Харон

© Бочков В., 2016

© ООО «Издательство «Эксмо», 2016

В четырнадцать лет я убежал из дома. Это был мой второй побег, первый раз я удирал еще в России из звенигородского приюта. Тогда мне только стукнуло девять, я был сопляк и дурак. Меня поймали на третьи сутки на Казанском вокзале.

На этот раз я подошел к вопросу по-взрослому. Раздобыл армейский компас, распечатал крупномасштабную карту, такую подробную, что на ней были нанесены не только грунтовые проселки, но даже тропы, броды в реках, ручьи и источники с питьевой водой.

Из карманной мелочи и денег на кино я скопил девяносто пять долларов. В рюкзак упаковал спальный мешок на гагачьем пуху (рюкзак и спальник выцыганил на барахолке за двадцатку у одноглазого сержанта), алюминиевую флягу, пять упаковок галет с изюмом и орехами, большое красное яблоко.

В боковой карман рюкзака спрятал нож, настоящую охотничью финку с хищными зубцами на конце лезвия и мелким, почти незаметным, но обидным клеймом «Сделано в Китае». Ножи должны производиться в Мексике, в Марокко, в Испании. В каком-нибудь Толедо сухощавыми и загорелыми брюнетами с уверенными пиратскими лицами. Или в Швеции среди диких фьордов и клюквенных болот. На худой конец в Финляндии, ну уж никак не в Китае.

Из Чикаго автобусом я добрался до Виргинии; по странному совпадению я снова бежал на юг, правда, на этот раз на другом полушарии. В Ричмонде, в придорожной закусочной, мне удалось уболтать мелкую старушонку, она подбросила меня на своем розовом «плимуте» к Монтичелло. Оттуда на лесовозе, груженном пахучими соснами, я добрался до Совиного Ручья.

Я вырос в казенных интерьерах, где стены покрашены мышиной краской, мокрой и холодной на ощупь, где чувства классифицируются по степени их рациональности, где понятие «выживание» имеет буквальное значение. Страх – деструктивная эмоция, страх мешает выживанию; не будучи смельчаком, я научился не бояться из соображений рациональности. Когда меня перевели в старшую группу, там, в Звенигороде, на той же неделе Гогу нашли повешенным в душевых. Списали как самоубийство, хотя из-под лопатки у него торчала обломанная заточка, и все знали, что это заточка Хвоща. А помогали труп вешать Джуга и Дятел. Это тоже знали все. Гога один раз вступился за меня, а когда его убили, я промолчал. Я струсил и предал его из соображения рациональности. Я не рассказывал про интернат никому – ни Блейкам, ни в школе; не потому что поначалу был слаб в английском, я просто не хотел снова погружаться в ту толщу боли. Да и не понял бы никто.

Лесовоз скрылся за поворотом, я достал карту и сразу нашел Совиный Ручей. Самого ручья видно не было, я стоял на обочине рядом с ржавым указателем, пробитым дробью как решето. Где-то надрывно звенела цикада. Солнце уже садилось, и макушки придорожных сосен затейливыми кружевами чернели на фоне розового неба. Обрывки мелких облаков плавно тянулись на восток, на миг мне показалось, что я вижу, как вращается Земля, – сосны, фиолетовый лес за ними, тихо прокручивались под неподвижным зефирным куполом.

Тропа шла в гору, новые кеды упруго ступали по опавшим иголкам, бурым и мягким, как медвежья шерсть. С ветки беззвучно сорвался ястреб, нырнув под сосновые лапы, свечой взмыл вверх. Я вздрогнул от неожиданности, птица едва не задела меня крылом. Где-то слева, за густым орешником, ворчал ручей. Оттуда тянуло сырым холодом.

Впереди, за черными стволами, открывалась поляна. На дальней опушке стоял человек в долгополом пальто, он целился из ружья в корягу. Быстро темнело, по траве полз туман, казалось, что мужчина по колено забрел в какую-то муть. Коряга вдруг ожила, человек отпрянул. Я уже вышел на поляну и увидел, что это был волк. Его передняя лапа угодила в капкан. Зверь не скулил, молча следил за человеком, за ружьем. Я подошел ближе. Волк поймал мой взгляд, несколько секунд глядел мне в глаза, безнадежно и тоскливо. После обреченно отвернулся к лесу.

– Что вы делаете? Так нельзя, подождите, – остановился я и крикнул, сжав кулаки. – Нельзя!

Мужчина удивленно повернулся.

– Поляк, что ли? – спросил он.

На нем было холщовое пальто, мятое, словно скроенное из старых мешков. В бритой угловатой голове было что-то рачье, то ли розовато-красная кожа, то ли белесые выпуклые глаза с седыми ресницами. «Раковая шейка» – вспомнил я странное название конфет. Бровей на лице не было.

– Не поляк, – огрызнулся я. – Русский.

– Вот и ступай своей дорогой, русский.

Волк слушал, я видел настороженное ухо. Сосновый бор почернел и придвинулся, где-то за ним закатилось солнце. Небо напоследок засветилось персиковым, нежным, почти волшебным сиянием. По диагонали протянулась ртутная жилка – след самолета.

– Ну да! Вот если бы вас так, – я зло поддернул рюкзак, – безоружного…

– Как? – тихо спросил он. – Как так?

– Вот так, в упор.

Его рачье лицо отливало розоватым блеском, короткий нос казался покрыт лаком. Он неожиданно улыбнулся, выставив крупные зубы.

– Тебя как звать, парень? – Он приблизился ко мне почти вплотную.

– Николай.

– Ты думаешь, Николай, так легко убить? Ты думаешь, всех-то дел – на крючок нажать. Да?

Рак был длинным малым, на голову выше меня. От него воняло сырым костром – горький, противный запах. Он сплюнул в траву.

– Мой отец говорил: каждый день ты должен кого-то убивать. Муху, крысу. Каждый день… – Рак засмеялся. – Тогда в решающий момент рука не дрогнет. В решающий момент…

Он неожиданно протянул мне ружье.

– На! Попробуй сам.

Ружье оказалось старым двухзарядным «ремингтоном», увесистым, гораздо тяжелее, чем я ожидал, цевье было теплым и скользким от его потных рук. Мой указательный палец осторожно лег на маслянистое железо. Мне всегда казалось, что оружие должно придавать уверенности, на деле я ощутил неудобство и растерянность.

– Приклад в плечо… Вот так…

– Знаю… – Я вжал приклад в плечо. – Ну и?

Рак сделал шаг назад, неожиданно приподнял ствол «ремингтона» и упер его себе в грудь. Я замер, хотел сглотнуть, во рту была сушь. Палец мелко дрожал на спусковом крючке.

– Ну и? – тихо передразнил он меня.

Его выпуклые глаза гипнотизировали, я не мог отвести взгляда от этих водянистых, в розовых прожилках, воспаленных глаз, от белых ресниц, похожих на свиные щетинки. Мне пришла неожиданная мысль, что он альбинос.

– Ну что, Ник, – так же тихо спросил он. – Сможешь? Или кишка тонка?

«Ремингтон» стал вдвое тяжелее. Страшно хотелось пить. Снизу, из желудка поднималась тошнотворная слабость, между лопаток скользнула щекотная капля. Если бы ствол не упирался в его грудь, у меня вряд ли хватило сил удержать ружье.

– Вот видишь, – ласково проговорил он. – Не так это просто – убить. Навык нужен.

Левой рукой он взялся за ствол, мои пальцы разжались сами. Он ловким жестом перехватил ружье за цевье, уверенно прижал ствол к волчьей голове и выстрелил.

1

Мы развелись через два с половиной месяца после моего возвращения из Пакистана. Выплатили кредит за «рэнглер», переписали дом на имя жены. Бывшей жены. Она снова стала Хелью Борг, дети – старшему уже двенадцать, младшей Анне – семь, тоже стали Боргами. Мое имя постепенно начало исчезать. Исчезать с почтовых конвертов, со счетов за газ, электричество, исчезать из жизни.

Я научил детей прятаться в ванной при первых признаках опасности, ванная – самое защищенное место в доме. Моя жена научилась обращаться с дробовиком, винтовка всегда в спальне, я объяснил Хелью, под каким углом лучше стрелять сквозь дверь, чтобы избежать рикошета. Сразу после учебного года они с детьми переедут на Западное побережье, куда-нибудь в Калифорнию или Орегон. Здесь, в Виргинии, на лужайке перед нашим домом уже стояла вывеска «Продается».

В апреле, во время очередного медосмотра я пожаловался на депрессию.

– Суицидальные мысли? – спросил доктор, тюкая по клавишам ноутбука двумя пальцами.

Я пожал плечами, кивнул, разглядывая серый линолеум, неубедительно изображающий мрамор.

– Алкоголь?

– Ну-у…

Док поднял голову, разнял очки – дужка на переносице соединялась магнитом. Две стекляшки повисли на груди.

– Удобная штука… – заметил я.

– На спиртное не налегай. – Он не хотел поддержать разговор про свои замечательные очки. – А депрессия… депрессия – это нормально. После того, что вы там…

– Может, таблетки? Я просыпаюсь каждую ночь в два, не могу заснуть до утра.

– На спиртное не налегай, – повторил доктор.

Соединил очки и начал что-то выстукивать на клавиатуре.

Через неделю я подал рапорт. Самое забавное, что если бы меня пристрелили в Аллатаббаде или раньше, в Афганистане или Ираке, Хелью до конца жизни получала бы за меня приличную пенсию, мои дети бесплатно окончили бы колледж – любой, на выбор. Всей семье была бы гарантирована медицинская страховка Минобороны.

До выхода в отставку мне оставалось два с половиной года – тридцать один месяц. Подавая рапорт, я нарушал контракт и лишался пенсии, выходного пособия, страховки.

Командир отряда, капитан первого ранга Ригли отложил бумагу, долго тер лицо ладонями.

– Ник, не горячись. – Он поднял на меня красные, будто заплаканные глаза. – Тут надо все как следует обмозговать…

– Куда уж дальше, – перебил я, – мозг уже в трубочку свернулся от мозгования!

– Да погоди ты…

У меня тряслись руки, я сжал кулаки, сунул их в карманы.

– Мы можем попробовать, – капитан подбирал слова. – Я могу связаться с Бюро… я уже говорил с Грубером… Они предложили включить тебя в программу защиты свидетелей…

– Это которая для стукачей из мафии?

– Грубер сказал, у них есть вариант в Милуоки. Шофером на пивной трейлер… Пиво развозить, короче… Новое имя, социальный номер, квартира.

– Пиво? – Я зло засмеялся. – А как с Хэлью? Ее куда? В стрип-бар, на столе плясать?

Капитан снова начал мучить лицо.

– А дети? Что с ними? Их куда? – Я встал, быстро прошел от стены к стене. – Куда?

В кабинете пахло сырой побелкой, было душно. Где-то за стеной играло радио, передавали что-то классическое. Я хотел расстегнуть воротник, пальцы не слушались, я дернул, пуговица весело зацокала по полу.

– Я все понимаю, – сказал я в стену; капитан за спиной замычал, как от зубной боли. – Просто не могу больше. Сломался. Перегорел, как лампочка. С виду вроде ничего, а внутри – хлам.

– Что ты собираешься делать? – спросил капитан.

– Исчезнуть. Для начала. – Я сел, скрестил руки на груди. – Они ведь до меня доберутся. И я не говорю «если», я спрашиваю «когда». Это вопрос времени.

– М-да, – промычал Ригли. – Вопрос времени.

– И это будет не снайпер…

– Не снайпер, – согласился он. – Не их стиль.

– Я не могу подставлять Хелью, детей. – Я дотянулся до пластиковой бутылки, сделал глоток, поставил воду обратно на стол. – Я как зачумленный, находиться рядом со мной опасно для жизни.

– Ник, – сипло начал капитан, закашлялся. – Ник… Я что-нибудь придумаю. Я тебе обещаю. Обещаю…

Он встал, шумно и торопливо, словно боялся, что я улизну, наклонился и неуклюже обнял меня за плечи. Я привстал, смущенно похлопал его по спине. От него разило тем же солдатским одеколоном, что и шесть лет назад. Тогда меня только зачислили в отряд, и я был уверен, что я самый везучий сукин сын на белом свете.

Официально отряд именовался скучно и длинно – Специальное подразделение по особым операциям, в документах и приказах мы проходили под кодом «Группа Z», на внутреннем жаргоне нас дразнили «похоронной командой».

Шесть лет назад я утонул. На вступительном экзамене нужно было пройти кучу тестов – физических, психологических, интеллектуальных и еще черт знает каких. Один сбой, одна ошибка, и все – до свиданья. Последний экзамен проходил под водой: надо было завязать шесть узлов морским штыком на глубине пяти метров. Я нырнул, на шестом узле потерял сознание. Меня вытащили, откачали. Первое, что я спросил: «Как узел? Я завязал последний?» Капитан Ригли засмеялся: «Да. Утонул, но завязал. Добро пожаловать в «похоронную команду».

2

В моей памяти прочно застряла картина, даже скорее не изображение, а ощущение, – так обычно запоминаются запахи: мы только вернулись на базу в Аргам, я стоял посреди комнаты и жевал сандвич с ветчиной и сыром. На полу лежал труп Шейха, по телевизору шла прямая трансляция из Белого дома. Президент говорил, что герои из элитного спецподразделения морской пехоты провели безукоризненную операцию, в результате которой был обезврежен террорист номер один. Я глядел на мертвого Шейха, на живого президента, жевал сандвич и думал: «Мать твою! Ведь это он про нас говорит. Про меня! Эй, кто-нибудь, разбудите меня!»

В морскую пехоту я попал случайно. Почти случайно – по причине разбитого сердца, как поют в ковбойских песнях. Виной тому стала Кэрол Замански, соседская сероглазая пигалица (русые локоны, томный взгляд, клубничные губы – трафаретный набор, запах детского пота пополам с ворованной маминой парфюмерией, мучительные поцелуи в чахлой роще за Ржаным кладбищем), коварно предавшая мою юную любовь буквально перед самым выпускным вечером. Жизнь кончилась, душа почернела и умерла, осколки разбитого сердца больно ранили изнутри молодое, но никому не нужное тело.

Я слепо брел по улицам, солнце гвоздило из зенита, асфальт был белым, словно в пепле. Мне хотелось прекратить эту муку. Как угодно, любым способом. Я уткнулся в дверь с плакатом и надписью «Ты нам нужен!». Я решил, что обращались именно ко мне. На плакате был изображен лихой малый, упитанный и самоуверенный, в парадной морской форме с золотыми галунами. Особенно меня впечатлили белые перчатки и сияющее лезвие сабли с затейливым эфесом. Я толкнул дверь. С таким же успехом в тот день я мог бы угодить в тюрьму или оказаться матросом на корабле, уходящим в кругосветное плавание.

Так что президент мог бы заодно поблагодарить и Кэрол Замански. Если б не она, кто знает, куда меня вывела бы кривая: в менеджеры по продажам какого-нибудь хлама, в страховые агенты, в горнолыжные тренеры в Колорадо или в полицейские в Чикаго. Или, может, я гонял бы сейчас пивной трейлер где-нибудь по дорогам Ми-луоки.

В феврале мы вернулись из Ирака. Обычная миссия, от Аль-Асада до Рамади у нас было три цели. На жаргоне они именуются «целями повышенной ценности». Это обычно штабы, координационные центры, склады оружия, иногда полевые командиры. Обычно мы работаем ночью, в районе Аль-Асада цель находилась в доме посреди деревни, я решил действовать днем.

У меня два «сикорских-47», на борту каждого – по тринадцать человек. Плюс два дога, натасканных на взрывчатку. Я посадил свой вертолет прямо во дворе, второй сел снаружи. Группа оцепила периметр, чтобы деревенские не совались. Нам постоянно мылят шею за жертвы среди мирного населения. Вся операция заняла семь минут. На следующий день по округе пошли слухи, что вчера в деревню с неба спустились бесы с двумя огнедышащими львами.

Потом мы вернулись, началась обычная переподготовка в Майами. Жара еще не навалилась, апельсиновые деревья отцвели, но в воздухе еще держался неуловимый аромат, похожий на смесь жасмина с лимоном. Белые стены домов утром становились розовыми, а яхты на горизонте были как на офорте – четкие, словно процарапанные тонкой иглой на синем небе.

Я понял, что заваривается что-то серьезное, когда нас неожиданно перебросили в Виргинию, но не на нашу базу в Литл-Крик, а в какие-то тайные бараки в горах. Место напоминало заброшенный туристический лагерь: дощатые постройки, заколоченные окна, мох на крышах, общая уборная в виде теремка. Под этой декорацией пряталось несколько этажей, набитых электроникой и персоналом.

Поначалу они просто врали, первый брифинг проводили двое штатских, явно из разведки. Говорил рыжий, помоложе, с веснушками на сдобных бабьих руках. Загибал что-то про подводный кабель, поврежденный во время японского землетрясения, потом ни с того ни с сего перевел разговор на Ливию. Второй, усталый малый, с лицом алкоголика, с отвращением пил кофе из картонного стакана и молчал.

Я слушал и прикидывал, что вообще происходит в мире. Афганистан, Ирак, Иран – весь регион, обычные наши пациенты. Конечно, Ливия. И, конечно, Пакистан. Самая серьезная головная боль. Каждый брифинг я жду роковых слов: «Группа террористов овладела ядерным устройством, которое в настоящее время переправляется на территорию нашей страны. Более подробной информацией разведка не располагает».

Только потом до меня дошло, что они к нам присматривались. Не только эти двое – рыжий и алкаш, в комнате по углам висели камеры. На третий день меня и еще пять человек из группы отправили в Харви-Пойнт, в центр ЦРУ в Северной Каролине. Вот тут-то все и закрутилось: такого количества генералов я не видел за всю предыдущую жизнь – из Пентагона, Командования специальными операциями, Секретариата обороны, разведки.

В понедельник, в комнате, похожей на класс, нам объявили, что получена достоверная информация о местонахождении Шейха. На территории Пакистана, в пригороде Аллатаббада. Трехэтажный дом за каменной стеной.

– Я на сто процентов уверена! – горячилась румяная симпатичная девушка-аналитик из разведки. – Вот он! Этот длинный! Вот! Видите, держится особняком. В шляпе.

Нам показывали спутниковую съемку отличного качества. Шейх, не без чувства юмора, на прогулки надевал ковбойскую шляпу. Явно опасался спутниковой съемки и, как выяснилось, был абсолютно прав. Два шофера, три машины – два джипа и пикап, тринадцать человек охраны внутри, пост снаружи, у ворот. Плюс женщины и дети, с Шейхом там обитали три его жены. Короче, настоящий табор.

Тони Бузотти, стенобой из моей команды, малый из Нью-Джерси, похожий на сицилийского рыбака, вежливо поднял руку. Как в школе.

– Ребята, если вы так уверены, что это Шейх, – он улыбнулся аналитику из управления, – почему бы вам не накрыть этот санаторий с дрона? Точечным ударом? Вмазать прямо по шляпе – и вся любовь, а?

– Да вмазать-то можно, – согласился генерал-майор. – Вмазать – дело нехитрое. Нам труп нужен. Труп.

Бузотти понимающе кивнул.

Все верно: если мы ликвидируем Шейха, но у нас не будет тела со стопроцентной идентификацией личности, мы сыграем на руку Аль-Лакхар и всему их чертову джихаду – мы сделаем Шейха бессмертным.

– Но ведь паки – наши союзники, – не унимался Бузотти. – Вроде как…

– Вот именно, вроде как, – мрачно подтвердил генерал. – Два года назад мы сообщили их разведке, что выследили Шейха в приграничном районе. Шейх моментально исчез.

Тут до меня дошло, почему операция окружена такой таинственностью, – нас отправляют на территорию суверенного государства. Нашего союзника. Еще мне стало ясно, что вернуться живым из Аллатаббада будет непросто. Я посмотрел на карту – как минимум сорок минут полета от афганской границы. Сорок туда, сорок обратно. Радары, противовоздушная оборона, ракеты, истребители.

Как ни странно, сама операция меня не очень беспокоила. В конце концов, это именно то, что мы делаем: прилетаем и уничтожаем цель. С наименьшими потерями среди мирного населения.

– Слышь, Ник, – наклонился ко мне Квинт, индеец-чероки и мой лучший снайпер. – А если нас собьют?

– Если собьют, то нас отдадут под суд, а после мы окажемся в пакистанской тюрьме, где нас до второго пришествия будут ставить раком пакистанские уголовники.

Квинт недоверчиво поморщился и отвернулся.

– Генерал, – я привстал, – у меня вопрос относительно транспортировки. Полтора часа несанкционированного полета?

Генерал кивнул какому-то штатскому с умным лицом в роговых очках. Тот встал.

– На двух вертолетах «Чинок» мы установили стелс-систему пятого поколения, отражает пеленг на высоте до семисот метров. Вы будете невидимы для радаров… – Он снял очки, близоруко поглядел на меня и добавил: – На девяносто пять процентов.

– Пять процентов! – прошептал мне Квинт и сделал неприличный жест.

3

Началась отработка операции. Сначала на плане, потом на модели. Построили дом, стену, будку для охраны. Аналитики были уверены, что спальня Шейха на третьем этаже.

– Что, правда, у него там три жены? – спрашивал Бузотти. – Силен мужик, ему ж за полтинник!

– Пятьдесят семь. А младшей жене семнадцать. Две старые тетки в основном по хозяйству – дети, стирка.

– Нормально! Грымзы носки штопают, а дерет он, значит, эту школьницу. Вот ведь устроился, сукин сын!

– А ты, Тони, в магометанство запишись!

– Да я с одной Сюзанн едва справляюсь, куда уж мне три штуки потянуть!

Тренировки шли ночью, по периметру были выставлены авиационные прожекторы, чтобы снаружи не было видно, что там творится внутри. У нас забрали мобильники и ноутбуки, мы подписали грозные бумаги, что об операции не скажем ни слова. Ни до, ни после. Домой я звонил по местному телефону из душной кабинки со стеклянной дверью и колченогим стулом. Кроме нас с Хелью в трубке постоянно присутствовал некто с тяжелым дыханием – они даже не скрывали, что прослушивают. Уверен, делалось это намеренно.

– У меня херовое предчувствие, – Квинт подошел ко мне после ужина. – Ты же знаешь, вся эта халабуда заминирована. Набита динамитом под завязку на все три этажа.

Я знал. Обычно в домах полевых командиров взрывчатка подвешивалась к потолку в центральной комнате – так взрыв получался наиболее разрушительным. Иногда пояса с пластитом надевали на домашних – жен, детей.

– Вождь, – улыбнулся я. – Если там действительно Шейх, я не думаю, что у кого-нибудь, кроме него, есть право нажать на кнопку. А этот сукин сын, судя по всему, в сказки про девственниц в райских кущах не очень верит. Он же не козопас. У него гарвардский диплом.

Наши не любят говорить об этом, но Шейх – это наш монстр, наш гомункулус. Его откопал сенатор Уильямс в конце афгано-советской войны, юный Шейх тогда был полевым командиром среднего пошиба где-то под Кандагаром. Уильямс – маньяк-антисоветчик, уверенный, что афганская кампания может смертельно измотать СССР, приволок Шейха в Вашингтон. Кажется, его даже принимал вице-президент. Пропаганде нужен был герой, борец с коммунизмом, национальный символ свободолюбивого афганского народа. Им и стал Шейх. Он вернулся в горы со «стингерами» и непререкаемым авторитетом суперзвезды.

Советы вывели войска, сенатор Уильямс умер от передозировки кокаина, а у нас на руках оказался весьма способный молодой человек с амбициями трансатлантического масштаба.

– Ладно, пошли спать, – сказал я Квинту.

Он молча смотрел в темноту. Опускалась ночь, южная, влажная, с безумным звоном невидимых цикад. Кончалась суббота, операцию назначили на понедельник.

– В любом случае, если нам и предстоит… – я запнулся. – Короче, если мы сыграем в ящик, то давай уж постараемся сделать это как следует.

– С музыкой? – засмеялся индеец.

– С музыкой.

План был прост и почти изящен. «Под покровом ночи», точнее, в три ноль-ноль, первый «Чинок» приземляется снаружи, группа «А» (тринадцать человек) начинает атаку. Задача – отвлечь внимание противника, заставить его сконцентрироваться на отражении внешней атаки. В три ноль семь второй «Чинок» зависает над зданием и вторая группа (группа «Б» – шесть человек) спускается на крышу, одновременно по периметру проникает внутрь через окна, уничтожает цель. На всю операцию отводилось семнадцать минут.

– Самое сложное будет вернуться, – каперанг Ригли аккуратно провел рукой по бритой голове. – Не Шейх и его нукеры, а авиация паков. Если они поднимут истребители…

– Если они успеют поднять, – перебил его полковник из Штаба спецопераций. – Ребята, вы должны пересечь границу не позднее четырех ноль-ноль.

– Ясно дело, – хмыкнул Бузотти. – Из-за нас вы вряд ли начнете войну с Пакистаном.

– Вот именно, – согласился полковник. – Есть вопросы?

Когда выходили из комнаты, меня кто-то тронул за рукав. Я повернулся – аналитик из разведки.

– Вы командир второй группы, – быстро спросила она без вопросительного знака.

Я кивнул.

– Он на третьем этаже. Его спальня. На третьем этаже, я уверена…

– На сто процентов? – Я улыбнулся; у нее была молочная кожа, на щеке уже расцветал румянец.

Она запнулась и покраснела вконец.

– Все будет хорошо… мисс Харрис. – Я прочитал имя на табличке. – Это наша работа. Мы прилетаем, находим засранца, мылим ему шею. И улетаем. Все очень просто.

4

Мы писали письма. Мы все писали письма в последнюю ночь. Я сидел в тесной норе с покатым земляным полом и писал письмо детям. Оно будет доставлено в случае моей смерти. В случае если я не вернусь. Поскольку шансы в основном распределялись между двумя вариантами конца: быстрым – непосредственно во время акции и медленным – в пакистанской тюрьме.