Любовь и жизнь. Воспоминания. Стихи

Таня близко соприкоснется с жизнью народа и во время своих геологических практик в Ленинградском горном институте, куда она перевелась после перевода отца по службе в Ленинград. После второго курса Т. П. Знамеровская попадает на Урал в геологическую партию. Ее коллегой становится студентка Варя, поступившая в институт из бедной крестьянской семьи, жившей в Карелии. Как отмечает Т. П. Знамеровская, исподволь изучавшая Варю, «в цельности, нетронутости, прямолинейности, правдивости и порой наивности чувствуется, что она выросла вдали от влияния города» [ДГП, с. 6][5].

Во время геологических съемок в тайге Т. П. Знамеровская встречает беглых крестьян из числа сосланных «кулаков». «Мне также хочется рассказать кое-что из цикла „лесные встречи“. Но разве это я смогу сделать? Во всяком случае, многое виденное и слышанное в тайге заставляет меня погрузиться в невеселые и тревожные думы. Хождение одной по тайге в мужском костюме для меня безопасней, благодаря моему сложению, делающему меня похожей на настоящего мальчика. …Нередко в лесу я сталкивалась с беглыми, голодными и оборванными, просящими у меня хлеба, и мне приходилось отдавать им из полевой сумки свой завтрак» [ДГП, с. 25–26]. Или: «Сколько худшего, тяжелого и страшного я здесь насмотрелась! Особенно на лесозаготовках… Я старалась умолчать об этом из самого элементарного страха. Но ведь и те беглые, которые, принимая меня за „парнишку-охотника“, требовали показать им мой планшет и объяснить по нему, как и куда ведут лесные дороги, не были уголовниками. Они раза два шли со мной часть пути, и я понимала, что это – высланные крестьяне. Они не причинили мне никакого вреда. И бежали к рудникам, вероятно, надеясь устроиться на работу, несмотря на отсутствие документов. Но что говорить о мужчинах? В Верхотурье мы видели прибывавшие эшелоны, товарные вагоны которых были набиты женщинами, стариками, детьми. С жалкими узелками выгружались они из поездов, голося, плача. А потом? Сколько раз мы видали таких из „раскулаченных“, привезенных машинами в тайгу и выброшенных прямо на диком, нежилом месте, чтобы здесь начать лесозаготовки. Начать! Но с чего? Шли дожди, а потом уже и осень пришла с заморозками, а их все везли и вываливали на пустое место. Они делали для начала шалаши из веток, но разве эти шалаши и их узелки могли спасти их от холода? А что они ели, как могли спастись от всяких болезней? И вот рядом с шалашами и первыми, еще редкими недостроенными хижинами, гораздо быстрее, чем они, росли рядом могильные кресты. Сколько, даже мимоходом, я видела больных и умирающих по сути дела без крова людей, сколько умерших, особенно детей…» [ДГП, с. 58–59].

Таким образом, сама жизнь, демократические взгляды родителей, решение семьи и прежде всего отца перейти на сторону Красной армии, демократические порядки в армии в первые послереволюционные годы, когда Таня взрослела и жадно впитывала в себя все виденное и слышанное, сделали для нее понятие «народ» далеко не условным. Она близко общалась с представителями народа в лице своих нянь, красноармейцев, соседей и хозяев квартир, на которых они жили. И «народ» Т. П. Знамеровская воспринимала как силу мощную и в то же время справедливую, наивную и мудрую, добрую и терпеливую. Поэтому, когда в своих научных работах она писала о «народности» реалистического искусства, эта «народность» не была для нее уловкой, приспособлением или ложью, «народ» был ей знаком и знаком прежде всего в своих лучших проявлениях. «Народность» искусства для нее не была мертвой схемой, она понимала эту народность как высший взлет человеческого духа, знала «народ», изучала его и сочувствовала его страданиям и участи. Уходящая корнями в хождение в народ разночинцев, в движение народничества российской интеллигенции, романтическая вера в «народ» нашла в Т. П. Знамеровской своего искреннего адепта.

В 1950 г. Т. П. Знамеровская защитила кандидатскую диссертацию, посвященную творчеству испанского живописца XVII в. Хусепе Риберы и проблеме народности испанского реалистического искусства. Защита диссертации знаменовала полноправное вхождение Т. П. Знамеровской в науку. В своей диссертации она посвящает одну четвертую часть текста рассмотрению социологической основы испанского реализма. По существу, ее работа написана на стыке истории и искусствознания. Т. П. Знамеровская считала, что социальную основу реалистического искусства в Испании XVII в. представляло собой крестьянство. Она дискутирует с К. М. Малицкой, которая в книге 1947 г. принимает за аксиому народную основу этого искусства, не считая нужным что-либо здесь доказывать. «Какие общественные слои создали это искусство и каково было участие народных масс, – остается вообще невыясненным»[6], – замечает Т. П. Знамеровская, критикуя московскую коллегу. Другой московский автор, Г. В. Корсунский, как считает Т. П. Знамеровская, социальную базу реализма видит в дворянстве. «Конечно, реализм в испанском искусстве вырастал из идеологии не только крестьянства, но и других слоев, из которых слагается народ в широком смысле слова. Однако все они были тесно связаны с крестьянством…»[7], – заключает она. Т. П. Знамеровская подробно анализирует социально-экономические отношения в Испании XIV–XVII вв., исторические события, эпос и приходит к выводу об именно крестьянской основе народности испанского искусства, об отражении в нем взглядов, верований, миропонимания именно испанского крестьянина, чья роль была необычайно большой в века Реконкисты и чье влияние на общество сохранялось и в дальнейшем, уже после ее завершения. «Выражением этого [стихийно-материалистического и демократического мировоззрения] является, – как пишет Т. П. Знамеровская, – реалистическая трактовка… образов… подчеркнутая простота, ясность и понятность рассказа, расчет на его доступность широким массам, а также зрительное правдоподобие и подчеркнутая материальность всего изображаемого»[8]. То есть ученый считает, что крестьянская основа реализма находит свое выражение не только в типаже, но и в художественных приемах Риберы и других испанских мастеров. При этом Т. П. Знамеровская справедливо подчеркивает, что Рибера «усиливает правдивость, простоту и „простонародность“ трактовки самих сюжетов, не сводя их, однако, до будничности повседневного быта, наполняя их героическим и драматическим пафосом высоких человеческих переживаний»[9]. В ее характеристике «народности» Риберы просматриваются те черты, которые она находила у окружавших ее в детстве и в юности представителей народа! Подобные переклички с воспоминаниями детства о знакомстве с народом и, прежде всего, крестьянством можно в большом количестве найти и в других публикациях Т. П. Знамеровской.

Второй важный фактор формирования личности Т. П. Знамеровской – героика Гражданской войны и влияние мужественного образа отца, а также непосредственная воспитательная политика последнего.

Когда произошла революция и началась Гражданская война, Тане было пять лет. Она позже отмечает: «Я узнала и недетски быстро освоила как нечто привычное грохот пушек и цокот пуль за окнами» [ЛЖ, с. 50]. Татьяна Петровна считала: «…Романтика нового рода, мужественная, суровая, вошла в мою жизнь, чтобы в ней навсегда остаться. Ею я обязана Гражданской войне, и сама Гражданская война навсегда осталась для меня овеянной романтикой. Она заронила любовь не только к необыденности, но и к риску, к смутному тогда чувству опасности и мужества. А ужасы ее оставались благодаря возрасту вне этой великолепной героики, воплотившейся тогда в образ безвестного армейца, черкеска которого пылала в закатных лучах, а серебро кинжала отливало узорами черни» [ЛЖ, с. 67]. Так, Т. П. Знамеровская вспоминала, как во время отступления красных от деникинцев она на пароходе любовалась одним из красноармейцев в романтичной кавказской одежде.

Отец Татьяны Петровны, Петр Иосифович Знамеровский, в 1918 г., когда Красная армия занимала Киев, три месяца служил в ней «начальником штаба артиллерии 1-й Украинской дивизии. Затем… вплоть до деникинского вторжения в Киев – инспектором для поручений по артиллерии при штабе Украинского фронта. С Новозыбкова до окончания польской эпопеи Гражданской войны – помощником начальника артиллерии 12-й армии… И до конца Гражданской войны (до лета 21-го года) – инспектором артиллерии при штабе Юго-Западного фронта» [ЛЖ, с. 72].

Конечно, в духе героизма воспитывали и книги, на которые Таню наталкивали родители, в первую очередь мама. Девочка, как уже указывалось выше, увлеклась Д. Л. Мордовцевым, исторические романы которого позволили ей почувствовать эпическую красоту борьбы Запорожской Сечи против поляков и подготовили почву для понимания героики «Тараса Бульбы» Гоголя. У Мордовцева же она восхищалась Надеждой Дуровой, примеряя ее героический облик на себя. Увлеклась героикой исторических романов Г. Сенкевича. «…А в Василькове появились все возможности широкого перехода от книг к играм в индейцев, переживаемым серьезно, реально, с высоким мужественно-моральным подъемом. Знакомство со школьниками и детьми из соседних домов дало возможность со второго лета уже создать племена. Я была одним из двух вождей любимых мною могикан под именем „Черного Оленя“…» [ЛЖ, с. 113]. Игра велась с таким азартом, что под вечер родителям приходилось просить красноармейцев, живших в доме, переловить всех «индейцев» и посадить их под замок в сенном сарае.

Дома у Знамеровских не раз собирались папины сослуживцы-артиллеристы, вызывавшие своим мужественным обликом горячую симпатию детей. «Громыченко, – большой, могучий, – любил, выпив, декламировать… исторические стихи Алексея (Константиновича. – А. М.) Толстого, и мне это очень нравилось. Тихо сидя в углу, я смотрела на него самого как на исторического героя, а голос его был для меня воплощением мужской силы и непоколебимого героического начала, – того, перед чем я в тот период научилась преклоняться. Тогда или в другое время, и при каких обстоятельствах, я уже не помню, я запомнила небольшую, худую фигуру и строгий профиль Грендаля, который теперь всегда сразу узнаю на украшающих стены листах с портретами крупнейших артиллеристов Красной армии. Папа по фронту Гражданской войны лично знал Щорса, о котором рассказывал, упоминая и о его красоте» [ЛЖ, с. 82–83].

Авторитет отца в семье был очень высок. В 1921 г., когда Тане было девять лет, «папа заметил среди своих дел и отсутствий мое страстное желание быть мальчиком, мою жажду жизни не обычной, а героической, и это нашло у него полную поддержку. Выбранное мною имя „Володя“ было одобрительно принято, и началось мальчишеское воспитание моего характера. Во-первых, я была посажена верхом на одну из лошадей, которых я обожала с пеленок, и могла шагом разъезжать одна по двору, действуя уздечкой и засунув ноги в ремни выше стремян. Во-вторых, во мне началось развитие стыда перед всяким страхом и вкуса к преодолению хотя бы даже только мнимых опасностей» [ЛЖ, с. 87]. Когда в деревне Поповке в гостях Таня как-то однажды, вспылив, несправедливо обидела брата, отец отослал ее уже поздно вечером одну домой через темный заросший сад, а потом успешно применял этот метод не для наказания, а для окончательного преодоления страха тьмы. Уже сама Таня научилась преодолевать страх боли, стерпев болезненный укус кобылы, когда ухаживала за недавно родившимся жеребенком. «В пределах детских пустяковых травм я все больше училась проявлять терпение и „героику“» [ЛЖ, с. 88], – отмечает она. В дальнейшем по мере взросления дочери ее мальчишеское воспитание под руководством отца вовсю продолжалось: Таня не только носила мужскую одежду, папаху, наган, шашку, ездила с красноармейцами на водопой лошадей, но и начала серьезно обучаться отцом верховой езде и даже заменяла ему ординарца в поездках «на коновязь», завершавших рабочий день командира.

Красноармейцы, окружавшие детей, особенно до 1924 г., тоже были прекрасными примерами мужества и героичности. «Для нас с Борей очень важно было пребывание живших в доме красноармейцев. Благодарная память сохранила их образы, – особенно наиболее любимые, – как образы тех, кто был в этот период нашими настоящими, но мужественно воспитывавшими нас няньками» [ЛЖ, с. 95], – пишет Т. П. Знамеровская.

После поступления в школу Таня всегда могла постоять за себя и за младшего брата, не давая его в обиду и вступая в борьбу и драку с обидчиками, даже если они были мальчишки и намного сильнее ее.

Мужество и мужское самообладание, терпение и выносливость были свойственны Татьяне Петровне и в дальнейшем. Во время геологического похода по Крыму с однокурсниками из Горного института Днепропетровска она, в отличие от многих девочек, никогда не ныла и шла всегда в первых рядах, не боясь ни холода, ни зноя, ни горных круч или оврагов. Столь же по-мужски вынослива она была и позже во время геологических практик от Ленинградского горного института на Урале, в Средней Азии и в Карелии. Облачившись в мужской костюм, превращавший ее еще недостаточно развившуюся фигурку в мальчика, она бесстрашно одна ходила по лесу, не боясь ни диких зверей, ни недобрых людей (случаи убийства в тайге в то время были почти рядовым явлением).

Что более всего поражает в Т. П. Знамеровской – человеке и ученом – это сила ее личности и ее воля. Она сама ковала свою судьбу и не желала склонять голову перед жизненными невзгодами. «„Сгореть дотла, но не чадить“, – это… девиз моего экслибриса, достаточно продуманный в течение жизни»[10], – писала Татьяна Петровна в сентябре 1975 г. Уже у последней черты, перед концом, она остается верна себе:

…Я жажду смерти. Но хочу, хочу,Чтоб и ее сама я выбирала.Страданиям я долг не заплачу, —Мне чужд их культ от самого начала [Л, с. 299].

И в своих исследованиях Т. П. Знамеровская отдает предпочтение героическим личностям, которых она интерпретирует в подчеркнуто романтическом духе. Это и Хусепе Рибера, и Сальватор Роза, и Караваджо. Например, Караваджо, книга о котором вышла в 1955 г., – бунтарь, страстная, порою необузданная натура, одиночка, противопоставивший себя и свой подход к искусству трем ведущим стилям эпохи – маньеризму, академизму, барокко. Т. П. Знамеровская отмечает, что «Караваджо всегда воспевает силу, стойкость, героизм людей из народа, подчеркивая в их образах прежде всего высокое человеческое достоинство, сильную волю, энергию, мужество. Это определяет огромное воспитательное значение, присущее произведениям Караваджо»[11]. Рибера, по мнению ученого, «раскрывает тему величия и красоты человеческого героизма»[12]. «Он [Рибера], – утверждает Т. П. Знамеровская, – испанец, обладающий необычайно мужественным, мощным, одновременно и страстным, и сдержанным, суровым и жизнеутверждающим талантом, испанец, не оторвавшийся от народного миропонимания, еще связанного с традициями реконкисты и рожденными ею идеалами, наивно-материалистически воспринимавший реальность, веривший в силу и величие своего народа, утверждавший красоту и достоинство реальных представителей народных масс»[13].

Мазаччо, творчеству которого Т. П. Знамеровская посвятила свою докторскую диссертацию, защищенную ею в 1975 г., в интерпретации ученого – тоже героическая личность, как в плане смелости новатора, так и в своих образах. Описывая их, она подчеркивает их героику. Например, во фресках капеллы Бранкаччи во Флоренции для нее очень привлекателен и симптоматичен для творчества Мазаччо в целом образ Адама в «Изгнании из рая». «Поступь Адама, – пишет ученый, – вступающего на покрытый терниями путь человеческой жизни, красноречиво говорит о вере художника в силу человека, в его способность жить, бороться, вынести все трудности земного существования мужественно, стойко, с чувством глубокой моральной ответственности за свои деяния. Таков тот настоящий человек „вообще“, человек всех времен, с которым мы уже и ранее столкнулись в произведениях Мазаччо и которого он воспевает своим творчеством»[14]. Так же важно для Т. П. Знамеровской подчеркнуть, что «в идейном отношении Мазаччо демократичнее большинства представителей в целом демократического по истокам искусства эпохи Возрождения. Он полнее других охватил жизненные запросы и чаяния различных слоев народа и научно-художественные устремления передовых умов своего времени»[15].

Свойственная Т. П. Знамеровской оптика зрения была характерна не для нее одной. Это была оптика поколений, прошедших через Гражданскую и Великую Отечественную войны. И партийные установки, требовавшие от искусствоведения быть на переднем крае борьбы за светлое будущее[16], учитывали романтико-героический настрой народа. Надо думать, что сила политического строя СССР во многом и состояла в успешном манипулировании уже имеющимися настроениями общества.

Сама сильная волевая натура, очень рано определившая для себя жизненные принципы и цели, Т. П. Знамеровская считала главным в своей жизни Любовь. Но в самой пылкой горячей любви в своих еще юношеских дневниках она всегда фиксирует, анализирует, разбирает, продумывает свое чувство, его развитие, события, в которых участвует, отношения с людьми и между людьми. Эта особенность сохранится в ней навсегда. Иногда кажется, что она жила только для того, чтобы преображать эту жизнь в художественный, и при этом реалистический, роман, настолько в ее воспоминаниях все жизненные перипетии учтены и продуманы. Но это, конечно, ложное впечатление, на самом деле она горячо любила жизнь, а записывала для того, чтобы на земле остался след ее жизни и ее Любви.

На первое место в любви она ставит искренность чувства. И в любви она умеет бороться за свое чувство, побеждать обстоятельства и беречь Любовь.

Как уже указывалось, «Танюша» еще в школьные годы познакомилась со своим будущим мужем «Павлушей» Чахурским. Далеко не сразу чувства стали взаимными. Было все, как в серьезных романах: и соперница, и ревность к ней. Закончив детскосельскую гимназию и уезжая к родителям в Днепропетровск, «Танюша» вслед за пушкинской Татьяной сама признается в любви «Павлуше», отдав ему свое письмо и подарив тетрадку посвященных ему стихов.

Отец будущего мужа принадлежал до революции к польскому дворянству, и Павла Сигизмундовича по социальному признаку из года в год не принимали в институт. У него были блестящие способности. Он профессионально играл на рояле, получив первые навыки игры у своей бабушки – ученицы А. Г. Рубинштейна. Павел был на несколько лет старше Татьяны, и его смущала собственная неустроенность. С большим тактом, но непреклонно он отверг эту девичью любовь. В своих дневниках Таня писала о пережитых ею душевных страданиях, но она слишком любила жизнь, чтобы навсегда потерять веру в возможность счастья. Она поступает в Горный институт Днепропетровска, потому что ее всю жизнь манила романтика путешествий. Она открытый, общительный, обаятельный человек, в их доме постоянно собираются сокурсники, которым Таня стала верным товарищем. Многие юноши были в нее влюблены. И когда отец был переведен начальником штаба в 1-ю Артиллерийскую школу в Ленинград и семья уезжала из Днепропетровска, Тане выпало выслушать много признаний в любви. Она возвращается в Ленинград и здесь снова встречается с Павлом, с которым эти полтора года переписывалась. Он понимает, что может ее потерять навсегда, и делает ей предложение стать его женой. Они оба геологи. Муж работает в геологических экспедициях, Таня учится в Ленинградском горном институте, куда она перевелась из Днепропетровска. «После ряда увлекательных студенческих практик в отдаленных районах нашей страны я в 1934 году окончила Горный институт и начала работать геологом-съемщиком. Этот путь не был ошибкой молодости, – если бы пришлось начинать жизнь сначала, я бы опять прошла через период экспедиционной работы, во всех отношениях меня обогатившей и оформившей» [А, с. 3][17], – писала Татьяна Петровна в автобиографии.

Очень многое в своей судьбе Татьяна Петровна для себя определила еще в ранней юности. Еще тогда она решила, что у нее не будет детей, иначе домашние обязанности ее затянут. А готова была к чему угодно, только, как она писала, не к обыденному мещанскому серенькому существованию. Еще учась в Горном институте, она решила, что, закончив его, ей нужно поступить на исторический или филологический факультет университета, чтобы развить в себе имеющиеся художественные литературные задатки. Еще тогда, в юности, она приняла решение в случае возможной гибели мужа уйти из жизни добровольно. В 1957 г. в разлуке, вызванной геологической командировкой мужа, она писала, обращаясь в стихах к своему «Павлуше», что если он, не дай Бог, погиб, «Своих уже ненужных дней / Сама прерву я срок» [Л, с. 239].

Все складывалось негладко. В 1935 г. муж был сослан из-за дворянского происхождения в административную ссылку в Казахстан. Татьяна Петровна сразу добровольно уехала за ним, бросив все. Ее усилиями они получили работу по специальности в Геологическом бюро в Караганде. И хотя после весны 1936 г. П. С. Чахурскому дали право вернуться в Ленинград, в экспедиции они ездили в Казахстан. В автобиографии Т. П. Знамеровская пишет: «Так мы пробыли ряд экспедиционных сезонов в Казахстане, а затем два года в Забайкалье на руднике, сезон на Урале и в Карелии» [А, с. 4]. Одновременно в 1936 г. Татьяна Петровна поступает на заочное отделение исторического факультета ЛГУ, «рассчитывая таким косвенным путем придти к истории искусства, которой начала интенсивно заниматься самостоятельно» [А, с. 4].

«Когда началась Отечественная война, муж мой работал в Забайкалье на оловянном месторождении, и я сразу же уехала к нему, чтобы по возможности не разлучаться и в мире и в войне» [А, с. 4], – продолжает Т. П. Знамеровская описание своей жизни. В войну они жили и работали на Дальнем Востоке на руднике Синанча. Вернувшись после войны в Ленинград, Татьяна Петровна восстановилась в университете. В 1950 г. она начала работать преподавателем на кафедре истории искусства и проработала там четверть века.

Муж торопил Татьяну Петровну с выходом на пенсию, им хотелось попутешествовать вдвоем, насладиться жизнью без расставаний. Но 25 августа 1975 г. Павел Сигизмундович скоропостижно ушел из жизни.

Татьяна Петровна уволилась из университета, завершила дела, привела в порядок бумаги, сдала в архив рукописи, подарила краеведческому музею Соликамска свою коллекцию керамики, собранную в многочисленных путешествиях по всему миру, а также ряд книг, многое раздала ученикам и добровольно, как и задумала когда-то, ушла из жизни. Базисом жизни для нее была Любовь, без которой, она считала, жизнь не может продолжаться. В одном из своих последних стихов она писала, мысленно обращаясь к умершему мужу, взяв эпиграфом строки С. Есенина «Будь же все (в оригинале «Будь же ты». – А. М.) вовек благословенно, / Что пришло процвесть и умереть»:

Умру я, жизнь благословивЗа все, что нам она дала.Пока жива, ты тоже жив,Любовь в бессмертьи замерла.Но близок день и близок час,Когда я жизнь благословлю,Тебе шепнув последний разО том, как я тебя люблю… [Л, с. 302].

Таким образом, самой своей жизнью и своей смертью Т. П. Знамеровская подтвердила искренность своей веры в мужество и героику, приложив их и к своей собственной жизни.

Третий важный фактор, сформировавший личность Т. П. Знамеровской, – это влияние ее мамы Марии Витальевны Знамеровской. Именно усилиями мамы, любившей и знавшей поэзию и литературу, Таня увлеклась ими, сама начала сочинять стихи, которые писала потом всю жизнь. У нее есть стихи гражданские, исторические, героические. Часть из них была опубликована при жизни Татьяны Петровны. Но многие стихи личные, о любви. Хотя даже в лирике Т. П. Знамеровской чувствуется присутствие героического начала (см., например, стихотворение 13 из части I «Пробуждение сердца» цикла «Любовь», представленное в настоящей книге), они практически не публиковались. Пристрастие к стихам неотделимо в Т. П. Знамеровской от интереса к искусству. Это явления одного корня. И корень их – материнское влияние. В результате в своих книгах Т. П. Знамеровская гармонично соединяет любование героикой персонажей живописи с тонким описанием их лирических чувств и переживаний, а также с высокопрофессиональным анализом живописной стилистики.

Мама подтолкнула Таню к писанию дневника, в котором та оттачивала свой литературный слог, так пригодившийся ей и в ее многочисленных научных и научно-популярных публикациях.

Дневники она пишет, как будто глядя на себя со стороны. Иногда даже не от первого, а от третьего лица. И описывает не только то, что видит, воспринимает, не только свои переживания и чувства, но и свои жесты, позы, движения, поступки как зритель. Например, она может написать: «…смеясь, сказала я» [ТЛ, с. 84]. Или: «„Напрасно вы так думаете“, – вспыхнула я» [ТЛ, с. 140]. Или: «Я прижала к себе его красивую голову и, целуя, с болью сказала: „Это за твою любовь. Потом я тебе все расскажу“» [ТЛ, с. 273]. Или: «Но я вызывающе улыбнулась и, взглянув на него, сказала…» [ТЛ, с. 268]; «Но я молчала, слушала без улыбки на губах, с опущенными ресницами» [ТЛ, с. 267]; «Он умолкает, и тогда звенит мой голос. Я даже не узнаю его звука, столько в нем боли» [ТЛ, с. 257]. То есть она как будто действительно видит себя со стороны, видит, что (как) она «смеется», «вспыхивает», слышит, что (как) «говорит с болью», видит, что (как) улыбается «вызывающе» или слушает «без улыбки на губах», видит, что (как) «ресницы у нее опущены», слышит, как «звенит ее голос», и чувствует боль не в сердце, а в своем голосе как уже ее вторичное отражение… Это проявляется и в ее стихах, в них часто присутствует две точки зрения – изнутри и снаружи. Ей важно, как она выглядит в глазах людей, что про нее говорят, что думают, она выковывает себя, прислушиваясь к этим замечаниям, хотя глубинные свои принципы никогда не преступает, но умеет учитывать взгляд со стороны. Может быть, ей это помогало, и когда она стала ученым. Не изменяя себе, она чутко прислушивалась к тому, чего от нее ждут. Поэтому ее книги были востребованы, их печатали, они были нужны читателю тех лет и остаются нужны современному читателю.