Восприятие менялось на глазах, хотя, может быть, это коньяк уже плясал свои шаманские танцы где-то внутри головы, преображая реальность.
Собеседника звали Василий Игоревич, это был потертый жизнью мужик, с уже седыми висками и полустертой татуировкой на левой руке, на костяшках проглядывала синевой надпись: «В АСЯ», а ближе к запястью угадывался морской якорь.
– Когда мы стояли в Йокогаме, – говорил Василий Игоревич, потирая руку между большим и указательным пальцем, как раз в месте, где угадывался синий якорь, – пил я там ихнее пойло… Бурда, скажу я тебе. Никакого вкуса, и слабая к тому же, как лимонад. Ерунду говорят эти наши всякие интютю. Мол, особенное настроение, состав. Бурда бурдой.
Он с медицинской точностью налил в стаканы равное количество коричневой жидкости.
– То, которое саке? – спросил Алексей.
– Оно самое. Рисовая водка, хотя, конечно, от водки там только название одно и ничего больше. Ты вот где служил?
– Под Читой, – ответил Алексей.
– Далеко… – уважительно протянул Василий Игоревич. – Тайга там, так?
– Так, – подтвердил Алексей. – Тайга вокруг, и все развлечения – что медведи по объекту шляются.
– Ракетчик? – спросил Василий Игоревич, прищуриваясь на петлицы Алексея.
Тот кивнул.
– Здорово. Давай-ка дернем за ракетно-ядерный щит. – Моряк звякнул своим граненым стаканом о стакан Алексея и непонятно добавил: – Чтобы летало.
Алексей не возражал и чтобы летало, и на предмет «дернем». Коньяк вспыхнул на языке и покатился дальше в глубины организма. Парень на верхней полке фыркнул чему-то своему и перелистнул страницу.
– Так чего там в Йокогаме-то? – потребовал продолжения Алексей.
– Да чего… Все то же, что и у нас, – порт, кран, загрузили, разгрузили, девочки кривоногие. В этом смысле все порты на одно лицо. А вот в городе интересно, мы там долго парились, пока все документы оформили. Красиво, само собой, но главное не в этом.
Он замолчал.
– А чего главное? – подыграл ему Алексей.
– Познакомился я там с человеком интересным. Ты вот слышал про такую штуку, как дзен?
– Дзен?
– Ну, учение такое…
– Слышал чего-то, – отозвался Алексей, действительно что-то припоминая. – Но я так понимаю, что русскому человеку этой всей тряхомудины не понять. Это все Восток, дело тонкое…
– А, я тоже так думал. – Василий Игоревич покачал головой, снова берясь за бутылку. – Пока с тем мужиком не познакомился. Мужик, конечно, японец, сидит у себя в доме. Дом еще такой классный, точно тебе говорю, сильный дом. Внутренний дворик у него там… Ну, все как положено. Фильмы японские видел? Все как там… А он, мужик тот, вроде как учитель местный… «Гуру» у них там называется. Очень уважаемый, авторитет прямо. Сидит на помосте, перед песком, грабельками, как пограничная полоса, расписанном. И камни там эдак художественно разложены.
– Сад камней, что ли? – спросил Алексей, наблюдая, как последние капли коньяка расходятся по стаканам.
– Во-во… – подтвердил попутчик. – Именно так и есть. Я уж и не знаю, чем еще занимается, врать не буду.
– А вы как с ним пересеклись-то?
– Это самое интересное и есть. – Василий Игоревич улыбнулся. – Иду я по улице, фотоаппарат на шею повесил и все на тамошних подруг посматриваю. Нормально все, солнышко, гомонят япошата вокруг… И тут подходит ко мне один из них, маленький, мне по плечо. Кланяется и вежливо так говорит…
– Как говорит? На японском? – ухмыльнулся Алексей.
– Не, ты что, я этот язык ни в жизнь не выучу… Так, пару слов в памяти осядет, да и то с грехом пополам. По-английски, конечно.
– А вы английский знаете?
– Есть такое дело. Я ж моряк все-таки. Да и английскую школу оттрубил в детстве… Не важно это. Дальше слушай…
– Может, выпьем?
– Может, – согласился Василий Игоревич и звякнул стаканом. – Ночь длинная.
Голова как-то отяжелела. Алексею стало казаться, что вагон раскачивается все ритмичней и ритмичней, укачивая и успокаивая.
– Учитель, мол, хочет с вами говорить… Я говорю, какой, мол, учитель? А он снова кланяется и все за собой жестами… Ну, думаю, где наша не пропадала. Пойду. И пошел. Вот там мы с этим мужиком и встретились.
– С учителем?
– Точно. – Моряк резко качнул головой, потом нагнулся, поискал что-то в сумке и вытащил еще одну бутылку коньяка.
– Нет, нет, нет… – замахал руками Алексей.
– А чего? – удивился Василий Игоревич. – Дорога длинная. Мы только завтра к вечеру прибудем… Так что отоспаться успеем.
Он уже разливал коньяк по бокалам.
Алексей поморщился.
– Ну, тогда надо перерывчик сделать. Покурим?
– Покурим, – легко согласился попутчик, доставая «Тренд».
Они стояли в трясущемся, холодном, лязгающем тамбуре и молча дымили. Алексей смотрел на пластиковый потолок и вспоминал, как в ракетной части под Читой через вечно открытые ворота зимой вошел медведь-шатун, худой и облезлый, забрел на территорию части, и как его никто не хотел убивать. Хотя даже ракеты со всей их страшной, гиблой начинкой были менее страшны, чем этот несчастный зверь. В конечном итоге медведя спугнули выстрелами в воздух, и тот ушел в тайгу… Алексей очень хорошо запомнил взгляд того зверя. Голодный, решительный и какой-то неустроенный. Медведь оставлял в каждом необъяснимое чувство вины. И даже лейтенант Матвеев, большой любитель охоты и вообще человек безжалостный, отказался стрелять и другим запретил. Медведь ушел, и больше о нем никто не слышал, но впечатление осталось надолго.
«К чему это я вспомнил? – Замутненное коньяком сознание будто бы удивилось вопросу и на всякий случай подкинуло эмоциональный клубок воспоминаний об армии и об этом медведе. – Не дай бог вот таким стать. Без берлоги, без сна, без жратвы. Таким, что тебя даже застрелить некому. Жалко только и страшно».
От этих невеселых мыслей Алексея оторвал собеседник, который продолжал свой рассказ, перекрикивая лязг тамбура:
– Старый был этот японец. Очень старый. Знаешь, мне так показалось, что он вроде помирать собирался или что-то такое. Я очень плохо понимал, если честно. Мы через переводчика. А эти косоглазые, блин, то одну букву пропустят, то другую, как картавые, честное слово. И главное, ни фига не могу понять, что ему от меня надо!
– А действительно, – удивился Алексей втягивая горький, жгущий гортань дым. – Чего ему надо было?
– Да я даже и не знаю. Плел он про семена какие-то. Что, мол, дзен – это предельная истина, семя мудрости. Высокопарно так.
– А что это такое, дзен?
– Я тоже спросил. А он типа говорит, свобода от самого себя. Это очень важно, говорит. Важно, чтобы вы передали это.
