Мой отец Лаврентий Берия. Сын за отца отвечает…

Предисловие

Сегодня святая Троица… Светлый христианский Праздник. За окном шумит ливень, беспощадно сбивая отцветшие лепестки каштанов. В распахнутые двери балкона врывается свежий летний ветер, наполняя квартиру озоном. Мою беседу с одиноким хозяином сопровождают раскаты грома, словно гул канонады из ушедшей эпохи, где осталось столько тревоги, страха, страданий. Недавно он похоронил мать, которая была для него не только родным человеком, но и близким другом. С ней вместе ему пришлось испытать полынный привкус ссылки, долгие годы изоляции от общества. Мать умерла в восьмидесятисемилетнем возрасте, сохранив прежнее душевное обаяние, доброту и веру в людей…

Говорят, в молодости она была неописуемой красавицей и будущий муж, дрогнув перед ее очарованием, похитил избранницу. Тяжелое бремя ответственности легло на хрупкие плечи Нино Гегечкори после замужества. Шутка ли – мужем был Лаврентий Берия!.. Их первенец – единственный сын, с которым мне предстоят нелегкие беседы, ныне уже немолодой, но, вспоминая маму, с трудом сдерживает слезы. Согласно завещанию, он ее похоронил в Тбилиси. А могилы отца нет. От отца вообще не осталось ничего: ни вещей, ни книг, ни документов, ни фамилии и отчества. Хотя передо мной и сидит кровный сын Лаврентия Павловича Берия, по паспорту он – Сергей Алексеевич Гегечкори: так его нарекли гэбэшные власти, выпуская на волю после десятилетней ссылки. Мол, оградим тебя от народного гнева!.. Серго упорствовал, не хотел принимать другую, хоть и материнскую, фамилию и иное, хоть и прадедовское, отчество. Он хотел остаться тем, как крестили при рождении – Сергеем Лаврентьевичем Берия. Однако его убеждали: куда бы ты ни поехал, где бы ты ни работал, тебе все равно вручат именно этот паспорт! Привыкай! И ему пришлось делать вид, что привыкает… Оказывается, не смог привыкнуть, ибо ему чужд комплекс Павлика Морозова, донесшего на родного отца.

Я давно знал, что мы живем в одном городе. Несколько раз даже пытался отыскать его, но в последний момент останавливали сомнения: захочет ли сын заклейменного «агента международного империализма» встретиться с земляком-писателем, вынашивающим мысль написать книгу о его семье. На имя Берия тогда вообще было наложено табу, его нигде не упоминали, обходили молчанием, как бы следуя совету древних латинян: De mortius aut bene, aut nihil». («О покойниках или хорошо, или ничего!»). Плохого и отвратительного было наговорено хоть отбавляй, а отзываться хорошо в нашем государстве не было принято даже о святых покойниках, – тут же многогрешный партийный босс и всемогущий шеф тайной полиции. Но история – «сволочнейшая штуковина» и ей свойственно время от времени возбуждать интерес к себе и людям, игравшим заметную роль в жизни общества. Более того, она сама выбирает главных действующих лиц для своих грандиозных постановок, безошибочно разгадывая амплуа того или иного исполнителя.

Во многосерийной большевистской эпопее, полной драматизма и человеческих трагедий, Лаврентию Берия была уготовлена роль покорителя Олимпа и низвергнутого, идола, на которого впоследствии спишут все мыслимые и немыслимые преступления коммунистического режима. Сегодня очевидно, что после тридцатилетней диктатуры Сталина, грузина по национальности, Берия, тоже грузин, будь даже агнцем божьим, не был бы помилован волчьей стаей из Политбюро, где каждый дрожал за собственную шкуру. А дрожать было за что, ибо все они, почти без исключения, продвигались к высшей власти по трупам своих друзей и соратников. Их траверсы были обагрены кровью: у кого – большей, у кого – меньшей. Но разве это имело значение? У всех рыльце было в пушку… Лучше Лаврентия Берия знать об этом не мог никто. Работа у него была такая: владеть тайнами не только Кремля, но и всей страны. Стая понимала: смерть Сталина – это рубеж, который может оказаться для нее роковым, если она не уберет опаснейшего соперника, такого же туземца, как и покойный хозяин. Никита Хрущев, прекрасный исполнитель гопака на сталинских застольях, решился стать главным ликвидатором и, опираясь на «коллективный разум» единомышленников, сумел добиться цели…

С тех пор прошло без малого сорок лет. Неузнаваемо изменилась наша жизнь. Приказали долго жить СССР, КПСС, КГБ. История, сначала распределившая роли, ныне вершит суд над их исполнителями. Предлагаемая книга содержит как бы дополнительные показания для этого суда.

Я понимаю, что объективную историю репрессий в СССР не смогут написать дети как репрессированных, так и репрессировавших. И те, и другие полны желания показать своих родителей в лучшем свете, тогда как истина лежит где-то посредине. К этой средине нам и необходимо стремиться.

Я отдаю себе отчет в том, насколько дерзновенна даже робкая попытка посмотреть на Лаврентия Берия как бы с новой, отличающейся от официальной точки зрения. Совсем недавно это было бы немыслимо. Но сегодня, в период тотальной переоценки ценностей, мы вправе не принимать на веру многие утверждения советских идеологов и историографов, успевших возвести Эвересты лжи. Тысячи страниц новейшей истории до недавно нашей общей страны ничуть не искренне и не объективнее страниц ставшего притчей во языцех «Краткого курса ВКП(б)». Его хоть за краткость можно уважать…

– Злостные намерения обелить предателя! – воскликнет ортодоксальный читатель.

– Отнюдь! – отвечу я ему. – Речь пойдет лишь о том, в чем видели грехопадение Л. Берия члены Политбюро и Центрального Комитета и как в свете нынешней общественно-политической обстановки в бывшем СССР выглядят их доводы.

Сегодня мало кто остался в живых из участников заговора против Берия. Большинство из них, дожив до глубокой старости, ушли в мир иной спокойно, напоминая о себе потомкам то невзрачными плитами на кремлевской стене, то черно-белыми надгробными памятниками на Новодевичьем кладбище. Но как они ни старались скрыть свое истинное лицо, все равно не смогли. Еще долго нас будут преследовать их мрачные зловещие тени, и хотя уже нет страны, которую они якобы строили, и нет строя, который хотели навязать всему миру, мы, ныне сущие, навряд ли сумеем полностью уйти от них, Да и вытаскивание на свет божий новых и новых свидетельств о прошлом не облегчит нам участь несчастных граждан обнищавших и обездоленных стран. Дай бог, чтобы будущее у всех нас было свое, но прошлое, в котором худо-бедно, но жили вместе, принадлежит всем нам. И мы с моим собеседником отправляемся туда, в прошлое, которое, к сожалению, не стало нашим светлым будущим.

Диалоги с сыном Лаврентия Берия

– Батоно Серго, я знаю, что ваш отец родился 30 марта 1899 года в бедной крестьянской семье. Однако хочется поставить вопрос шире: кто ваши предки?

– Дед мой по отцу – Павле Берия – свою молодость провел в Мингрелии, но из-за. конфликтов с властями был вынужден, оставив свой малый достаток, переехать в глухую абхазскую деревню Мерхеули. Родом он из села близ Мартвили, где жили, да и ныне проживают наши однофамильцы. Среди них – и мои двоюродные и троюродные братья и сестры. С некоторыми из них, кто не побоялся поддерживать со мной контакты, встречаюсь и теперь. Бабушка моя по отцу – из знатного рода Джакели. Звали ее Марта. До переезда нашей семьи в Москву она жила с нами и принимала активное участие в моем воспитании. Умерла она в 1955 году, после того, как мы с матерью вышли из тюрьмы. Пришлось нам целый год искать моих бабушек (и по отцу, и по матери), которых после гибели отца, выселив из тбилисских квартир, определили в дом престарелых под Гори. Никому из родственников, в том числе и детям, не разрешили взять их к себе.

– У Лаврентия Павловича были братья и сестры?

– Да, была родная сестра Анета. Она тоже жила с нами, но, не сумев привыкнуть к Москве, возвратилась через год вместе с бабушкой Мартой в Тбилиси. Эта образованная женщина после тяжелой болезни стала глухонемой. Отбыв с мужем и ребенком ссылку в Абакане, тетя умерла, а ее дочь – моя двоюродная сестра – живет в Тбилиси.

Был у отца и сводный брат Капитон Кцарацхелия, который еще до революции со своим дядей, бабушкиным братом, уехал в Маньчжурию на заработки, а вернулся в Советский Союз в 1935 или 1936 году. Одно время он жил у нас, но позже переехал в Сухуми, где заведовал нефтебазой.

– Я слышал, что бабушка Марта была очень набожной женщиной…

– Да. Она ходила в церковь и вела христианский образ жизни.

– А как сын на это реагировал?

– Я вам одну историю расскажу. Был у нас в школе октябрятский кружок безбожников. Первой моей акцией как члена этого кружка стало то, что я испортил старинную икону, которую бабушка хранила в шкафу. Отец, вернувшись с работы домой, заметил, что она расстроена и спросил, в чем дело. Бабушка промолчала, а я с чувством удовлетворения и гордости рассказал, как разделался с предметом ее религиозного преклонения. Отец велел принести остатки иконы, потом попросил маму позировать. Рисовал он часа два. Вставив свою работу в рамку, он отдал ее бабушке со словами: «Что на него обижаться? Он воспитан нашим временем». Мне же сказал: «Ты поступил неправильно. Надо уважать чужие убеждения». Позже я все приставал к бабушке: «Как ты молишься на эту икону? Ведь ты знаешь, что на ней не Богородица нарисована, а моя мама?!» Бабушка отвечала: «Когда вырастешь, поймешь, что этот рисунок для меня священен!»

– Я впервые слышу, что Лаврентий Павлович рисовал… – Он рисовал очень хорошо, посвящая этому увлечению все выходные. Работал маслом, акварелью, углем. Любил писать мои портреты. К своим работам относился снисходительно, но дружил с художниками, не скрывая своей любви к живописи. Более того, он страстно хотел, чтобы я стал художником. Но я выбрал технику. Кстати, также с его благословения.

– Сам Лаврентий Павлович какое получил образование? – Когда отцу было семь лет, дедушка, продав свое ничтожное имущество, отправил его на учебу в Сухумское высшее начальное училище. Вместе с ним поехала и бабушка Марта, все годы учебы жившая вместе с сыном в одной комнате, которую снимала. Грузинских школ тогда почти не было, родной язык преследовался, преподавание велось на русском. Я видел аттестат отца: в нем одни пятерки. Окончив училище с отличием, он задумался над дальнейшим образованием. Отец сильно увлекался архитектурой и строительным делом. Чтобы овладеть этими профессиями, надо было ехать в Петербург или Баку, где имелись соответствующие факультеты. Выбор пал на Баку – это и ближе, и дешевле. Дедушка продал оставшееся добро, добыл кое-какие деньги и благословил сына в путь Пятнадцатилетним юношей отец поступил Бакинское механико-строительное среднее техническое училище. Летом 1917 года он отправился на румынский фронт в качестве техника-практиканта, а после расформирования воинской части в которой служил, вернулся в Баку. В 1919 году он с отличием окончил училище и получил специальность техника архитектора-строителя.

– Известно, что Лаврентий Павлович вплоть до ноября 1922 года был связан с Азербайджаном, где он стал заместителем начальника секретно-оперативной части и заместителем председателя ЧК. Что вы знаете о бакинском периоде деятельности отца?

– Еще в студенческие годы через грузинское землячество он был вовлечен в работу бюро ячейки РСДРП (большевиков). Отца и нескольких молодых людей из подполья заслали к муссаватистам со спецзаданием: выяснить местонахождение их типографии и явок. Это подтверждается документами, которые до сих пор скрывают. А. И. Микоян отвечал за этот участок нелегальной работы и об участии отца в ней сам рассказывал мне. Когда произошли события, приведшие к трагедии с двадцатью шестью комиссарами, то отца в составе XI армии направили в Грузию для борьбы с меньшевиками. Там за подрывную деятельность против правительства его арестовали и поместили в кутаисскую тюрьму, но вскоре освободили по настоянию С. М. Кирова. Сейчас ходят разные слухи и домыслы: мол, Берия сорвал голодовку в тюрьме, хотя, наоборот, он ее организовал. Мне известно иное: отец отказался от побега, застрельщиком которого был Шалико Церетели, боевой офицер, кавалер Георгиевского креста. С. Киров уже вел переговоры об освобождении отца, а побег мог подтвердить его виновность и привести к дальнейшему преследованию. Церетели отец не забыл и после советизации привлек к работе в ЧК. К сожалению, в 1953 году Церетели расстреляли как сообщника Берия.

– Теперь много говорят и пишут о том, что Берия причастен к контрреволюционному восстанию 1924 года в Грузии…

– По долгу службы (в то время он занимал должность начальника оперативной части и зампредседателя ЧК Грузии) отец был осведомлен о меньшевистских приготовлениях. ЧК настолько подробно знала о готовящейся акции, что она заранее была обречена на провал.

– Так неумело действовали меньшевики или так умело работала ЧК?

– Я сказал бы, что неумело действовали меньшевики. Среди них, конечно, достаточно было профессионалов, но ошибка их заключалась в том, что в конспиративную работу вовлекли такое большое количество людей, что контролировать их поступки было невозможно. Короче, несколько поторопились, нарушив правила игры. Чтобы избежать кровопролития, отец, с разрешения Орджоникидзе, сыгравшего весьма неблаговидную роль в дальнейших событиях, организовал умышленную утечку информации, намекнув, что ЧК знает все: и дату выступления, и местонахождение арсеналов оружия, и маршруты его ввоза и т. д. Однако большинство меньшевистских руководителей не поверило и направило в Грузию Валико Джугели, командующего национальной гвардией, умного человека и настоящего рыцаря. О его появлении отец узнал сразу и через надежного сотрудника еще раз предупредил о бессмысленности восстания. Он требовал, чтобы Джугели немедленно покинул страну и убедил сообщников в неизбежности поражения. Джугели пренебрег предупреждением. Наоборот, он решил прогуляться в центре Тбилиси, по Плехановскому проспекту. Его тут же узнала какая-то женщина и сообщила в ЧК. Открыто заступиться за него отец не мог. Уже из заключения Джугели послал предупреждение, но его восприняли как фальшивку. Восстание провалилось, а над Грузией прокатилась волна жестоких репрессий. Увы, тогда правил Грузией не Лаврентий Берия…

– Генерал Дмитрий Волкогонов в своей книге «Триумф и трагедия» излагает свою версию знакомства Берия со Сталиным. Как будто бы они познакомились в 1929–1930 годах в Цхалтубо. А. Антонов-Овсиенко считает, что знакомство произошло в 1924 году, когда Генсек принимал ответственных работников грузинского ЦК и ГПУ после победы, так сказать, над путчистами. Первая встреча с вождем – это веха, определившая всю дальнейшую жизнь Лаврентия Павловича. Он наверняка рассказывал вам об этом…

– Из семейных преданий я знаю, что отца как перспективного работника Сталину представил Орджоникидзе в 1921 году, сразу после установления Советской власти в Грузии. Тогда, как известно, Иосиф Виссарионович приезжал в Тбилиси.

– В ноябре 1931 года Лаврентий Берия становится вторым секретарем Закавказского краевого комитета ВКП(б) и первым секретарем ЦК КП(б) Грузии, а год спустя – первым секретарем ЗКК ВКП(б) и ЦК КП(б) Грузии. Так начинается его партийная карьера. Как вы полагаете, чем объясняется такой служебный взлет вашего отца?

– Вы будете удивлены, когда я скажу вам, что отец все время хотел уйти и из ЧК, и из ЦК. Он мечтал завершить учебу, стать инженером и добиться успехов в этой области. После училища он экстерном сдал экзамены и закончил три курса строительного факультета Бакинского политехнического института. Мать вспоминала, что и после ликвидации Закавказской федерации, будучи секретарем ЦК, отец просился на учебу. Но к тому времени он уже считался опытным кадровым работником и, естественно, его не отпустили. Следует отметить, что отец был человеком увлекающимся и старался основательно вникнуть в суть того, что делал. Например, когда в Грузии взялись осушать колхидские болота и культивировать там субтропические растения, он специально изучил все, связанное с их взращиванием. В его неудержимом стремлении к самообразованию я сам убедился, когда увидел, какими знаниями он овладел в сфере ракетостроения, производства атомной и водородной бомбы, как он профессионально спорил с крупными учеными, выясняя технические подробности того или иного вопроса. Отец самостоятельно выучил английский, французский и немецкий языки. На этих языках он мог читать любую литературу. По-русски отец говорил с грузинским акцентом, но писал абсолютно грамотно. Часа два-три с утра он всегда работал, читал различные материалы; но не за письменным столом, а обычным, хотя имел прекрасный кабинет. В общей сложности, за день набегало 300–400 страниц, включая сводки ТАСС, донесения разведки. Читал он, как правило, с карандашом и блокнотом в руках, делая какие-то выписки, заметки. Этим я хочу подчеркнуть, что Лаврентий Берия не был таким невеждой, как его представляют. И при его назначении, по всей вероятности, учитывались его деловые качества.

– Говорят, что выдвиженке Л. Берия на высшую партийную должность определенная часть населения и интеллигенции Грузии встретили в штыки. Более того, утверждают, что цековские работники, протестуя, не вышли на свои рабочие места, и Мамин Орахелашвили пришлось их уговаривать: мол, одумайтесь! Берия – выдвиженец Сталина! Это правда или выдумка недругов?

– Боюсь, что уже нет в живых тех свидетелей, кто мог бы подтвердить или опровергнуть эти слухи. У меня есть сведения, что сколько-нибудь значительного неприятия не было. Лишь некоторые люди, старшие по возрасту и имеющие действительно больший вес в партии, высказывали свою обиду по поводу того, что секретаря назначили, не спросив их мнения. Буду Мдивани, например, не скрывал, что старые большевики рассматривали Берия как способного человека, но не как лидера республики и края. Причина была, конечно, не только в возрасте. Партийные чиновники не считали работу в политической полиции равнозначной работе в партаппарате. Однако они упускали то обстоятельство, что, если ЧК сама по себе малопривлекательна, то люди, работающие там, более информированные и более осведомленные о реальных настроениях масс и способные прогнозировать события.

– Судьбоносным для Лаврентия Берия стал его доклад на собрании тбилисского партактива «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье», сделанный им 21–22 июля 1935 года. Восхождение Л. Берия на Олимп власти связывается именно с этим докладом, ибо в нем восхвалялось революционное прошлое И. В. Сталина. Однако поговаривают и о том, что доклад, ставший потом книгой, партийным бестселлером, писал не Лаврентий Берия и что настоящие авторы вскоре были уничтожены…

– Если говорить об Олимпе, то отец тогда уже находился на нем…

– Я имею в виду его перевод в Москву на более высокие посты, приближение к вождю, вхождение в Политбюро…

– Должен вас разочаровать: то, что книгу писало несколько человек, никто никогда не скрывал.

– Почему же тогда ее авторов уничтожили?

– Был репрессирован, к сожалению, Эрик Бедия, директор Тифлисского филиала ИМЭЛ, очень симпатичный и талантливый человек. Я помню его открытое и веселое лицо, он часто бывал в нашем доме, беседовал с отцом. Приходили и другие помощники, ведь доклад был коллективным трудом, его писали вместе, сверяя материалы, обсуждая. Доклад делался от имени ЦК, но у нас до сих принято считать автором докладчика, не усматривая в этом ничего зазорного. Так было и тогда.

– Существует предположение, что доклад появился по заказу Сталина…

– Прямой заказ вряд ли был, хотя не являлось секретом недовольство Сталина поведением его грузинских соратников Буду Мдивани и Филиппа Махарадзе, пытавшихся приукрасить свои дореволюционные заслуги и затмить молодого Джугашвили, не имевшего до Октября того авторитета в партии, который впоследствии он приобрел. В этом плане доклад действительно подчеркивал роль Иосифа Виссарионовича в создании Закавказской большевистской организации. Однако я знаю, например, что братья Стуруа, революционеры с не меньшими заслугами, чем тот же Мдивани, очень высоко оценивали деятельность Сталина того периода.

– Как могло случиться, что Эрика Бедия, о котором вы так тепло отзываетесь, расстреляли? Неужели Лаврентий Павлович не мог его уберечь?

– В начале репрессий распоряжения шли исключительно из Центра. Все было сильно централизовано. Все решали руководящие органы ВКП(б), а не Ягода, Ежов, НКВД вообще.

– Неужели они знали, кто чем занимается?

– Они имели собственные каналы информации и посылали в республики свои директивы. Отец, когда речь шла о близких людях, обращался непосредственно к Сталину. Скорее всего, он писал ему, ибо позвонить вождю было не так просто. Отец несколько раз ездил к нему, чтобы доказать незаконность ареста некоторых товарищей. Тогда был еще жив Орджоникидзе, способствовавший переходу отца на партийную работу. Орджоникидзе и сказал отцу: «Сиди тихо и не высовывайся; на тебя есть документы похуже, и если начнешь бороться за справедливость, в первую очередь загремишь сам». Об этом мне рассказывала мама, присутствовавшая при этом разговоре. Серго был эмоциональным человеком и очень страдал, наблюдая происходящее. Мне обидно, что сегодня его называют врагом грузинского народа.

Почему-то наивно рассуждают: если бы не Орджоникидзе, XI армия не вошла бы в Грузию. Еще как бы вошла! С Ивановым, Петровым, Сидоровым… но все равно вошла бы! Другое дело, что он допустил ряд других стратегических ошибок…

– Извините, а орден за взятие Тбилиси – тоже ошибка? Ведь страшно грузину получить такую награду!

– Полностью с вами согласен. Но мне все-таки кажется, что Серго старался сыграть положительную роль, сглаживая острые процессы, происходящие в стране. Это мое мнение…

– Мне не совсем понятно, как при сердечной дружбе с Орджоникидзе Лаврентий Павлович мог содержать в тюрьме его брата Папулию, которого, кажется, позже расстреляли.

– Я хорошо знал Папулию Орджоникидзе, ибо мы жили в одном доме. Он всегда занимал видные посты, но был больше известен как кутила, охотник и вообще прожигатель жизни. Серго он иначе, как, извините, дерьмо, не называл. Социализм он ругал на чем свет стоит…

Серго хорошо был осведомлен о буйствах Папулии. Он обижался на него и, приезжая в Тбилиси, демонстративно останавливался у нас. Возможно, с сегодняшней точки зрения, Папулию сочли бы демократом, но в те времена поношение существующего строя не прощалось даже брату того, кто этот строй возводил и возглавлял.

– Я все же хочу вернуться к предыдущему вопросу: кто знал в Москве, что в Тбилиси, к примеру, есть какой-то Эрик Бедия, которого непременно надо расстрелять?

– Особая агентура могла доложить в столицу о неофициальных, идущих вразрез с политикой партии высказываниях Бедия. Такой «улики» тогда вполне хватало для приговора. Должен заметить: беда нашей интеллигенции состояла – и состоит! – в том, что она много рассуждает и мало действует.

– 1937 год стал годом трагическим для грузинской культуры: были репрессированы такие корифеи, как М. Джавахишвили, Т. Табидзе, С. Ахметели, Е. Микеладзе, застрелился П. Яшвили… Как бы вы сами определили степень вины или ответственности за их судьбу тогдашнего первого секретаря ЦК республики?

– Понимаете, я был тогда в таком возрасте…

– Кстати, какого вы года рождения?

– 1924-го.

– Ну а с высоты сегодняшних ваших знаний и представлений, что вы можете сказать об этом?

– Мог ли отец приостановить процессы, направляемые Москвой, мне трудно сказать. Знаю, что многих ученых, получивших образование в Германии и попавших под подозрение, он пытался спасти. Мать вспоминала, что отец советовал им: «Займите какие-то скромные должности, вас нужно сохранить для Грузии». Именно благодаря отцу остались в живых некоторые писатели и философы; например, Константина Гамсахурдиа, Шалва Нуцубидзе…

– Нуцубидзе ведь сидел в тюрьме?

– Он «сидел» в своей московской квартире и переводил на русский язык «Витязя в тигровой шкуре» по рекомендации моего отца… Отец убеждал Шалву: «Переведи поэму, ты же блестящий поэт… Мы покажем твою работу Иосифу Виссарионовичу – душа грузина не сможет на нее не отреагировать…». И в самом деле, – вы об этом наверняка знаете, – Сталин живо заинтересовался переводом Нуцубидзе и стал его фактическим редактором… Позже Шалва Нуцубидзе, человек смекалистый и остроумный, постоянно подчеркивал, что Сталин даже помог ему перевести одну строфу. Однако никогда не указывал, какую именно… Критики, опасаясь случайно задеть сталинскую правку, восхваляли весь перевод! Правда, он заслуживал похвалы и без этой маленькой хитрости переводчика.