Звезда Запада

В общем, все занимались своими делами – викинги и бонды отстраивали новые, взамен сгоревших, жилища да просмаливали и конопатили дракары – весна на дворе как-никак, в море пора; монах посвящал всё своё время философии и музе истории (то есть, по общему мнению, сибаритствовал и пьянствовал), чем и не преминул воспользоваться пакостник годи. Имя годи, кстати, было Ульф, но вспоминали об этом настолько редко, что он и сам забыл, как его кличут.

Ну и вот, сей Ульф просидел, дрожа от страха, в своём капище три дня, ни меча, ни лука в руки не взял, а как вылез на свет Божий да узнал о происшедшем, начал действовать в лучших своих традициях, то есть лицемерно и вредно. Тряся посохом и бородёнкой, жрец шнырял по всему Вадхейму, и там, где ему удавалось собрать более трёх человек, тут же начинал проповедовать. Суть его речей, напыщенных и многословных, сводилась к следующему: посёлок был спасён от огня и меча, а жители его от поголовного поругания исключительно по воле Асов, а прибыть лично на место событий изволил не кто иной, как Тор-громовержец, и поразил всех данов до единого своим молотом Мьёлльниром.

Мало кто задумывался, конечно, как это могли даны «предать поруганию» всех, ибо с их стороны это выглядело бы просто неприлично, ну а выяснять у годи, где он сам провёл ту самую ночь и что тогда делал, никто не хотел – зачем выслушивать очередную порцию вранья. Сам Ульф чванно заявлял, что провёл всё время в мольбах Одину, совершенно не желая распространяться о том, что, пока он хоронился в своей пещере сначала от стрел датчан, а затем от явления Великого Духа, приключилась у него с перепугу медвежья болезнь, и теперь в капище мог войти только человек с сильным насморком или крепкими нервами – за четырнадцать дней несносное зловоние так и не выветрилось...

Естественно, что отец Целестин в свою очередь предпринял контрмеры: потрясая Евангелием и животом, он вёл душеспасительные беседы, долгие и занудные, даже перед одним-двумя слушателями, а после того, как Торир, наведавшись в святилище по какому-то делу и покатываясь со смеху, рассказал монаху, почему годи туда практически никого не пускает, святой отец немедленно растрепал об этом по всему Вадхейму.

В отместку окончательно взъярившийся от эдакой наглости и неуважения жрец публично потребовал человеческого жертвоприношения своим богам и в очередной раз проклял отца Целестина, обвинив его во лжи.

Отвратительный выпад Ульфа, в свою очередь, тоже вывел обычно мирного монаха из себя, и солнечным апрельским днём при большом стечении народа (около сотни присутствовало, да конунг с семейством пришёл) оба предстоятеля конфессий в течение двух часов орали друг на друга, понося на чём свет стоит всё, что им не нравилось как в идеологии оппонента, так и в его внешности и личных качествах. Несмотря на меткость и язвительность годьего языка – этого у него не отнимешь, – отец Целестин смог склонить на свою сторону подавляющее большинство присутствующих и Торира тоже, особенно после слов о том, что и так потери в людях большие и работать некому, а этот безумец, мол, хочет ещё кого-нибудь загубить! Не для того ведь архангел даже рабов исцелил, чтобы их потом самим убивать!

– Фарисей! – прошипел охрипший от ругани годи, пытаясь хоть как-нибудь ещё уязвить отца Целестина и видя, что бой почти проигран.

– На себя посмотри! – рявкнул в ответ монах. – Идолопоклонник! – И подумал про себя: «Надо же, какое слово выучил, и не поленился ведь!»

– Мракобес!

– От мракобеса слышу!!

– У-у, порождение Хель! – Ульф, с красной от злости рожей, кинулся на отца Целестина с кулаками, и опять вышла бы вульгарная драка меж духовными пастырями, но их разняли, и серьёзных телесных повреждений никому причинено не было. Жрец, благоухая въевшимися в одежду ароматами своего жилища, отправился, посрамлённый, к себе в пещеру, обидевшись на весь мир. Монах же целый день ходил гоголем и неустанно проповедовал. К вечеру – благо пива испил он преизрядно (почти в каждом доме подносили) – отец Целестин перешёл на псалмы, кои распевал приятным баритоном. Последний кувшин свалил его с ног возле дома, где жил стурман Халльвард, – тот вышел зачем-то на улицу, и весьма кстати, ибо в полутьме наткнулся на храпящего монаха, вольготно развалившегося в глубокой и на редкость грязной луже. Зная, что ночи ещё холодные, и проявив несвойственное норманнам милосердие, Халльвард вкупе с шестью кликнутыми дружинниками дотащил святого отца до его дома. Надо сказать, что семерым здоровенным мужикам пришлось изрядно попотеть – Халльвард только ругался непристойно, отдуваясь от этакой тяжести.

Стирать изгаженную рясу на другой день пришлось, конечно, Сигню.

Когда всё было постирано, вымыто, приведено в порядок («всё» – включая и отца Целестина), Сигню-Мария, читавшая ему длинную и совершенно справедливую нотацию о вреде алкоголя и христианской точке зрения на сей грех, отворила дверь на стук. Пришли Видгар с Ториром.

– Как здоровье? – ехидно осведомился конунг, наслышанный уже о последних подвигах монаха.

– Спасибо, милостью Божией, – кивнул отец Целестин на початый кувшин с пивом, коим уже успел полечить головную боль. – Что-то случилось, Торир? Отчего вы здесь?

Вместо ответа конунг выставил на стол под неодобрительные взгляды Сигню огромный жбан с пивом, принесённый с собой, и отец Целестин понял, что разговор предстоит долгий. И похоже, по делу.

Сигню накрыла на стол – к пиву добавились кружки, копчёная рыба да жареное мясо, – а сама, стараясь не привлекать внимания, села в уголок. Однако выгонять её никто и не собирался. После того, что Сигню сделала для Вадхейма, после того, как пробралась обратно в посёлок через вражеский лагерь, чудом будучи не замеченной, перелезла высоченную ограду, вернувшись целой и невредимой и принеся надежду на помощь, даже Торир, не питавший иллюзий по поводу женского воинского умения, не посмел бы ей и слова сказать.

– Буду собирать тинг. Скоро... – начал Торир. В доме было натоплено, и конунг, отстегнув фибулу, сбросил плащ, оставшись в своей любимой куртке. – Решать надо, куда корабли направим...

– Как – куда? – всполошился отец Целестин. – Ты чего, конунг? На запад плыть надо!

– Да знаю. Только вот есть-то следующей зимой тоже надо. Да людей здесь оставить, глядишь, даны мстить удумают. Вот что мы с Видгаром решили: два корабля в Гардарики отправим, да пусть ещё в Хедебю и Бирку заглянут, – может, Халльвард людей в дружину наберёт. Народу-то вон сколько полегло. Каких – мне всё равно: словин, франк или германец, лишь бы воин хороший, и пусть с нами живёт. И жильё будет, и жена, и рабы... Ну да это пусть Халльвард думает, у него своя голова на плечах.

– И что, опять откладываем? Или ты слова Хельги забыл, что Дверь та закрывается? Или Гладсхейм тебе не говорил про то же? – Монах словно и забыл, что желал себе спокойной старости, и снова без оглядки готов был пуститься в неизвестные странствия.

– Знаю я всё, – поморщился Торир. – На моём дракаре пойдём. Одним кораблём справимся. На такое дело много народа не нужно. Самых лучших выберу. Только вот плыть-то куда? Ну до Исландии доберёмся, запас воды пополним, а дальше куда?

– Дальше? – задумался отец Целестин. – На запад опять же. Ведь Гладсхейм ясно говорил – земля там есть. Будем искать.

– Датский корабль надо взять, – предложил Видгар. – Он вместительнее наших будет, да борта повыше. Лошадей с собой можно будет везти...

Девятнадцать кораблей данов, что стояли у океанского берега, как потом выяснилось, почти все оказались сожжёнными – не тронутых огнём осталось всего два. Там же посланные Ториром люди нашли полтора десятка трупов, да к югу от фьорда, где тоже даны пристали, столько же. Никого Владыка Эйреми не пощадил, да и корабли, похоже, от молний загорелись. Каким образом два крутобоких, многовёсельных, немного похожих на норманнские судна уцелели – было совсем непонятно. Когда к апрелю лёд во фьорде истончился и начал сходить, дружинники привели оба корабля к Вадхейму. Оказалось, что они совсем новые, позапрошлогодней постройки, – богатый трофей. Вот один из них Торир и собирался использовать для похода через океан, к неизвестной земле.

– Лошади-то нам на что? – удивился отец Целестин. – Айфар вроде говорили, что Дверь та самая почти у берега!

– А когда в неё войдём, то что? Сколько там идти, ты знаешь? Или айфар ошибаются и она далеко от океана?

Возразить тут было нечего. Потом ещё долго спорили, кого с собой брать, да говорить ли воинам и стурманам, зачем конунг идёт на запад, и когда выходить. Порешили вот что. Медлить с отплытием никак нельзя, если есть желание вернуться к следующей зиме. Тинг Торир собирает послезавтра и объявит там о своём решении – конунг направляется на запад на новом корабле, Халльвард на двух дракарах – в Гардарики, да часть дружинников под водительством родича конунга, Хемминга, останется в Норвегии – охранять от возможного нового нападения.

Уже когда конунг, отец Целестин и Видгар закончили разговор и опустошили до конца вместительный жбан, вдруг поднялась Сигню:

– А я? Меня с собой, что, не возьмёте?

– Ну-у... – замялся Торир. – Сидела бы ты здесь, а? Да и что тебе с нами делать? А ну как сгинем?

– Нет, Торир, возьмем её, – неожиданно вступился отец Целестин. – Или ты забыл, что Сигню для всех нас сделала? К тому же знает она всю эту историю...

– Ладно, пускай так будет, – согласился конунг. – Хоть и нечего девкам в походы ходить. Это кто ж такое раньше видел... Тьфу! – И он, нагнувшись, вышел из домика монаха наружу. Все заговорщики отправились за ним вниз, к берегу, где на тихих волнах покачивались датские суда.

Собственные дракары Торира ещё на воду не спустили – все пять кораблей покоились на берегу, на рамах из брёвен, у самой кромки воды. Десятка три мужчин приводили их в порядок, забивая щели паклей и меняя прохудившиеся доски. Тут же булькал громадный чан со смолой, толстым слоем которой покрывали подновлённые днища дракаров. Суетились черпавшие смолу трэли, встретившие конунга и пришедших с ним угрюмыми взглядами.

Датские суда были отдалённо похожи на норманнские дракары, но были куда как вместительнее. Это были типичные кнорры, с относительно плоским днищем и изогнутыми под углом бортами, – при отливе они плотно вставали на дно, а прилив же поднимал ладьи и позволял продолжать плавание. Килевые дракары викингов, хоть и уступали кноррам по вместимости и возможности нести большой груз, всё же были гораздо маневреннее и стремительнее, но Торир, зная, что поход предстоит долгий, выбрал именно датский корабль, пусть и гребцов-воинов на него требовалось меньше, да и неповоротлив он был. С собой ведь взять надо продовольствия и воды на четыре десятка человек, да ещё оружие, золото, лошади, ну и, наконец, нельзя не учитывать такой груз, как отец Целестин...

Спрыгнув с прибрежного камня в ледяную воду, Торир и Видгар забрались вначале на один корабль, полностью его обследовали, затем перепрыгнули на другой и тоже буквально обнюхали его сверху донизу. Выяснилось, что второе судно более пригодно: мачта крепилась непосредственно к мидель-шпангоуту, да и для связи между поясами обшивки и шпангоутами были использованы железные заклёпки. Также выяснилось, что для уплотнения швов между досками датчане употребили шнур, скрученный в три нитки из коровьего волоса. Попросту говоря, этот датский кнорр как нельзя более подходил для дальнего путешествия, и выбор остановили именно на нём.

Отец Целестин, критически осмотрев с берега прямой парус кнорра, отдал распоряжение немедленно снять его, вымыть в морской воде и расстелить на берегу. Мокрый по уши после вынужденного купания в холодных водах фьорда (такой роскоши, как пристань, в Вадхейме не было), Торир кивком подтвердил приказ монаха, и несколько рабов-словинов кинулись его исполнять. Конунг с племянником отправились домой, а святой отец вместе с Сигню пошли за кувшинами с краской, что ещё от времён плавания с ярлом Эльгаром остались.

Остаток дня и весь день следующий отец Целестин ползал на коленях по белому полотнищу, весь перемазанный синей краской. Используя свои богатые познания в мудрой науке геометрии и в изобразительном ремесле, он выписывал на грубой парусине восьмиконечную сине-голубую звезду, а в центре её – всадника на белом коне, чем-то напоминающего святого Георгия. Разве что по канону святой поражал дракона, а на произведении отца Целестина воин бил синей молнией в датчанина в рогатом шлеме, больше напоминавшего воплощение мирового зла, ибо что ни говори, а у данов не росли клыки и не было копыт и хвоста. Как бы то ни было, Торир оценил сей шедевр, а потому как уже не первый год его дракар был украшен синей звездой, согласился поднять над новым кораблём такой парус. Даже несмотря на то, что в одной руке всадник держал христианский крест, а на груди его красовалась надпись: «In manus tuo, Domini!» – девиз, коего отец Целестин придерживался с юности. Видгар, а тем паче Сигню-Мария вообще не возражали. Вдохновлённый их молчаливым одобрением, отец Целестин решился на подвиг: забравшись по пояс в ледяные весенние воды фьорда, он вывел на корме название судна, показавшееся ему наиболее удачным из всех, что пришли на ум: «Звезда Запада». Сие гордое имя красовалось теперь на тёмных досках бывшего датского, а ныне норвежского кнорра, изображённое по-латыни и на норманнском, латинскими буквами и рунами.

Торир, как и обещал, созвал тинг. Собрались все. Дружина, изрядно поредевшая после нашествия данов; все стурманы – либо отличившиеся во многих боях, либо родственники конунга, даже годи приковылял. Ульф явился и сидел в одиночестве – невыветрившийся запах отпугивал, да и авторитет жреца, и без того невеликий, упал донельзя. Зато отец Целестин восседал рядом с конунгом и его наследником и глядел на языческое сборище свысока. Он уже знал, кого Торир возьмёт с собой, кто из дружины будет рядом со своим конунгом во всех опасностях, которые предвещало плавание к неизведанным землям.

Утром к дому конунга стали сходиться люди. Тинг – общий совет дружины и рода – решал многое, хоть и последнее слово оставалось всегда за конунгом. Старейшины и военные вожди всех четырёх родов, над которыми водительствовал Торир, стали особо – не чета они простым хирдманам. Остальные же расположились на только пробившейся траве возле дома и на склонах холма Вадхейм. Женщин не было: на тинг могли прийти только те, кто имел право держать в руках оружие.

Наконец вышел Торир, и, как всегда, вместе с конунгом был Видгар. Отец Целестин, явившийся раньше всех, хоть и мучило его с утра тяжёлое похмелье (давало себя знать празднество, устроенное по случаю окончания росписи паруса «Звезды Запада»), был приглашён устроиться на бревне рядом с конунгом, который, щурясь от яркого весеннего солнца, обвёл взглядом своё воинство и, подняв руку, вышел вперёд.

– Не буду говорить долго, – начал он. – Не мне вам объяснять, что Вадхейм, все вы, жёны и дети ваши, и всё, что имеете, уцелело чудом. Великий бог внял нашим мольбам и избавил от гибели. Все вы слышали его слова: «Помните об этом дне и искупите мою вину перед Эйра и Силами». Нам помогли, и теперь черёд людей Вадхейма отблагодарить богов за содеянное чудо...

По собравшейся толпе пробежал глухой гул, а затем послышались крики:

– Как, Торир? Какие жертвы надо принести богам?

– Говори, конунг, что нужно богу, приходившему к нам.

– Жертв не нужно! – возвысил голос Торир. – Я собираюсь в этот год плыть на запад, к землям Великих Сил, чтобы отблагодарить их и получить то, что по праву принадлежит как мне, так и всем нам! Никому, кто пойдёт со мной, я не обещаю золота или иной добычи – скажу только, что поход будет труден и многие могут не вернуться. Но когда вы, воины Вадхейма, чьи мечи сверкали у многих берегов, боялись опасностей?! Когда отступали перед ними?! И пусть кричат франки и германцы, что викинги бесчестны и не знают благодарности, – все мы знаем, что это не так. Я сам, как ваш конунг, отправляюсь к богам и буду просить их о прощении для того, кто спас всех нас! Преклоню колена перед их тронами, дабы даровали боги – будь то Силы Асгарда или иные – нам свою благость и силу. Не стоит бояться: если бы они не благоволили к нам, то сейчас Вадхейм лежал бы в развалинах и вороны терзали бы наши трупы... Кто пойдёт со мной, на запад?!

Вся дружина в ответ разразилась дружным рёвом. В поднятых руках заблестели мечи и топоры. Многие били оружием в щиты и возглашали:

– Конунг, мы с тобой!

– На запад!!

– Пусть тебе поможет Один, Торир!

Тот подождал, пока стихнет шум, и заговорил снова:

– Я возьму с собой четыре десятка. Другие пойдут с Халльвардом в Гардарики, и ещё часть останется здесь. Ты, Олаф, ты, Эйрик, ты, Хродгар, отойдите в сторону. Теперь ещё ты, Ваднир...

Долго ещё Торир выискивал среди дружинников тех, кого хотел видеть в своём отряде. Солнце уже значительно склонилось к закату, когда все сорок человек были отобраны – самые опытные и сильные, насквозь просоленные морем и участвовавшие во многих боях воины. На взгляд отца Целестина, конунг отобрал наиболее отъявленных головорезов – с такими четырьмя десятками можно даже на Рим идти!.. Этим людям не страшны ни мечи, ни океан, ни гнев Божий.

Никто не поднял голоса против конунга. Все воеводы согласились с его решением, не говоря уж о простых дружинниках – каждый был бы счастлив сопровождать Торира. Тинг же продолжался до вечера. Хемминг и Халльвард подбирали свои отряды, потом долго препирались, решая весьма важный вопрос, кто же будет властвовать над Вадхеймом, если конунг и его наследник не вернутся к зиме, а тем паче – вообще не вернутся. Выбрали Хемминга, норманна громадного роста и великой силы, – как ближайшего родича Торира. Отец Целестин с этим вполне согласился, хотя его мнения и не спрашивали: Хемминг хоть и зверовиден, но мужик непростой и с головой. Одно плохо – язычник беспросветный, да ещё Ульфа у себя привечает, даром что зловредный годи потерял всю репутацию в глазах конунга и большинства вадхеймцев.

Монах дальше оставаться не стал. И, поднявшись с бревна, пошёл к себе домой – с этим тингом, где всё было решено заранее, обед пропустил, и в животе урчало так, что собаки прислушивались. Да и самое главное – выходим в море через неделю, и прямиком в Исландию, а там видно будет, что, куда и как.

По пути отец Целестин встретил жену Халльварда Сигурни, приёмную мать Сигню-Марии, и сразу же ошарашил бедную женщину известием, что Сигню тоже отправляется в поход вместе с ним и конунгом. Морщась, он выслушал несколько «тёплых» словечек в свой адрес: «Подбил девку на непотребство! Это где ж кто такое позорище видывал: девица, да с четырьмя десятками мужчин, – в поход!» Потом отец Целестин долго улещивал Сигурни обещаниями, что с её дочкой никакой беды не случится – за ней Торир да он, отец Целестин, присматривать будут, – никто Сигню и пальцем не тронет. Всё было бесполезно, и Сигурни, оставшись при своём мнении, раскрасневшись от праведного гнева, отправилась жаловаться на монаха мужу, что спускался вниз по склону вместе с несколькими дружинниками, ибо тинг наконец-то закончился. Халльвард, правда, лишь руками развёл: мол, Торир так решил и не нам с него ответ спрашивать. Отец Целестин их дальнейшую перебранку слушать не захотел и поспешил к себе. Ох эти женщины – дьяволицы в юбках... Связывайся с ними! И как только мужья этих стервоз терпят? Тут поблагодаришь Господа за то, что устав монастырский строг – не даёт обет безбрачия душу погубить.

Позади же раздавался хохот хирдманов, с интересом наблюдавших за выволочкой, которую Сигурни устроила своему благоверному. И какой болван сказал, что женщины севера не столь темпераментны? Ишь разошлась – от итальянки такой отборной брани не услышишь! Тоже мне, сдержанные норманны... Монах принял горделивую осанку, насколько позволял его живот, чинно прошествовал до своего дома и захлопнул за собой дверь.

После обильного ужина и вечерней молитвы отец Целестин устроился на ложе и, запалив лучину, решил почитать на ночь что-нибудь душеспасительное. Таковое нашлось быстро, и монах погрузился в изучение жития святого Бенедикта Нурсийского, кое, правда, и без того знал наизусть. В том же томе обнаружились и другие, не менее интересные вещи, в их числе и красочное описание деяний Папы Льва I Великого, что четыреста лет назад умолил святых апостолов Петра и Павла спуститься с небес и остановить орды Аттилы, подошедшие к Риму. Непонятно, правда, как известные своим злонравием гунны всё же послушались апостолов и отправились восвояси, – им-то, гнусным язычникам, на христианских святых было явно наплевать. Но факт остаётся фактом.

Захлёбываясь от восторга, отец Целестин прочёл историю знаменитого Стилихона – римского полководца и вандала по происхождению. И в былые годы монах интересовался сей незаурядной личностью, ибо Стилихон был одним из самых выдающихся, по его мнению, деятелей поздней Империи, но полные и, как кажется, правдивые сведения о его жизни попали в руки святого отца впервые. Монах листал толстый фолиант, и перед его глазами, как наяву, вставали неисчислимые орды ещё более злонравных, чем гунны, готов, разоряющих западные земли Великого Рима, громом отдавались звуки давно забытых сражений... Отец Целестин, щурясь от недостатка света, разбирал оплывшие кое-где строки и будто сам присутствовал в императорском дворце, возле трона этого говнюка Гонория, отдавшего христианский Рим со всеми его богатствами Алариху, видел, как покорные воле Цезаря легионеры схватили Стилихона прямо во храме Божием, оттолкнув вступившегося за человека, который мог бы спасти Империю, епископа.

– Кошмар какой-то! – едва не сплюнул прямо на пол монах. Ему было совершенно непонятно, отчего Стилихон, придя в церковь и прося защиты у Господа, так и не получил Его заступничество и был обречён по навету завистников и недругов на смерть? Почему не сообразил он прирезать Гонория и взять сам скипетр Цезарей? Ведь тогда и Вечный Город спас бы от разграбления да ига готского и, глядишь, в святые бы вышел! Святая Мать-Церковь не забыла бы человека, который не отдал град апостольский поганым готам-арианам на поругание! Отчего Отец Небесный не оградил верного слугу своего мечом огненным? Разве Господу Богу надо было Рим разорять? И дураку ясно, что нет...

От благочестивых мыслей монаха отвлекло то, что неведомо откуда взявшийся сквозняк притушил лучину. Вот дьявол, прости Господи, надо вставать и снова угольком из очага её растапливать! Дверь, что ли, неплотно прикрыта? Да и ветра снаружи вроде не слыхать...

Едва привстав на ложе, отец Целестин замер. Воздух в доме стал нагреваться и словно бы дрожать, и тут же появился свет – знакомое золотистое сияние. Монах едва успел осенить себя крестным знамением и прошептать первые слова Credo, как в голове его появился уже слышанный ранее голос:

– Приветствую тебя. Ты всё ещё боишься?

На любимом кресле отца Целестина, закинув ногу на ногу, восседал не кто иной, как Гладсхейм, и в упор смотрел на монаха своими синими глазами.

«Надо же, и сюда припёрся!» – подумал монах, видя перед собой полупрозрачную тень лесного духа.

– Здравствуй. Зачем ты потревожил меня? – прохрипел отец Целестин, ещё не придя в себя от изумления.

– Благодарности от людей мы давно уже не ждём, – тихий голос айфар был бесстрастен. Никаких чувств. – А между прочим, ты и конунг послали девочку именно к нам, когда оказались в беде. Ты, человек, не знаешь, сколько усилий пришлось нам приложить, чтобы испросить для вас заступничество. Но сейчас речь идёт не об этом...

– Да, конечно. Прости меня, Гладсхейм. – К монаху вернулась способность хоть как-то соображать. – Мы все очень благодарны вам и...

– Не спеши. Я пришёл поговорить об ином. Мне надобно задать тебе важный вопрос и получить ответ и ещё дать совет. Вы решили идти к землям богов, вернее, не к ним, а к Двери, ведущей в Мидденгард. Вы ничего не ведаете о том, что ищете и где находится сие место. Не знаете, с чем придётся столкнуться в пути. Вы хотите вначале остановиться у острова в океане, до которого десять дней морского пути?

– Если ты говоришь об Исландии, то да.

– Эта земля носит у нас другое имя. Когда-то именно там обитал Чёрный Дух, бог-великан, о котором ты слышал. Море исторгло из себя эти земли, ибо воды его не потерпели в своих глубинах то, на чём лежит древняя скверна.

– Чего-чего? – не понял отец Целестин.

– Тебе должно быть ведомо, что много тысяч лет земли Чёрного Духа лежали на дне, а потом духи морей подняли их обратно на поверхность. Там до сих пор обитают его порождения, правда редко выходя на свет. Вы собираетесь что-то искать на северном острове?

– Ну-у... Хельги говорил, что там есть часть ответов на все эти тайны. Наверное, Торир задержится там на несколько дней.

– Мой тебе совет, – Гладсхейм чуть повысил голос, – не ищите там ничего. Не ходите к туманным пустошам. Не заглядывайте в пещеры. Пропадёте. Там действительно есть прямые ходы в жуткий подземный мир, что некогда был подземельями великой крепости Врага. То, с чем вы можете столкнуться, необоримо без того, что люди именуют волшбой.