О Понимании
VI. Науку образуют не знания, но понимание; из знаний же имеют к ней отношение только те, которые имеют целью образовать понимание и ведут к нему.
Рассмотрим необходимость и правильность этого ограничения области науки областью понимания.
Есть два условия, лежащие в самой природе знаний, которые побуждают к этому: 1) невозможность ввести в науку все знания без различия, 2) невозможность провести различие между отдельными знаниями; вследствие чего, допустив в содержание науки некоторые знания, необходимо было бы допустить и все остальные, что противоречит первому условию.
Все знания невозможно ввести в науку, во-1-х, потому, что в таком случае всякий человек без особенного труда мог бы расширять содержание науки, – стоило бы лишь о чем-нибудь узнать что-нибудь достоверное. Ясно, что при этом условии невозможно было бы ни придать науке какую-либо правильность, ни сообщить ее развитию какую-либо последовательность. Ее форма, содержание, задачи представляли бы собою нечто неуловимо изменчивое, подвижное и лишенное всякой определенности. Bo-2-x, потому, что в таком случае необходимо было бы признать наукою те массы знаний, которыми обладали и обладают народы, о которых справедливо привыкли думать, что они не создали науки. Напр., дикие народы имеют много знаний, верных и точных, но что сталось бы с наукой, если бы в содержание ее ввести все эти знания? Китайцы также имеют много знаний, интересных, удивительных и истинных, но совокупность их знаний мы не решимся назвать наукой, потому что у этого народа никогда не замечалось стремления к чистому пониманию и свои знания он приобретал не для того, чтобы достигнуть его. Греки многое знали до Фалеса, но только с Фалеса начинается у них наука; потому что хотя он и не приобрел никакого важного знания с точным значением, однако в нем в первом пробудилось стремление к пониманию, т. е. к объяснению того, что знал ранее и он, и другие. Римляне, столь положительные и точные в жизни и в знаниях, также не создали науки. Наконец, – и это особенно замечательно – из новых народов признаются образовавшими у себя науку только романо-германцы, живущие в пределах Европы, – хотя не только знания, но и Академии, Университеты и ученая литература существуют и у других народов, живущих как в Европе, так и за ее пределами. Где источник этого убеждения, никем не оспариваемого? Не значит ли это, что наука с одной стороны, а знания и даже ученость – с другой не тожественны? И причина их различия не лежит ли в различном отношении к ним человека, в различии самых побуждений, которыми руководится он, в одном случае создавая науку, а в другом – только ученость и знания? То видимое целое – литература и учреждения, – что мы называем наукою греков и европейцев, не есть ли только видимое проявление, бессознательно созданное и никогда не служившее само себе целью, невидимой жизни духа, стремящегося к пониманию и движимого пытливостью? а то разрозненное и нестройное, что мы называем произведением учености и знания у других народов, не есть ли только искусственное создание этих внешних форм, с надеждой, мы думаем напрасной, что в них зародится со временем тот дух, который должен был бы вызвать их?
Таким образом, невозможно вводить в науку все знания, не может составить части ее каждое знание. Но однако, принято многие знания называть научными, хотя – достойно замечания – совокупность их никогда не называют наукою. Справедливо ли это? Можно утверждать, что нет, относительно всех знаний, приобретенных не с целью достигнуть понимания; на том основании, что ни в природе, ни в свойствах этих знаний нет никакого отличия от всех других знаний, которых никто не решится ввести в науку.
И в самом деле, если мы всмотримся в то, почему одни знания вводятся в содержание науки, а другие – нет, то увидим, что причина этого лежит не в самых знаниях, а в условиях их приобретения. Этих условий три: 1) количество приобретаемых знаний: если их много, их вводят в науку, если мало – не вводят в нее, хотя природа их одинакова: вводимые знания состоят из многих, порознь не вводимых в нее. Сюда относятся все так называемые «собрания сырых материалов», т. е. простых описаний, наблюдений и известий о предметах и явлениях. Напр., описание обычаев жителей какого-либо одного селения не вводится в науку; но собрание наблюдений над нравами и обычаями многих селений вводится в науку этнографии и статистики. Отдельное наблюдение над состоянием температуры и влажностью воздуха не считается научным; но если этих наблюдений сделано несколько тысяч, их вводят в науку метеорологию. Отдельное известие о жизни какого-либо замечательного человека или о каком-нибудь замечательном событии не называется научным; но собрание таких известий нередко называется наукою истории. Это же описание отдельных предметов, фактов и явлений составляет содержание бесчисленного множества так называемых «монографий», особенно наполняющих собою естествознание. Все эти описывающие и рассказывающие науки, равно как все описывающее и рассказывающее в науках, не ограничивающихся этим, вносилось и вносится в науку согласно с определением ее как «совокупности человеческих знаний»; но должно быть строго выделено из нее как из «понимания». 2) В количестве труда, употребляемого для приобретения этих знаний. Так, напр., ценность этнографических наблюдений возрастает в мнении людей, если они сделаны в странах отдаленных и малодоступных. Ценность зоологических и ботанических описаний возрастает, если предмет их – существа, редко встречающиеся в природе. Ценность исторических рассказов увеличивается по мере отдаленности тех эпох, которых они касаются. 3) В малой доступности этих знаний как для тех, которые захотели бы образовать их, так и для тех, которые захотели бы их усвоить. Сюда относятся многие специальные ученые сочинения, требующие долгой предварительной подготовки, напр., изучение рукописей и критика текстов в филологии. Знания, составляющие содержание этих и подобных трудов, не имеют внутреннего значения и достоинства; но трудность, с которою они приобретаются и усваиваются, и малое количество людей, занимающихся ими, увеличивает уважение к этим знаниям и их вводит в науку. Заметим, что из рассмотренных трех условий, способствующих введению в науку простых знаний (не имеющих целью образовать понимание), первые два чрезвычайно расширяют содержание науки и вводят в число созидателей ее людей, не обладающих ни глубиной интереса к истине, ни силою ума; а третье условие чрезвычайно суживает содержание науки и вводит в число созидателей ее людей, обладающих часто большою силою воли и большим трудолюбием, но лишенных нередко всякого интереса к пониманию. Все три условия производят то, что наука становится достоянием как бы отдельного класса людей и как занятие наполняет их досуг и доставляет им удовольствие; но одновременно с этим она теряет интерес для всех других людей, потому что утрачивает связь со всеми глубокими интересами человеческого ума и человеческой жизни.
Как кажется, в основании воззрения тех, которые вводят в науку эти и подобные знания, лежит молчаливое убеждение, что развитие науки зависит от количества собираемых знаний, что, чем больше будет сделано наблюдений и записано фактов, тем лучшим материалом будут служить они для выводов, – хотя бы и были сделаны без всякой определенной цели и предусмотренного плана. Это убеждение глубоко ошибочно. Оно основано на непонимании самой природы способов изыскания истины. Можно собрать громадное количество наблюдений, и при всей точности своей они могут быть таковы, что из них невозможно получить ни одного вывода, способного занять место в науке. Все выводы, получаемые из таких простых наблюдений, верны только в пределах сделанных наблюдений: мы видели, что данное явление совершалось так-то или что ему сопутствовало то-то, и знаем это; но будет ли оно всегда происходить так же и будет ли ему всегда сопутствовать то же, этого мы не знаем и не можем знать, потому что не понимаем, почему оно происходит так, а не иначе или почему ему сопутствует то, а не другое. И понимания этого невозможно извлечь ни из каких наблюдений, как бы много их ни было. Для этого необходимы другие приемы исследования: опыт – простой, но хорошо придуманный. История науки всего лучше убеждает в этом: напр., в физике все открытия были сделаны не путем бесчисленных наблюдений, но при помощи двух-трех опытов, искусно произведенных, т. е. таких, в которых не только смотрели глаза, но и думал ум.
Таким образом, из знаний только те имеют значение для науки, которые были приобретены с целью образовать понимание. Из них только могут быть выведены истины, имеющие не временное значение, верное в пределах сделанных наблюдений, но неизменное, постоянное. Бесцельно же собранные знания должны быть выделены из области науки – безразлично, будут ли они многочисленны или одиночны, с трудом приобретены или без него, с предварительною научною подготовкою или без нее. Можно с помощью простых или сложных приемов описать небо и землю, сосчитать песчинки в пустыне и капли в море; это будут знания бесчисленные и точные, приобретенные трудом нескольких поколений; но это не будет наука, ни даже тень науки.
Это ограничение области науки областью понимания не носит в себе отрицания многочисленных и разнообразных знаний, приобретаемых человеком для нужд и без нужды. Оно только выделяет их из науки как нечто несамосущее, изменчивое и временное. И с тем вместе это отожествление науки с пониманием замыкает первую в самой себе, превращая ее в самостоятельную область человеческого творчества. В этом творчестве и исходным началом, побуждающим к деятельности, и целью, к которой направляется деятельность, служит не временное в человеке и не произведенное в нем, но, как это будет показано ниже, его первозданная и вечная природа.
Заключенное в этих границах вполне соответствует тому, что называлось наукой в лучшие для нее времена, и тому, что есть лучшего в ней теперь; потому что оно обнимает собою все, что создавалось и создается в науке, выделяя лишь то, что никогда ничего не создавало в ней и не стремилось ничего создать. Но, что особенно важно, оно вполне выражает природу того, о чем смутное, но глубокое и прекрасное понятие сложилось в жизни – по крайней мере в нашей – и упорно хранилось несмотря на все, что являлось под именем науки и что нередко так не соответствовало этому понятию. Возведение науки к чистому пониманию только проясняет это смутное сознание, и отрицание научности во всем, что не связано с пониманием, только оправдывает это влечение, столь глубоко коренящееся в человеческих инстинктах, что ни века своею тяжестью, ни сложившаяся история своим авторитетом до сих пор не подавили его. Оно показывает, что в свободном и чистом проявлении этого инстинкта, доселе робкого, как бы чувствующего неправоту свою, и состоит всецело сущность науки. И в самом деле, как простая любознательность служит признаком только внешности и бессодержательности ума, так и ученость, не соединенная с пытливостью, скорее подавляет разум, нежели служит обнаружением его; потому что и та и другая есть приобретение познаний извне, и порождается невольною потребностью наполнить внутреннюю пустоту его, занять чем-нибудь познавательную способность, внутри бессодержательную и безжизненную. Не коренясь ни в каких инстинктах человеческой природы, в этом виде наука не есть нечто необходимое для человека, не есть невольное проявление его творчества, не есть раскрытие его разума и орган последнего. И появляется она в этом виде только тогда, когда или еще не пробудилась его природа в истории, или уже погасла подавленная.
Показав, что предмет науки есть неизменно существующее, ее содержание – истинные знания о нем, а ее сущность – соединение этих знаний в понимание, перейдем теперь к исследованию, объяснению и доказательству второй части определения науки. Здесь перед нами точнее раскроется, в чем именно состоит понимание и как относится оно к разуму, из которого исходит, и к понимаемому миру, о котором слагается.
Глава II
О схемах разума и сторонах существующего
I. Раскрытие внутреннего содержания второй части определения науки и доказательства справедливости ее. – II. Рассмотрение общего процесса образования полного понимания. Существуют ли какие-либо знания в разуме ранее опыта? Два представления, без которых и немыслимо и невозможно какое-либо знание, сами невозможны и немыслимы без предшествующего чувственного впечатления. Эти два чувственные представления необходимо предшествуют и образованию аксиом; однако процесс самого образования аксиом совершается помимо опыта, не только чувственного, но даже и умственного. – III. Существует ли самый разум ранее опыта? Порядок возникновения в разуме идей, образующих полное понимание. Идея существования как необходимо предшествующая всем другим идеям разума. Центр схем понимания. Образование идеи о сущности бытия. Образование идеи об атрибутах бытия. Образование идеи о причине бытия; отличие процесса образования этой идеи от процесса образования предшествующих идей и его значение в общем развитии человеческого понимания. Образование идеи о цели бытия. Образование идеи о сходстве и различии бытия; условия, необходимые для возникновения этой идеи; особенности ее образования. Образование идеи числа; вероятный порядок возникновения чисел. – IV. Строение разума, раскрывающееся в процессе образования полного понимания. Вид существования разума; понятие о существовании реальном и потенциальном; два вида потенций: неопределенные и определенные; бесформенность и инертность первых, законченность и скрытая жизненность вторых; первые носят в себе то, из чего образуется реальное бытие, вторые – то, во что образуется оно; к которому виду этих потенций может быть отнесен разум; первое определение его. – V. Природа жизненности, присущей разуму. Она определяется через выделение из познания того, что идет от внешнего мира, и того, что идет от самого разума. В полном понимании познаваемое взято из внешнего мира, познавание идет от разума. Первое дает содержание пониманию, второе состоит из стремления приобрести это содержание и из способности образовать его. Различное отношение разума к знанию и к пониманию. Понимание есть жизнь разума и сущность его. Второе определение разума. – VI. Формы, в которых проявляется жизненность разума. Схемы понимания. Факты, показывающие невозможность, чтобы эти схемы были произведены в человеке внешним миром. Из существующего вне разума воспринимается им и понимается только то, что имеет в нем соответствующую себе схему; трудность точного определения этих схем. – VII. Соотношение между схемами понимания и сторонами бытия; это соотношение предсуществует влиянию бытия на разум и разума на бытие; его объяснение поэтому следует искать в общем происхождении бытия и разума. Потенция идеи существования как центр этих схем. Сущность каждой и отдельной схемы состоит в чистом стремлении и в чистой способности образовать идею, соответствующую своей природе, о существующем. Шесть схем понимания: схема сущности, соответствующая природе существующего; схема атрибутов, вытекающая из природы существующего; схема причинности, соответствующая производящему в существующем; схема целесообразности, соответствующая производимому в существующем; схема сходства и различия, соответствующая родам и видам в существующем; схема чисел, соответствующая количественной стороне в существующем. Третье и окончательное определение разума. – VIII. Объяснение явлений процесса понимания из природы разума, выведенной из наблюдений над этим процессом. Уничтожение эмпиричности в истинах об этих явлениях понимания, и сообщение им характера необходимого и постоянного. Первый ряд аксиом относительно познания: 1. познание неизменно и необходимо слагается из наблюдения и умозрения, 2. наблюдение неизменно и необходимо предшествует умозрению, 3. раз начавшийся процесс понимания неизменно и необходимо переходит во всепонимание, 4. этот процесс понимания движется, направляется и определяется самою природою познающего разума, но не природою и влиянием внешнего познаваемого мира. Второй ряд аксиом относительно познания: 1. познавание есть явление, произведенное и обусловленное соответствием схем понимания со сторонами бытия, 2. границы понимания человеческого определения схемами человеческого разума. Три возможные случая в соотношении между миром идей и миром вещей; невозможность для человека когда-либо переступить через границы, положенные для его разума в самом строении этого разума; сущность этой ограниченности разума.
I. В стремлении и в способности образовать науку как понимание раскрывается природа человеческого разума.
Не трудно заметить, что в науке как в «совокупности человеческих знаний» природа разума человеческого остается скрытою, необнаруженною. Даже более: в образовании подобной науки совершенно не видно его участия. Получать простые знания, присоединять их одно к другому – это процесс, свойственный не только всем людям без различия, но, как кажется, и существам низшим. Здесь ум человека является простым приемником внешних импульсов, зеркалом, отражающим и удерживающим мимо идущие впечатления. В этой способности получать и удерживать впечатления не проявляется никакой внутренней жизненности духа, нет ничего, о чем мы могли бы утверждать, что оно присуще ему по самой природе его: к этой работе способен и мертвый механизм. Скажем более: рассматривая эти знания, невозможно узнать, существует ли самый этот разум ранее полученных впечатлений, так как ни до восприятия их, ни после того, как они восприняты, он ничем не обнаруживает своего самостоятельного, от них независимого существования. Быть может, с получением внешних импульсов не пробуждается он: до них его просто нет; быть может, он, как совокупность полученных впечатлений, и возникает только в момент их восприятия; самая сущность его, быть может, и есть только пучок этих собранных впечатлений, и раз рассыплются они, исчезнет и он бесследно.
Совершенно другое понятие составим мы о разуме, если рассмотрим процессы образования понимания. Сложное и строго определенное, по мере того как образуется оно, в нем выступают его скрытые формы и обнаруживается его невидимое строение и природа; подобно тому как проступают бесцветные и невидимые формы сосудов, когда в них впитывается окрашивающее вещество.
II. Рассмотрим же, чтобы обнаружить эти формы разума, общий процесс, через который проходит всякое образующееся понимание. Его можно проследить и проверить на себе во всякое время.
Прежде всего и опыт и размышление убеждают нас, что никакое понимание не может быть образовано без предварительного чувственного впечатления; ничто не может появиться в сознании, пока не появилось что-либо в ощущении. Потому что без этого внешнего впечатления нет предмета для понимания: нельзя понять что-либо, когда не знаешь, существует ли что-нибудь. Невозможно, чтобы ранее соприкосновения с внешним миром в разуме было какое-либо знание; потому что всякое знание есть необходимо знание о чем-нибудь, а самое сознание о существовании чего-либо может быть почерпнуто только из опыта.
Из этого общего закона о происхождении человеческих знаний не могут быть исключены так называемые аксиомы, о которых утверждают обыкновенно, что они присущи разуму по самой природе его и существуют в нем ранее всякого опыта. Пока обращалось внимание на то, что истинность и непоколебимость содержимого в них знания превосходит собою истинность и непоколебимость всех опытных знаний, до тех пор можно было думать, что они действительно предшествуют всякому опыту и независимы от него. Но если мы обратимся от этого содержимого знания к тому, что составляет предмет его, если от свойств и отношений, утверждаемых или отрицаемых в аксиомах, перейдем к существованию обладающего свойствами и вступающего в соотношения, то мы тотчас увидим невозможность выделить происхождение аксиом из общего происхождения всех знаний и признать их знаниями предопытными. И в самом деле, как может разум знать, что, напр., параллельные линии никогда не сойдутся, когда он не знает, существуют ли вообще какие-нибудь линии; а знание о существовании линий он получает, только соприкасаясь с внешним миром. Или как он может знать, что целое равно сумме своих частей, когда он не знает, существуют ли вообще какие-нибудь предметы, – а тем более что эти предметы делятся на части. Для того чтобы образовать какое-нибудь понятие о чем-либо, человек необходимо должен предварительно образовать два представления: 1) о существовании того, о чем что-либо утверждается, 2) о существовании того, что о чем-либо утверждается. Но всякое представление о существовании чего бы то ни было чуждо разуму, рассматриваемому в самом себе. О том, есть ли что-нибудь, он узнает тогда только, когда существующее внешним импульсом дает ему знать о своем существовании.
Но если, таким образом, аксиомы не могут быть признаны знаниями предопытными, то, тем не менее, истины, в них заключенные, подобно многим другим, следует признать сверхопытными; потому что процесс образования их совершается помимо опыта не только чувственного, но даже и умственного. Так, в примере, взятом нами, положение, что «параллельные линии никогда не сходятся», получается не через рассматривание существующих параллельных линий и не через умственное продолжение их в пространстве, но путем простого умозаключения. Ив самом деле, из предложений: 1) «параллелизм линий есть свойство их на всем протяжении находиться на одном и том же расстоянии друг от друга» и 2) «сходимость линий есть свойство их на своем протяжении изменять взаимное расстояние от некоторой величины до нуля» ум прямо заключает, что две линии не могут обладать одновременно и параллелизмом и сходимостью, потому что каждое из этих двух свойств состоит в отсутствии другого свойства, т. е. что 3) «параллельные линии никогда не могут сойтись» (предполагаемая предопытная аксиома). Но ни этого и никакого другого знания разум не может иметь ранее опыта, потому что только опыт дает ему сознание о существовании тех предметов, имена которых служат логическими подлежащими и логическими сказуемыми в предложениях, выражающих какое-либо предполагаемое до опыта знание.
Но так как реальное (уже существующее) содержание разума могут составлять только реальные (действительно существующие, т. е. уже образованные) истины, то из всего сказанного о происхождении знаний вытекает следующее: разум, рассматриваемый в самом себе, не есть что-либо действительно существующее (не есть существо реальное).
III. Теперь, чтобы не оставить ничего неразъясненным относительно разума и чтобы определить точнее значение одного из терминов, вошедших в выведенное положение о нем, разрешим следующий вопрос: «разум, не имеющий реального существования, есть ли вообще отсутствие всякого существования?»
Вопрос этот может быть разрешен следующим образом: если разум не имеет никакого существования сам по себе, то, следовательно, он есть пустое ничто; но если он есть совершенная пустота, то в то, что по предположению заменяет его, может быть поставлено все желаемое, т. е. что в нем безразлично отразится всякое впечатление, какое мы пожелаем в него ввести, и образуется безразлично всякое представление.
Вот рассуждение, справедливость которого едва ли может быть подвергнута сомнению и которое ожидает только опыта, чтобы дать безусловно твердое решение в ту или другую сторону. Произведем же этот опыт.
Знания могут быть или о существовании чего-либо, или о природе чего-либо существующего, или о каком-нибудь свойстве его, или о его причине или цели, или, наконец, о его сходстве с чем-нибудь или различии от чего-либо. Если до соприкосновения с внешним миром разум не имеет никакого существования, то в таком случае из этих шести видов знания в нем безразлично может образоваться первым каждое. Посмотрим, действительно ли это может произойти. И опыт (его может каждый совершить на себе), и наблюдение над другими, и размышление одинаково убеждают нас, что нет. Разум не может образовать первое свое представление о природе чего-либо, потому что в нем нет еще представления о существовании чего-либо; разум не может сперва узнать о свойстве предмета, а потом о том, что существует предмет, обладающий этим свойством; он не может сперва узнать о цели чего-либо, а потом о том, что есть это нечто, имеющее цель, и т. д. Одним словом, опыт убеждает, что и получаемые разумом впечатления, и представления, возникающие в нем, следуют одно за другим в некотором строго определенном порядке, правильности которого не в состоянии нарушить ни природа, ни сам человек. Именно, первое соприкосновение разума с миром внешним необходимо отразится некоторым сознанием, которое будет первым для него, и этим сознанием неизменно будет идея чистого существования: «есть нечто» – вот первое, что говорит в себе разум, первое движение его, первая жизнь в нем. Идея чистого бытия ранее всех других вступает в разум и составляет первое реальное, уже сформировавшееся содержание его. Никакая другая идея ей не предшествует, она неизменно предшествует всем идеям.