Звёздный Спас
В очередной раз созерцая пуговку, Фива опять подумала не о внезапном облегчении, навеянном этой самой пуговкой, а о том, что главное – встретиться с Кешей, остальное…
Неожиданно мысль перескочила. Она вспомнила давнишний поход с девчатами в так называемый ночной клуб. Тогда, вернувшись из полевой экспедиции в свою завалюху на курьих ножках, они решили поужинать в каком-нибудь недорогом, но уютном ресторанчике, так сказать, отпраздновать возвращение в столицу.
Вечная заводила Агриппина Лобзикова, зная привычку Фивы не покидать свой жилой район в угоду любым увеселительным мероприятиям, загодя подговорила свою подругу Ксению Баклажкину (такую же, как и она, квартиросъёмщицу в завалюхе), мол, на примете есть такое заведение – они бывали. И недорого, и сервис на высшем уровне. Единственный недостаток – далековато. Зато новая библиотека МГУ рядом и вся Москва из окна кафе как на ладони. А уж музыка – кайф, закачаешься!
В общем, уговорить Фиву. Увы, ничего не решилось.
Кафе оказалось вовсе не кафе и не рестораном, а одним из тех клубов, что во множестве стали возникать после публикации сообщения в «МВЧС» («Международном вестнике чрезвычайных ситуаций») о новых расчётах траектории астероида Фантом. Расчёты представил некий молодой учёный из Института физики небесных тел. Представил как частные, взятые за основу его дипломной работы. Из расчётов выходило, что вероятность столкновения астероида с Землёй равна соотношению не один к ста, как прежде считалось, а один к одному. В крайнем случае один к десяти.
Сообщение было набрано петитом и без комментариев. Впрочем, какие комментарии могли быть к публикации под заголовком «Наобум»? И всё же именно после неё повсюду стали множиться так называемые клубы по интересам. В большинстве интерес сводился не к тому, как выжить или, во всяком случае, не потерять человеческого лица перед надвигающейся катастрофой (конечно, были и такие клубы), а, напротив, как уйти из жизни, не считаясь ни с чем. Естественно, что в этих заведениях во главу угла ставились уже не добродетели, а пороки. Всякого рода наркомания, разврат, непотребные шествия, самоистязание, насилие и прочее-прочее. Казалось, что завсегдатаи таких клубов обуреваемы только одной страстью – во что бы то ни стало пасть, причём пасть настолько ниже плинтуса, чтобы уже и гибель Земли для них была справедливой карой небесной.
Когда Фива вместе с подружками остановилась у вывески «Сталкер», на пороге вырос радушно улыбающийся швейцар, во всяком случае, им так показалось. Сияя серебряными позументами, он не спросил у них членских билетов, а, услужливо отворив дверь, пригласил войти.
Вначале под предводительством швейцара или человека, изображающего швейцара, они миновали несколько проходных комнат. Потом оказались в затемнённом зале (лампы едва просматривались под плотными зелёными абажурами). На диванах и креслах в напряжённом ожидании сидели какие-то таинственные личности. (Они как будто ждали первого, кто войдёт.) Однако на их появление не среагировали, то есть как сидели, так и продолжали сидеть. Естественно, что такая неадекватная реакция насторожила – куда они попали?
Фива уже давно поняла, что Агриппина и Ксения солгали ей. Они никогда не были в этом так называемом кафе. Теперь же по тому, как испуганно стали оглядываться назад, догадалась – в любую секунду девчата готовы дать дёру.
– Нав-верное, эти т-таинственные л-личности и есть ст-тал-керы?! – заметно заикаясь, спросила Агриппина Лобзикова. (До этого она не заикалась.)
– Ну уж! Больше всего они похожи на самоубийц, – как всегда грубовато и безапелляционно, правда, на грани отчаяния, констатировала Ксения Баклажкина.
– Пожалуй, можно сказать и так и эдак, – согласился сопровождающий и пояснил: – И то и другое верно. Каждый из этих людей, на первый взгляд странных, является действительно сталкером, проводником, причём лучшим в своём роде.
– Проводником куда? В мир иной? – со смелостью отчаяния спросила Фива.
Девчата в ужасе остановились. И, наверное, бежали бы, но так называемый швейцар, весьма галантно взяв Фиву под руку, неожиданно ловко распахнул следующие двери. Широкие, двустворчатые, они вели в огромный ярко освещённый зал с колоннами и паркетом, под потолком которого красовался транспарант: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!».
По обе стороны зала вдоль колонн стояли П-образно состыкованные столы, ломившиеся от яств и вин. Люди, раскрасневшиеся от выпитого и съеденного, возбужденно разговаривали между собой. В зале стоял тот особый гул торжества, которое наконец-то собрало всех близких родственников.
Из-за колонны вынырнул молодой человек в розовом смокинге и розовой бабочке, надетых на голое тело.
– Генерал, именинник интересуется сокровенным – огонь, вода, петля, пуля, нож или прыжок из бездны?
Фива решительно высвободила руку, отстранилась от сопровождающего.
– Мы не туда попали, немедленно проводите нас назад, на улицу, – строго сказала она.
В голосе появилось нечто такое, что заставило подчиниться.
Сопровождающий нехотя пожал плечами, мол, как хотите.
У выхода опять появился молодой человек в розовом смокинге и розовой бабочке.
– Именинник извещает вас, что главное – встретиться со своей судьбой, остальное само решится.
– А кто именинник? – спросила Агриппина, явно осмелев у выхода.
– Известно кто – я, – ответил странный молодой человек.
Ответ был настолько неожиданным, что все, в том числе и Фива, изумлённо воззрились на него.
Он был более чем белокурым. Он был альбиносом. Кожа лица, брови и волосы на голове сливались, как молоко. И только глаза – зрачки, налитые кровью, даже боязно смотреть в них.
Однако именинник первым смутился, отступил в тень.
Открывая дверь, генерал или швейцар, похожий на генерала, подтвердил:
– Да-да, он именинник.
– И всё же главное – встретиться с судьбой, не разминуться, остальное само приложится! – неожиданно громко, словно бранясь, прокричал в спину именинник, и дверь захлопнулась.
Здесь, в электричке, Фива настолько отчётливо услышала его слова и стук захлопывающейся двери, что невольно оглянулась. А оглянувшись, пришла в себя: «Этот именинник-альбинос прав, главное – не разминуться с судьбой». Почувствовав в кулаке Кешину пуговку (её толстый ободок), Фива радостно улыбнулась – она не разминётся.
Глава 12
Оставив кабинет Богдана Бонифатьевича, Кеша и Зоро вместе спустились в лифте. Они почти не разговаривали. Перебросились парой фраз о том, чем займутся в предстоящие две недели внезапных каникул, и разошлись.
Зоро шепнул, что побаивается прослушивающих жучков. Служба охраны информации наверняка обладает неисчерпаемыми техническими возможностями.
А Кеше вообще не хотелось ни с кем разговаривать, тем более с Зоро, который вот только что бросил тень на Богдана Бонифатьевича, своего научного руководителя. Дескать, он, Зоро, обязан работать с копиями писем, а где оригинал – его не касается. Так-то оно так, но получилось весьма подозрительно: почему руководитель, опустив письмо в урну, не отменил своего распоряжения? Конечно, Кеша знал, что отменять было нечего, никто его не разыскивал и в прямом смысле никакого письма ему не передавал. Однако начальник «соишников» Акиндин этого не знал, и немудрено, что уже заподозрил Богдана Бонифатьевича в целенаправленном обмане. Да-да, заподозрил! Это было видно по тому, как он самодовольно усмехнулся, заявив, что самые плохие показатели индикаторов истины – у него, Акиндина, и у Богдана Бонифатьевича. А его резюме? «Что касается вас, молодые люди, вы свободны». Только глухой мог не услышать в его голосе «немотивированного» сарказма.
Ловко, весьма ловко Зоро «навёл тень на плетень». Опасный человек этот Зоро. Но, с другой стороны, Зоро-то как раз и ни при чём. Всё дело в нём, в Кеше. Это по его вине «соишники» взялись за лабораторию, а Зоро подставил научного руководителя. Это благодаря ему происходят необъяснимые паранормальные явления. Да-да, наконец-то и он упал в свой «колодец», но ясности как не было, так и нет.
«Что касается вас, молодые люди, вы свободны», – опять отозвалось в сознании Кеши, и он подумал, что ещё никогда в жизни не был так фатально несвободен. Более того, чувствовал, что эта вошедшая в плоть и кровь несвобода никогда не отпустит его, пока не разберётся, кто он и что он. Все эти сны, материализующиеся в реальность… И реальность, кажущаяся сном…
Однако самого главного он добился – убедил Зоро, будто бы это его сны стали причиною аварии в лаборатории, и тем самым обезопасил Фивочку. Кеша потрогал их совместный портрет в кармане, и сердце учащённо забилось. Даже мимолётная мысль о Фиве меняла не только настроение Кеши, а как бы и физическое состояние тела (оно становилось лёгким, подвижным и ещё эфирно текучим, что ли). Такого за собой прежде не замечал.
Кеша шёл мимо памятника Михайло Васильевичу Ломоносову, вынужденно остановился (ноги не касались земли), опасливо оглянулся на стайку молодых людей, шумно разговаривающих и вдруг умолкших. Наверное, они заметили его шествие по воздуху, подумал он, но как-то уж очень отстранённо, словно не о себе подумал, а о ком-то постороннем.
Внезапно вспомнились хроники современников Ломоносова о том, что он, Михайло Васильевич, был великим ясновидцем. Иногда сама императрица пользовалась его услугами.
То ли перемена в мыслях как-то изменила его состояние души, то ли ещё что-то, но Кеша вновь ощутил асфальтовую твердь.
– Нет, пацаны, я пас – больше никакого вина! У меня уже и так галлюцинации – люди по воздуху ходят!
На заявление товарища группа молодых людей отозвалась дружным весёлым смехом. А Кеше вдруг стало грустно, и это была какая-то новая грусть, никогда прежде не посещавшая. Грусть обо всём человечестве, его скорбях и о своём невыразимом одиночестве. Да-да, одиночестве. Потому что отныне он не сможет, подобно этим парням, весело смеяться. Между ними – непроходимая пропасть. Да-да, пропасть. Он отделён от всех людей своими, внезапно проявившимися паранормальными способностями, с которыми как-то надо жить.
Может, надо отказаться от них, воспользоваться заслоном – никогда, не буду, не хочу? Всё существо его передёрнулось в негодовании. Каким заслоном – Фива в опасности! Как-то же другие люди живут – и ничего? Напротив, если вдуматься, то это даже очень хорошо, что он обрёл сверхспособности. Теперь только их и возможно употребить, чтобы не подставить Фиву и не привлечь внимания «соишников». (Кешу пробил холодный пот.) Чтобы употребить сверхспособности, надо уметь пользоваться ими, как пользуется любой человек зрением, обонянием, слухом. А этим-то он как раз и не может похвастаться, они действуют в нём непроизвольно, как бы в отдельности от него. Словно кто-то посторонний управляет ими.
Ему сделалось и вовсе не по себе. И тогда он решил, что надо встретиться с Фивой и с отцом, но прежде – с отцом. Он объяснит, что происходит! Кешей овладело невыразимое ощущение одиночества, даже не одиночества, а одинокости, словно он вдруг ступил на чужую планету. Ему даже пригрезилось, что он идёт не по площади, сверкающей праздничной иллюминацией, а по безбрежному пустынному полю, в скачущей круговерти вьюги.
Неожиданно прямо напротив Кеши распахнулась дверь какого-то ресторанчика, и с низкого крылечка, вслед за усатым человеком в серебряных лампасах, сбежали на тротуар три девушки. Он невольно отпрянул и обмер: среди девушек была Фива.
– Фифа?! – обрадованно воскликнул Кеша и простёр руки, чтобы обнять её. Но она, словно голографическое изображение, прошла сквозь его объятие и, поравнявшись с другими девчонками, растаяла.
После всего, что с Кешей происходило, он не очень удивился призракам. Явилась мысль, что в его душевном состоянии, в котором он пребывает (он встревожен и не контролирует своих чувств), паранормальные способности проявляются подобно слуху, зрению, то есть обычным чувствам. Отсюда и реакция на памятник Ломоносову – он увидел его как экстрасенс, подключивший необъяснимое сверхчувственное восприятие. Именно поэтому явилась мысль об учёном как о ясновидце, которая тут же отозвалась в нём как бы внезапной левитацией. Своеобразный рефлекс на раздражение некого паранормального нерва, точнее нервного узла. Более того, Кеша вдруг почувствовал, что точно знает – Фива с девчатами была здесь по осени и покидала заведение в спешке, причём изрядно напуганной. Вот это «напуганной» – его взволновало.
Он подошёл к переливающейся огнями вывеске, на которой красовался герб заведения – портрет молодого человека в бабочке, надетой на голое тело.
«Сталкер» – гласила вывеска. На ней же, чуть ниже пояснялось: «Клуб индивидуумов, приобщающихся к тонкому миру». В окне на специальной доске было вывешено объявление, написанное красным маркировочным карандашом: «Клуб работает круглосуточно без выходных. Дирекция гарантирует высокое качество услуг для всех членов клуба независимо от возраста».
Вновь распахнулась дверь. Кеша внутренне вздрогнул. На крылечке появился усатый человек в серебряных лампасах. Девушек, естественно, не было.
– Прошу-с, заходите, – на манер лакеев позапрошлого века, учтиво кланяясь, пригласил служитель клуба.
В раскидистых усах и приплюснутой фуражке с блестящей кокардой (гербом клуба), он производил какое-то двойственное впечатление гармонии и дисгармонии одновременно. Наверное, виною был его смокинг, побитый молью и отдающий нафталином. То есть как бы побитый и как бы отдающий. На самом деле писк моды и пик взлёта текстильной и парфюмерной промышленности, смело отозвавшихся на эстетику ведущих российских кутюрье.
Впрочем, и сам швейцар как индивидуум прибавлял двойственности. Молодой, сверкающий белыми зубами, он являл собою не только вопиющее противоречие пронафталиненному наряду, но и придавал ему какую-то потустороннюю гармонию. Да-да, гармонию, потому что конопатая с желтизной кожа на его лице была как бы иссечена оспой и структурно перекликалась с «побитым молью» костюмом. Эту гармонию структур Кеша ощутил внезапным страхом, вдруг проросшим сквозь кожу и вздыбившим волосы.
Дирекция заведения гарантировала качество услуг для всех членов клуба независимо от возраста. Зачем это бессмысленное уточнение?! Так уж и бессмысленное? Ой ли!
– Скажите, а клубы «Харон», «Орфей и Эвридика», «Медиум» тоже ваши? – подавив внезапный страх, спросил Кеша.
– Совершенно верно, всё это клубы сети «Сталкер», или, как мы поясняем в лицензии, сети «Спасатель».
– И многих удалось спасти? – невольно усмехнулся Кеша.
Ему вдруг открылось, чем были напуганы девушки. Они были напуганы психокоррекцией пространства, в котором, грубо говоря, мог нормально себя чувствовать только ненормальный. Гармония антигармонии – вот в чём была причина страха. Причём такого, что, ступив за двери клуба, тут же хотелось бежать из него. Да-да, куда угодно, лишь бы бежать. Даже расставание с жизнью казалось вполне приемлемым избавлением от этой так называемой потусторонней гармонии.
– Присядем, – предложил усатый.
В полумраке огромной проходной комнаты, уставленной столами с лампами под зелёными абажурами, сидели какие-то загадочные личности, как будто бы кого-то ожидавшие и в то же время настолько погружённые в себя, что не замечали окружающих. Во всяком случае, на появление Кеши никто из них не среагировал: как сидели, как манекены, так и продолжали сидеть.
– Вам не стоит бежать, вы – наш, – сказал служитель клуба, усаживаясь за круглый стол напротив Кеши. – Вы вернётесь к нам потому, что от себя не убежишь.
Кеша почувствовал по всему телу как бы мельтешаще-пляшущие уколы иголочек, какие случалось чувствовать в сауне после ледяной купели. Иголочки пробегали волнами, как бы разбегаясь и скатываясь с плеч. Единственное отличие: в области висков и шеи они образовывали некий устойчивый полукруг, от которого как раз и исходили наподобие волн от камушка, брошенного в воду. Ощущение этих мельтешащих по телу иголочек не было в диковинку. Им сопровождались почти все лабораторные опыты, в которых он участвовал как «катализатор».
– Я и не думаю никуда бежать, – ответил Кеша и сказал: – Все эти люди находятся здесь под очень мощным экстрасенсорным воздействием. Чьим? Кого они ждут?
Служитель клуба с бесцеремонностью хищника цепко ухватил запястье Кешиной левой руки.
– Вас, вас ждут! Под чьим воздействием? Мо-им!
Он оскалился. Очевидно, хотел засмеяться в лицо Кеше, но внезапный спазм перехватил его дыхание, служитель застонал, синяя жила на лбу вздулась от напряжения.
Кеша вспомнил, что во время итоговых опытов Богдан Бонифатьевич непременно брал его за руку и тоже за запястье. Они вместе ходили по лаборатории в поисках наиболее сильной энергетической зоны. Тогда ему была в удовольствие цепкость пальцев научного руководителя. Сейчас же прикосновение служителя клуба было похоже на прикосновение оголённого провода. Кешу словно ударило током, да так, что чуть не вскрикнул: никогда, не буду, не хочу!
Мысленно произнося эти слова, он всегда, быть может подсознательно, преследовал одну цель – ослабить силу паранормального воздействия. И оно всегда ослабевало.
Кеша и сейчас хотел таким образом защититься от внезапного экстрасенсорного нападения странного индивидуума, но в сознании, как-то независимо от него, вдруг мелькнуло, что во имя Фивы ему надлежит не гасить свои способности, а, напротив, обнаруживать их и овладевать ими. Словом, наперекор себе он изменил направление мысли: «Всегда, буду, хочу!» И время остановилось.
Глава 13
Время не может остановиться или бесследно исчезнуть. Если принять его за некое вещество, то закон сохранения энергии более всего справедлив именно к веществу времени. Но что это за вещество, если его нельзя взвесить или измерить линейкой? Если оно не обнаруживает себя, а стало быть, и не поддаётся измерению? Конечно, нельзя взвесить обоняние, зрение или слух, но измерить их остроту – вполне по силам. Вот здесь и обнаруживается самое непостижимое, мы принимаем за единицу измерения то, о чём понятия не имеем, то есть опять же время.
Мы говорим: этому человеку пятьдесят лет, а этому дереву – сто пятьдесят. До этой звезды расстояние пять световых лет, а до этой – десять парсеков. (Естественно, нашего, солнечного времени, с тремястами шестьюдесятью пятью днями в году.) Мы как бы пользуемся временны́м стандартным метром или стандартной гирькой, но самоё время как вещество живое здесь не улавливается. Тут для расчёта потребовался бы некий коэффициент квинтэссенции сегодняшнего дня. Потому что время как вещество живое – это сила воздействия и сила ответной реакции на воздействие. То есть взаимодействие между предметом возмущения, скажем так, и возмущающейся средой, на которую воздействует предмет.
В упорядоченном мире природы сила вещей воздействия и сила реакции на воздействие (противодействие) – всегда пропорциональны. Поэтому движение времени осуществляется как бы по прямой, из прошлого – в девятисекундный миг настоящего, и дальше – в многовариантное будущее. Но бывает, что сила предмета воздействия (возмущения) столь велика, что локально, в одном каком-то месте, предмет нарушает геометрию пространства. Он поглощает среду, точнее, втягивает в себя её вибрацию и превращается в «вещь в себе». А «вещь в себе» имеет свойство находиться вне связи с окружающими предметами. То есть быть и в то же время не быть, что свойственно вибрациям будущего.
Если же во взаимодействии произойдёт преобладание силы среды, то есть она поглотит силу воздействующего предмета, то он сейчас же утонет в ней, как бы провалится в прошлое.
Впрочем, в упорядоченном, но невидимом мире природы и среда, и предметы, хотя и находятся в виде однородных электромагнитных полей, сами поля, скажем так, строго пронумерованы характерной для них вибрацией. Как бы далеко в прошлом или будущем ни оказался предмет воздействия (возмущения), он непременно вернётся в настоящее, как только амплитуда колебаний его временно́го поля совпадёт с амплитудой колебаний временно́го поля среды. Предмет как бы выпадет в осадок, явится из ничего. Но в соответствии с вибрацией среды он может навсегда остаться в будущем. То есть как бы в будущем, а на самом деле, не вписавшись в девятисекундное пространство настоящего, сразу окажется в прошлом. Стало быть, будущее может накапливать прошлое, как и прошлое – нереализованное будущее. Целые материки и даже планеты непроявленного пространства, не пересекаясь с настоящим, существуют невидимыми объектами, точнее, некими многомерными энергетическими нишами прошлого и будущего. Движение литосфер, вулканы, вздыбливание и понижение земной коры и как результат землетрясения и цунами – во всём этом или за этим – живое вещество времени, которое мы не улавливаем. Не видим и не предвидим, то есть видим лишь последствия излившейся энергии времени. Мы слепы, а потому наши объяснения времени отрывочны и сумбурны. Живое время неодушевлённого мира даже в катастрофах (в некотором смысле одушевляясь) проходит у нас сквозь пальцы, как вода сквозь песок. Мы уверены, неодушевлённый предмет возмущения не оставляет в ином времени следов присутствия. Во всяком случае, он не способен мыслить, а стало быть, и осмыслить своё присутствие в ином времени и своё возвращение в настоящее время. Его как бы нет нигде: ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем. Да его и нет, потому что его присутствие – это только присутствие в нём амплитуды колебания вибрации настоящего времени, а лишаясь её, предмет превращается в пыль, в ничто. Неодушевлённый предмет – это только кусочек пространства, завёрнутый в некий пергамент времени. Рвётся пергамент, рассыпается форма предмета, увеличивается пустота пространства – временна́я ниша.
Одушевлённый предмет, тем более человек, наделён душой, Божией искоркой, которая с самого рождения теплится в человеке. Познавая плоть, она являет пример прозрения и лицезрения живого времени. Ведь тело человека без души – тоже не более чем пергамент. Где бы человек ни был (в прошлом, будущем или настоящем, на Земле, на Марсе или на неведомой планете, отдалённой от Солнца на тысячи парсеков), пока он хранит в себе душу, Божию искорку, – спасён. Потому что Бог повсюду, в любой многомерности. И в нас, и вокруг нас. И Он для своей искорки всегда рядом. Потому что Он и есть Живое Время Мироздания, Его Слово, которое было у Бога. Помните:
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.Оно было в начале у Бога.Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков;И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» (От Иоанна. 1, 1–5).Да и как она может объять, если свет есть жизнь человеков, а жизнь – живое вещество времени? Изнашивается тело, умирает человек. Рвётся пергамент, обнажается Божия искорка, чтобы слиться со своим Создателем, который всегда рядом, потому что для Него нет времени, Он бессмертен, Он Сам – Время, в котором нет ни прошлого, ни будущего, а есть единое многомерно проявляющееся настоящее, которое и есть Он Сам. «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний».
Кеша сел в поезд на станции метро «Университет» в расчёте на «Охотном Ряде» перейти на «Театральную», а там уже без пересадок доехать до «Речного вокзала». В принципе, до «Ленинки» – его обычный маршрут на квартиру Никодима Амвросиевича. Однако сейчас он ехал не на квартиру, а домой, к отцу. И с первой минуты, как только вошёл в вагон, почувствовал большую разницу между своей обычной поездкой по этому маршруту и нынешней. Странно это, те же станции: «Спортивная», «Фрунзенская», «Парк культуры», «Кропоткинская», а всё как бы внове. И вагоны, и люди, и даже станции кажутся другими. Чем это объяснить? Настроем. Но что такое настрой? Наверное, это мысль, которая содержит в себе ощущение времени. Его выпуклость, составляющую каждого человека, живущего сегодня, сейчас. Именно это ощущение выпуклости времени, составляющее нас и нашу цивилизацию, является своего рода меткой, родимым пятнышком, которое отличает его от любого другого времени, делает его единственным, неповторимым. Если бы человек будущего под воздействием способствующих сил окунулся в психоэнергию нашего времени, то, несомненно, он оказался бы рядом с нами. Время как физическое вещество обладает массой, а стало быть, тяготением. Попасть в сферу тяготения того или иного времени или светила – это очень понятно поэтам и физикам.
Кеша, как и планировал, перешёл на станцию «Театральная» и продолжил путь. Он и прежде любил в вагоне мечтать или обдумывать какие-нибудь задачи. Сейчас же поймал себя на том, что его мысли, по сути, сентенции, уже кем-то обдуманные и каким-то образом предоставленные ему, он лишь обживает, приспосабливает для своего пользования. (Усмехнулся.) Интонация, как у докладчика на диске, чересчур назидательная.
Он опять отвлёкся, чувствуя не рассудком, а каким-то выходящим за пределы его «я» надсознанием, что в нём уже началась невидимая подспудная работа, которая должна если не объяснить его паранормальные возможности, то хотя бы предостеречь от нервного срыва. Который, увы, возможен, и явное тому свидетельство – клуб «Сталкер».