо изменилось. Асаф перевел взгляд на темные перья облаков, застывшие над силуэтами гор. Снизу перья окрашивались золотым, словно их на глазах макали в невидимое ведро с краской. Все больше и больше. К золотому добавилось розовое, пролилось на макушки гор, между которыми показался бок огромного солнца. Оно не светилось нестерпимо, его жар пока был только обещанием. Асаф боялся моргнуть – и пропустить миг, как золотистый с розовым ободком диск станет виден целиком. Он не заставил себя ждать. Вынырнул, оторвался от макушек гор, сжался, как упругий резиновый мячик, золото поглотило розовое. Будто какой-то механизм прибавил мощность, увеличил концентрацию. На это маленькое новорожденное солнце, неудержимо рвущееся вверх, уже невозможно было смотреть.

Асаф выдохнул. Ему казалось, что он сейчас разгадал какую-то важную давнишнюю тайну, которая жила глубоко в нем и ждала, когда он доберется до нее. Он понимал, что вряд ли кому ни будь сможет об том рассказать, и вряд ли кто поймет, о чем он, но было все равно. Только что, на его глазах, стерлось все, что было до, и новый день начался чистым и ярким.

– Только представь, что это каждый раз происходит немного иначе… – Наверное, он и не удивился, что, Лия тоже здесь. Все, что происходило, никак не могло обойтись без нее. Улыбнулся, не отрывая взгляда от горизонта, спросил:

– И ты смотришь расцветы всю свою жизнь?

– Ага. Ищу, где увидеть. В городе солнце появляется над домами уже взрослым, сосредоточенным и светлым. Такого, как тут, большого, тяжелого, теплого спросонья, нигде больше нет.

В ее голосе тоже слышалась улыбка. Асафу хотелось обернуться, но что-то внутри подсказывало: «Обернешься, и все растает, рассыплется.». Все потом. Извиниться еще раз, подарить то, что она хочет, приготовить лучший в жизни кофе… Потом, когда солнце станет совсем взрослым и светлым… а пока, если не можешь уже смотреть на него, смотри на воду, отгадывай, кто там сейчас, в глубине…

– Асаф, ты что, на штраф нарваться хочешь? Тут нельзя спать, уже туристы идут на пляж! – его за плечо теребил коротышка с ресепшен. Асаф с трудом разодрал словно зашитые веки. Маленькое беспощадное солнце уже палило вовсю. Деревянная жесткая лавка словно специально передавила ребра справа, да и голова казалась совершенно каменной. – Я еще думаю, куда ты мог подеваться, еле нашел… Иди уже, я тебя в магазин пропущу, там спи до открытия. А то и тебе и мне плохо придется!

***

– Выглядишь так, словно всю ночь пил русскую водку и горланил песни! – «Тимати» разбудил его, когда Мохаммед позвал уже на второй намаз. Несмотря на браваду, на мордашке помощника было написано недоумение и растерянность. – Коротышка Али сказал, что ты тут с ночи, спал на лавке… Ты что, Шани обидел? Спутался с кем —то? Напился? Деньги потерял? Эй, скажи хоть что ни будь!

– Ти… тьфу, Ахмед, марш работать! Я сам разберусь!

В зеркале витрин отразилась его заросшая помятая физиономия.

– Привет! Кофе угостишь? – Лия уже угнездилась в углу дивана, выудила из пляжной сумки альбом и пригоршню простых карандашей. Отдельно отложила стопку квадратных желтых листочков, на таких же точно сам Асаф писал рабочие записки разгильдяю-помощнику. Коснулась случайно, и тут же отдернула руку от чучела кобры на столе. Чучело пару лет назад туристы расписали – изнутри капюшона вывели синим буквы ВДВ. Что-то объясняли, но Асаф уже забыл, что они значат.

– Не любишь змей? – сейчас пойдет за водой и заодно умоется, решено!

– Да кто ж их любит? Да и дело не во мне. Вспомнила, как была на фабрике, где из кобр жир добывают. Там такая центрифуга, и сотни высушенных тел, как веревки, спрессованы. До сих пор не по себе, как вспомню…

– Ну, Всевышний создал человека, а растения и животных дал для его пропитания и лечения… Так что все нормально. – Асаф оглянулся в поисках полотенца, а заодно придержал язык. Чуть не проговорился, что женщин создали для того, что б мужчина получал удовольствие. Еще обидится и снова исчезнет. – Многие змеи полезные. Но есть совсем нехорошие. У нас живет рогатая змея. Небольшая, прыгать не умеет. Но очень ядовитая. Укусит и ждет, когда рядом жертва упадет. Хорошо, еще не плюется, как кобра… Некоторые женщины мне напоминают змей, хитрые, умные, прыгают плохо, а кусаются хорошо…

Когда вернулся, заметил, как Лия уже закрыла альбом. Принялась что-то быстро рисовать, листая желтые листочки с начала стопки. К моменту, как кофе был готов, она закончила рисунок на последнем листике.

– Держи. Если прихватить за нижний правый угол, и быстро отпускать, что б перелистывалось, то получается мульт. Вот так!

Он ухватил стопку желтых листочков, ухмыльнулся – как деньги для пересчета.

На желтое небо из-за моря выбиралось сонное солнце. Зевнуло, засучило рукава, и с улыбкой покатилось вверх, по дороге разбудив гору, облако и море. Поскучало, ухватило за бок облако, прикрылось им, как одеялом, и уснуло.

Асаф рассмеялся.

– Ничего себе! Ты это так быстро нарисовала! Не знал, что так можно!

– Я книги иллюстрирую. Люблю ездить, новых людей встречать, потом их рисовать!

– А я тут каждый день новых людей встречаю. Тех, кто раньше уже был, тоже помню. Неделю назад, например, был парень – он каждый год приезжает. Высокий такой, рыжий. Пахнет всегда лимоном и еще бергамотом, любит кальян с фруктовой смесью и кататься на джипе по пустыне поздно вечером. А сейчас я за водой ходил – встретил отца Диму. Он в храме в каком-то вашем северном городе самый главный. Он тоже часто приезжает, вместе с женой. Оба худые такие, глаза цветом на твои похожи – совсем светлые. Он для жены всегда лаванду покупает, а для себя только жир кобры. А больше я нигде и не был, в Каире, и тут.

– А почему… – В магазин, не дав ей договорить, ввалилась шумная компания. Неожиданное раздражение вперемежку со злостью накрыло Асафа с головой. Стараясь быть вежливым, он отвечал на многочисленные вопросы, про себя уговаривал: «Давайте же, уходите, потом, приходите потом!» Но, когда, наконец, покупатели ушли, Лия уже тоже собралась. Отказалась от кофе, не стала смотреть и выбирать духи. Когда вышла за порог, Асаф в смятении подумал, что не нужно ей никакое масло. Она и так вкусно пахнет… Безумно вкусно… Понял, что фантазия утаскивает его далеко и стремительно, рассердился не понятно на что, и занялся делами.

***

– Отлично выглядишь, Асаф! Куда-то собрался? – Все сегодня задавали один и тот же вопрос. Как будто что бы хорошо выглядеть, нужно куда-то собраться. Ну, то есть, да, он, конечно, собрался. И дело вовсе не в любимых белых льняных штанах и красивой тонкой рубахе, вовсе нет. Просто ему так захотелось. Настроение такое, когда внутри все кипит, как вода в турке, и все, что происходит – лишь смолотый кофе, который новый день в тебя насыпает, и чувствуешь, как не можешь просто дать спокойно осесть всему, что происходит, на дно. Нет, ты владеешь в такой момент каждой крупинкой своей жизни, закипаешь, завариваешь, готовишь свою вкусную и ароматную жизнь, удерживаешь пенку от оседания или выкипания. Полон сил, жажды жизни и владеешь миром. И даже если никому об том не скажешь – все вокруг сами увидят и почувствуют.

– Все плохо! – со знанием дела говорил «Тимати» ребятам с бара. – Ты вот когда ни будь видел его разряженным, как фараон на свадьбу? И я не видел. А ведь уже шесть лет его знаю. Этот скупердяй вчера раздарил товара на сто долларов, и мне чуть по голове не дал, когда я ему только намекнул, что так нельзя. Надо что-то делать, а то совсем плохо будет! Когда он придет в себя, то может оставить меня без работы!

Ребята недоверчиво улыбались, пожимали плечами. Это же Асаф! Все это уж очень на него не похоже! Да, он веселый, и туристы его магазин любят, даже из других отелей приходят. Но он живет этой работой, никогда не позволяет себе ничего лишнего, и не бывает расточителен. Может, и вправду надо что- то делать, но что?

Наверное, Тимати один и знал, как быть, потому что его хитрая мордочка выглядела что-то чересчур радостно.

Асаф больше не отгадывал, придет она или не придет. Знал точно – придет обязательно. Чуял каким-то появившимся новым ощущением, таким же, какое бывает, когда покупатель на крючке. В нем загорается тот самый огонек, и ты его старательно раздуваешь, и ему никуда не деться. Сейчас он, как никогда, был уверен, что чувства его не обманывают. Сейчас он был, точно солнце тем утром – большим, не жадным, готовым согреть любого и светить всем.

Он не выходил из магазина надолго до самого вечера, но Лия не пришла. Не пришла она и на следующий день. В какой-то момент ему показалось, что он почувствовал ее недавнее присутствие, спросил о ней у «Тимати», но тот ответил отрицательно. Несколько раз порывался совершить свой выход к солнцу, и каждый раз в дверях передумывал – вдруг она придет именно в тот момент? Уходил на намаз с надеждой, что вернется, а в магазине будет пахнуть мелким дождем, а на диване Лия будет заштриховывать свои черно-белые рисунки. Он заранее приготовил воду для кофе, чтобы не отлучаться больше ни на минуту. Но ее не было.

Вечером «Тимати», сдавая выручку, осторожно спросил, что случилось. Асаф вспылил, отчитал его за какую-то мелочь. Утром Али с ресепшен отозвал «Тимати» в сторонку, допытываясь, почему Асаф ночует в магазине, и как долго это будет продолжаться. «Тимати» решил, что уже можно действовать.

Асаф не стал ничего слушать, его словно прорвало. Говорил, что отлучится ненадолго, что ему нужно найти в отеле одного человека, что это очень важно. Стремительно, с каким-то остервенением, привел себя в порядок. Тимати дождался, когда Асаф остановится и на минуту замолчит, встал в дверях и попросил: «Сядь на минуту, брат. Хочу признаться. Три дня назад приходила твоя художница, много масла купила, и крем, и духи. Сказала, деньги тебе принесет завтра, а сама не пришла. Вчера снова была, когда ты и я намаз читали, не стала ждать, наверное, не честная она. Прости, что я в долг дорогой товар дал, подумал, что ты будешь сильно злиться, если я не дам.»

– Приходила? – Асаф, казалось, больше ничего не услышал.

– Да, только когда ты уходил. Торопилась, быстро просила ей все отдать…

– Мне ее надо найти, побудь тут.

– Да стой же. Улетела она, вчера вечером. Али сказал. Семь дней, шесть ночей, вместе с подругами своими. Не получится найти ее… Просто обманула…

Он замолчал, глядя, как Асаф деловито и привычно закупоривает открытый баллон с маслом, ставит его на стеклянную полочку, ровняет. Вытирает руки бумажной салфеткой. После заметил, что «Тимати» так и стоит в дверях, произнес будничное: «Когда ты, Ахмед, прекратишь на работу опаздывать? Иди уже, работай!» Потоптался еще, неуверенный, что может уйти, но наткнулся на яростный зеленый взгляд Асафа и ретировался. Нет, никогда ему не понять, что в голове у этого святоши!

Значит, уехала. Хитрая. Просчитала его, Асафа, обвела вокруг пальца, как мальчишку. Какой-то ерундой набила голову, что ничего не соображал. Раньше, когда еще он только начинал торговать, разное бывало, и обманывали его. И обворовывали. Но что бы так… И ради чего? Трех пузырьков с духами? Нет, это уж слишком.

Но по всему выходило, что так. Растерянность сменилась гневным недоумением. Оно уступило место адской смеси из агрессивного сарказма и самобичевания. Даже зашедший угостить печеньем Мохаммед попал под раздачу, и, удивленный и обиженный, молча ушел в свой закуток под лестницей. Ничего, переживет.

Легкости на сердце не прибавилось. Обида и гнев грызли изнутри, и никак не удавалось их унять. В какой-то момент Асаф решил – все, хватит. Произошло, побыл дураком, пора прекращать. Оглянулся. Где были его глаза все то время? Все не на своих местах. Домой не ездил, что Шани теперь скажет? И потом, давно пора эти диваны поменять, подушки уже просто будто камнями и бумагой набиты! Или… Он растерянно нащупал в подушке бумажный сверток. Слабый знакомый запах утра и мелкого дождя… Вскрыл пакет, из которого выпали на колени несколько купюр, свернутый лист бумаги и квадратный блокнот с зелеными листочками. В записке прочел написанное округлым ровным почерком: «Извини, подарки от мужчин не имею привычки принимать, вернуть всю эту вкусноту тоже не могу. Решила, что куплю! Заходила перед отлетом попрощаться, но не застала тебя. Спасибо, этот отпуск без кофе и духов был бы ужасно скучным! Нарисовала тебе мультик. P.S. Не продавай весь красный мускус, прибереги! Лия.»

Перечитал несколько раз, прежде чем понял все слова. Взял желтый блокнот, на первой странице был нарисован курчавый египтянин, здорово смахивающий на него самого. За спиной парня была пустыня. Прихватив пальцами нижний правый угол блокнота, пустил его быстро перелистываться. Его двойник, вприпрыжку бегущий по пустыне, встретил глазастую рогатую змейку. Остолбенел и свалился навзничь от страха. Змейка замерла в недоумении, потом развернулась и подползла, теперь ее стало видно крупным планом. Улыбнулась и подмигнула Асафу.

Асаф посидел еще пару минут, перебирая зеленые листы блокнота. Остановился на мгновение на последнем, где хитрая подмигивающая мордочка рогатой змейки смотрела прямо на него. Начал смеяться, все громче и громче, пока не выступили слезы. Отшвырнул блокнот, и деньги. Все еще смеясь, сунул записку в нагрудный карман. Вытер ладонями лицо, выдохнул, уже просто улыбаясь, взял из угла саваджжада.

В дверях уже маячил Мохаммад. Время намаза.