Остров флотской чести

1

Военная тюрьма Форт-Ливенуорт, штат Канзас, США, август 2011 года

«…Два трупа. Хм, это много или мало? А смотря как считать … Если по телевизору в новостях симпатичная дикторша щебечет о двух погибших во время пожара или землетрясения – это мало. Если в Ираке или в Афганистане парочку аборигенов пристукнули наши парни – разве это много? Так, ерунда, о которой не стоит и упоминать. А если один из этих двоих – ты? Или кто-то из твоих близких? О, тогда ведь все меняется, и ты вдруг понимаешь, что и один человек – это целый мир, вселенная. А кто-то нажал на кнопку или на спусковой крючок – и нет вселенной. Тьма одна, пустота и холмик могильный. А то и холмика с надгробием не останется, если, к примеру, на мину наступил и только ошметки кровавые по сторонам разлетелись. Нет, могила, конечно, будет, а вот в гробу могут оказаться не бренные останки, а вообще черт знает что…»

Стив чуть заметно потянулся и заворочался на узкой койке, устраиваясь поудобнее. Закинул руки за голову, помассировал сильными, жесткими пальцами затылок и вдруг усмехнулся, представляя могильные холмики, насыпанные над людьми, отправившимися в иные миры не без его, Стива Томпсона, участия. Ряд воображаемых аккуратных надгробий получался внушительным – двоими погибшими и не пахло, хотя и на десятки счет, естественно, не шел. Вполне уверенно Стив мог бы говорить, пожалуй, лишь о девяти ныне мечтающих о мести лично ему – если, конечно, на том свете кто-то может о чем-то мечтать…

По худощавому лицу Томпсона, глядя на которое посторонний мог бы не без легкой зависти сказать, что принадлежит оно стопроцентному голубоглазому англосаксу, так вот по этому лицу пробежала заметная мрачная тень – Стив сделал вывод, что иногда и два покойника могут показаться толпой. Это происходит в том случае, когда этих мертвецов вешают на тебя и щедрой рукой дяди Сэма начисляют двадцать лет тюрьмы. И даже с небольшим довеском. Немало при любом раскладе, а если ты, как говорится, об этих трупах ни сном ни духом, то эта поганая двадцатка вырастает до немыслимых размеров! Двадцать лет за решеткой за преступление, которого ты не совершал. Целая жизнь – есть от чего взвыть, а то и в петлю залезть.

«Хотя нет, насчет петли – это я погорячился, – Томпсон слегка усмехнулся краешком тонких губ. – Это для сопливых девчонок да для нервных мисс, измученных отсутствием горячего мужика, а бывшему боевому пловцу вроде бы и не к лицу болтаться в петле с высунутым синим языком. Да и не попал бы подобный психопат в такую серьезную контору, как отряд боевых пловцов, куда даже из просоленных морем и прокаленных солнцем парней из корпуса морской пехоты США попадает один из сотни, а то и из тысячи… Бывший! Ладно, мы скрипеть зубами и глазками сверкать не будем. Что случилось, то случилось… Жизнь – штука длинная, еще посмотрим…»

В коридоре послышались размеренно-уверенные шаги, звякнули ключи, и тут же перед решетчатой дверью узкой камеры возникла внушительная фигура дежурного охранника-надзирателя: тяжелые вислые плечи борца, цепкий и презрительно-холодный взгляд, профессионально обшаривший камеру и едва скользнувший по обитателю этой почти монашеской кельи.

– Заключенный номер 9 – 173, на выход! Руки давай…

Стив без ненужной суетливости, но и без особых проволочек – дабы не злить без надобности вертухая, – встал, представился, как положено внутренним распорядком, и протянул к решетке сложенные вместе руки. На запястьях тут же с нежным похрустыванием защелкнулись наручники, после чего охранник открыл дверь и скомандовал: «Вперед!»

Путешествие по галереям и переходам тюрьмы было откровенно скучным и давно известным каждому, кто видел хотя бы одни фильм про любую тюрьму абсолютно любой страны. Ну разве что за исключением Африки и Азии, где узилище частенько представляет обычную грязную яму или сарай из подручного местного материала. Здесь же, в Форт-Ливенуорте, все было банальным и в то же время претендующим на основательную солидность: решетки, сетки из стальной проволоки, мерзко лязгающие двери и сварные железные лестницы, напоминающие корабельные трапы.

– Куда это меня, а, сержант? От работ я вроде бы освобожден…

– Отставить болтовню! Шагай, шагай, – беззлобно проворчал охранник, и с десяток метров шли молча. Потом сержант все же не выдержал и не то презрительно, не то снисходительно сообщил: – В камеру для дознаний приказано доставить. Там к тебе шлюха прилетела. Уж не знаю, кому сегодня интересны уроды вроде тебя, но вот…

Камера, упомянутая охранником, оказалась в самом конце длинного крыла. От прочих номеров этого отеля, подвластного управляющим с большими звездами на погонах, она отличалась лишь глухой металлической дверью – в большинстве остальных стояли обычные решетки.

– Стоять! Лицом к стене, – сержант негромко лязгнул связкой ключей и через секунду-другую с легким скрипом распахнул дверь кабинета и, отступая на шаг в сторону, скомандовал: – Вперед…

Кроме известного, пожалуй, в узилищах всего мира старого правила, призывающего «не верить, не бояться и не просить», есть еще два, не менее важных, тюремных принципа, которым никогда не мешает следовать и в обычной жизни: ничему не удивляться и стараться держать язык за зубами. Умение молчать в нужное время и в нужном месте еще никогда и никому не повредило – даже наоборот, частенько здорово помогает избежать ненужных осложнений, а то и жизнь спасает. Недаром умные люди издавна сравнивали молчание с золотом – вожделенным металлом всех времен и народов…

Томпсон на несколько секунд задержался у захлопнувшейся за спиной двери и без особого интереса окинул взглядом кабинет и сидевшего за столом посетителя – средних лет полноватого мужчину с невыразительной внешностью заурядного банковского клерка. Хотя нет – совсем уж невыразительной рожу этого чиновника назвать было бы ошибкой, поскольку и в лице, и в глазах проскальзывало что-то такое… неприятно-крысиное.

– Добрый день, – негромко буркнул бывший спецназовец и несуетливо уселся на привинченный к бетонному полу тюремный табурет. Непринужденно пристроил скованные руки на коленях и без особых церемоний выжидающе посмотрел в лицо посетителю.

– Привет, Стив! – мужчина лучезарно улыбнулся, хотя даже неискушенному зрителю сразу стало бы понятно, что улыбка эта «дежурно-деловая», к искренней радости никакого отношения не имеющая. Просто посетитель заученно следовал известному совету, растиражированному на офисных табличках: «Смайлз! Улыбайся!» – Меня зовут Джек… Впрочем, это неважно. Важно то, что я адвокат и представляю некую солидную фирму, я бы даже сказал – очень солидную… Я уполномочен сделать вам одно интересное предложение! Есть работа как раз для такого крепкого, настоящего парня, как вы. Скажите, вам еще не надоело валяться на тюремной койке в этом грязном сарае? На волю хотите?

– Нет, – ответ Стива прозвучал коротко и стал для адвоката явной неожиданностью. Мужчина тут же взял себя в руки, стараясь удержать на лице прежнее снисходительно-вальяжное выражение, но промелькнувшую в глазах собеседника растерянность заключенный прекрасно увидел и мысленно не без злорадства усмехнулся.

– Нет? Надеюсь, я не ослышался, – мужчина вдруг вновь улыбнулся и, обведя взглядом стены и потолок камеры, понимающе кивнул и продолжил: – Можете не беспокоиться – ни микрофоны, ни камеры сейчас не работают – это я вам гарантирую. Так позвольте спросить: почему нет?

– Да все очень просто, – пожал плечами Томпсон. – Не сомневаюсь, что вы знаете, с кем имеете дело. Отсюда следует, что та работа, о которой вы толкуете… В общем, вряд ли вы хотите мне предложить место инструктора в летнем лагере для подростков-скаутов. Я прав?

– Ну, конечно, в принципе, – адвокат неопределенно пошевелил чисто отмытыми ладошками с короткими холеными пальцами, – да, это будет работа по вашей прежней специальности. Надо будет нырять и… все такое. Тонкостей я не знаю, но что-то в этом роде…

– Что же тогда вам непонятно? Если вы в курсе, чем я занимался во время службы в боевых частях, то должны понимать, что каждый день рисковать жизнью и резать кому-то глотки мне просто надоело. Сейчас я полеживаю на тюремной кровати, меня кормят, даже о моем здоровье заботятся. Я могу смело плевать на макушку дяди Сэма, который еще вчера мог засунуть меня в любую мясорубку. Как это ни смешно прозвучит, но именно в этих надежных стенах я свободен! Как никогда свободен – вы понимаете, о чем я?

– Кажется, понимаю, – задумчиво покивал мужчина и неприязненно поджал губы. В глазах же появилось неприятно-жесткое, действительно чисто крысиное выражение. – Но ведь это все-таки тюрьма… Пусть и военные – в прошлом, конечно – вокруг, но ведь уголовники. Драки, поножовщина – да мало ли что еще может случиться!

– Как ты думаешь, парень, сколько секунд мне понадобится для того, чтобы освободиться от наручников и сломать тебе шею? – глядя в пол, негромко спросил Стив и тут же, не дожидаясь ответа, добавил: – Секунд пять, не больше. Так что засунь свои угрозы знаешь куда… Все, свидание окончено! Вызывайте конвой, мистер, – мне на обед идти пора.

– Простите, мистер Томпсон, – проводя по взмокшему лбу чистейшим платочком, нерешительно спросил явно растерявшийся и малость перетрусивший адвокат, – но мы еще не договорили. Так что я могу передать людям, интересы которых я представляю?

– Можете передать, что мне абсолютно плевать на их интересы, – поднимаясь со стула, холодно ответил заключенный. – И еще: если они все-таки так и не смогут найти ничего подходящего и решат еще разок поболтать со мной, то пусть пришлют кого поумнее…

– Хорошо, я передам, – уже увереннее произнес представитель «некой солидной фирмы», обращаясь к спине направившегося к двери Томпсона, – а вы, друг мой, надеюсь, еще раз хорошенько подумаете и… тоже чуточку поумнеете. Заметьте, я не прощаюсь…

Что имела в виду эта адвокатская крыса, когда говорила о своих надеждах на то, что слишком самоуверенный заключенный «чуточку поумнеет», Стив понял в тот же день. И произошло это на прогулке, когда здоровенный негр, имевший больше шести футов в росте и кулаки размером чуть меньше баскетбольного мяча, сверля Томпсона злобным взглядом, лениво процедил сквозь зубы: «Эй ты, задница! Иди-ка сюда – я расскажу тебе сказку о глупом скунсе, возомнившем себя королем леса…»

2

Эфиопия. Учебный центр частей коммандос «Блатен». 350 километров юго-западнее Аддис-Абебы, август 2011 года

…Подполковник Орехов шумно фыркнул и на выдохе нанес неимоверно быструю серию ударов по массивной боксерской груше, поблескивающей кожаными боками. Груша, едва заметно вздрагивая, покорно принимала удары жестких костлявых кулаков – что поделаешь, работа такая. Правда, сегодня обычный рабочий сеанс несколько затянулся: подполковник российского спецназа молотил по снаряду уже добрый час без перерыва и, похоже, останавливаться не собирался. Молотил Орехов по кожаным бокам добросовестно, зло, время от времени шумно отдуваясь и встряхивая коротко стриженной головой, отчего по сторонам летели обильные брызги светлого рабочего пота.

В Эфиопию Сергей Викторович Орехов прибыл по назначению чуть больше года назад. Командование направило подполковника в учебный центр спецназа, в котором российские инструкторы по договору с военными Эфиопии обучали местных коммандос всем военным и прочим премудростям нелегкого армейского ремесла. Работа инструктора по рукопашному бою не вызывала у Сергея ни особой радости, ни какого-либо отвращения – работа как работа, обычная служба. Разве что от дома, от России, далековато – так за эти небольшие неудобства пригласившая российских спецов сторона неплохо доплачивала в конкретной валюте, по-любому не уступавшей русским рублям. Правда, сама Африка со всеми ее прелестями и недостатками довольно быстро Орехову поднадоела – человек, конечно, привыкает почти ко всему и все равно со временем его начинает тянуть на что-то новенькое.

Впрочем, была у подполковника еще одна веская причина для невеселых размышлений: в инструкторы он попал после того, как медицина в лице профессионально бесстрастного доктора отстранила его, офицера спецназа, от боевой работы. Мотив был до смешного прост: «Ты, подполковник, уже стар и недостаточно быстр. Так что под пули теперь пусть другие идут – которые помоложе!» Орехов попытался было оспорить не такое уж и неожиданное для него решение, но медицина была холодна и безжалостна, как блестящие хирургические инструменты, неприятно позвякивающие в металлических кюветах – не раз раненный в мелких и крупных заварушках подполковник спецназа об этих звуках знал не понаслышке…

«На, сука! – в очередной раз впечатав хлесткий удар в снаряд, Сергей в бессильной ярости скрипнул зубами. – Вроде бы в Японии есть такой обычай – в холле офисов ставят резиновое чучело начальника, и любой подчиненный может от всей души врезать боссу по сопатке. Психологи говорят, здорово стресс снимает. Правда, когда в Японии был, что-то не видел таких резиновых боссов… Так ведь и не по офисам мы там бегали, а другие задачи выполняли… Неплохой обычай, хотя для русских мало подходит – мы ведь все больше предпочитаем вживую морду начальника кулаком пощупать. Ох, Серега, ну и дурак же ты! И даже хуже. Как зеленый лейтенант сорвался. Тьфу, сапог безмозглый! Баран, ишак тупой… И даже хуже!» Хотя кто там был еще хуже безмозглого барана, Орехов представлял себе смутно.

– Товарищ подполковник, – раздался за спиной неуверенный голос капитана Дрогова, ведавшего тактической и огневой подготовкой местных спецназовцев, – сколько же можно, а? Ведь порвете грушу-то…

– Крепкая, зараза, сдюжит, – саданув по несчастной груше ногой, Орехов недовольно покосился в сторону, где смущенно переминался капитан. Было сейчас в массивной фигуре Дрогова что-то такое, что заставило подполковника насмешливо фыркнуть и, устало опустив мокрые от пота плечи, шагнуть в сторону от груши. Вытирая полотенцем лицо, Сергей недружелюбно поинтересовался: – Что ты мнешься, как девица красная? Посочувствовать пришел или позлорадствовать?

– Это ты зря, Викторович, – потемнел лицом Дрогов, – я, по-моему, не заслужил. Ты же знаешь…

– Да знаю, знаю, – вяло отмахнулся ладонью подполковник. – Извини, ляпнул, не подумав. Не заслужил, конечно. Это я заслужил – пару раз по морде старой и глупой. Да ладно, чего уж теперь.

– Слушай, Викторыч, я ведь тебя не первый день знаю, – капитан присел на маленькую скамейку, врытую рядом с гимнастической перекладиной, и выудил из нагрудного кармана пачку сигарет. Щелкнул зажигалкой, пыхнул дымком и задумчиво продолжил: – Нет, все равно что-то я не пойму никак… И что теперь, как думаешь?

– А что тут думать – чумадан надо паковать, – как-то очень уж легкомысленно отозвался Орехов. – Дай сигарету – моя отрава кончилась. А «Примы» тут, сам знаешь, не достанешь! Так что и в самом деле пора на Родину, брат ты мой Дрогов. Прав был док…

История, приключившаяся с подполковником, была, по армейским меркам, довольно-таки банальна и незамысловата, как шомпол от автомата. Из далекой Москвы в Эфиопию прибыл с комиссией очередной проверяющий – краснолицый пузатый мужик с полковничьими звездами на погонах. И принадлежал сей полковник к неисчислимому племени штабных деятелей, просто-таки обожающих командировки в далекие экзотические страны – естественно, за казенный счет. Причем как-то уж так у нас получается, что у большинства из таких полковников всегда находится могущественный покровитель с генеральскими лампасами на форменных брюках. Если же еще и учесть, что, как правило, любой проверяющий обладает характером скверным, то нетрудно догадаться, что в армиях всего мира их не любят. Это если сказать мягко.

Сегодня Орехов толком даже и не смог бы объяснить, из-за чего он вроде бы ни с того ни с сего, что называется, въехал полковнику в… упитанное холеное лицо. То ли лишнего в деле «строить проверяемых» гость себе позволил, то ли вдруг вылезла-вызверилась извечно скрываемая неприязнь боевого офицера к «штабным крысам», но финал получился невеселым.

Самым неприятным для подполковника было даже не то, что обиженный гость наверняка написал соответствующую бумагу и доложил-нажаловался куда следует, а то, что он, Сергей Орехов, вдруг унизился до того, что замарал свои руки об этого любителя халявных путешествий. А если точнее, то не руки, а кулак… Какой же ты спецназовец с железными нервами, если срываешься, как институтка, измученная хроническим недолюбием. Вывод напрашивался вполне очевидный: прав был доктор, когда списывал подполковника с боевой работы!

– Думаешь, отзовут? – Дрогов снова протянул другу сигаретную пачку. – И чем заниматься будешь, если… Ну, если из армии попрут?

– Попрут, друг мой капитан, непременно попрут, – в глазах Орехова заплескалось подозрительное и малопонятное веселье, но тут же сменилось более подходящей для темы разговора сумрачностью: – А не выгонят – сам уйду. Надоело. Знаешь, за что я всю жизнь армию недолюбливал? За две вещи: за вечное потное состояние и за то, что здесь нельзя послать командира и воинского начальника, когда очень хочется. А хотелось часто. А тебе разве нет? Вот хоть бы и меня…

– Шутить изволите, товарищ подполковник? – невесело хмыкнул капитан, отгоняя ладонью какую-то назойливую местную мошкару, которой сигаретный дым, похоже, был абсолютно по барабану.

– Ни грамма! Уволюсь к чертовой матери, душ приму и об армии забуду, как о страшном сне.

– Так не бывает, – с сомнением покачал головой Дрогов. – Вот так враз возьмешь и забудешь? Да ты и делать-то в жизни больше ничего не умеешь! Ты же этот, как его… самурай по сути. В общем, воин и все такое! Будо, бусидо, что там у них еще?

– А вот тут ты, капитан, ошибаешься, – жестко отрезал Сергей. – Я, может, и самурай и без армии мне скучновато будет, но умею я не только по лесам бегать и глотки резать. Вот, например, наших друзей темненьких учу – и неплохо учу, между прочим! Вон, наши с тобой мальчуганы копченые на всех смотрах-проверках лучшие! Ладно, закрыли разговор – что сделано, то сделано, что уж теперь… Вон, кстати, несется сюда один из наших недорослей – только пыль из-под копыт завивается. На что хочешь могу поспорить, что гадость сообщить торопится! Черный вестник, так-растак его эфиопскую маму…

Орехов угадал: боец принес из штаба распечатку бумаги, сочиненной в далекой Москве. Поскольку общение между российскими инструкторами и местными курсантами несколько затруднялось тем, что русские не знали амхарского, а курсанты, соответственно, не владели великим и могучим языком своего далекого родственника Пушкина, разговаривал подполковник с бойцом по-английски. Хотя старина Шекспир вряд ли признал бы в этой странноватой смеси из амхарского, русского и английского свой родной язык.

– Вот, что и требовалось доказать, – Орехов небрежно щелкнул двумя пальцами по распечатке радиограммы. – Если перевести эту хрень на нормальный язык, то получится такая штука: дуй-ка ты, дорогой Сергей Викторович, домой в Россию-матушку! Так что, капитан, насчет чемодана я угадал. В общем, у нас в модуле где-то была припрятана замечательная емкость с подходящей жидкостью – думаю, настало ее время. Будем отвальную пьянствовать!

Насчет «отвальной пьянки» Орехов слегка преувеличил: громкого и шумного праздника со слезами на глазах не получилось – всего лишь посидели вечерком, выпили по граммов триста из заветных емкостей, которых оказалось целых две. Для двоих здоровых мужиков не так уж и много. Посидели, поговорили. Естественно, чисто по-русски пообещали писать друг другу и вообще… Это «вообще», как водится, включало в себя многое: и обещание не забывать старых товарищей, и нормальное мужское уважение к братьям по оружию, и даже твердое слово непременно помочь в чем угодно, если судьбе будет угодно еще разок столкнуть друзей в будущем.

Наутро Орехов минут за двадцать сложил свои немудреные пожитки, попил крепкого чайку, без особого сожаления окинул взглядом свою комнатушку в модуле и по обычаю присел на дорожку. Через часок подполковнику, по договоренности с местными летунами, следовало забраться в вертушку и отправиться в Аддис-Абебу, а уж оттуда прямиком в столицу бывшего Союза, а ныне Российской Федерации.

Неожиданно для себя Сергей вдруг ощутил легкую грусть и понял, что ему это расставание с жаркой и пыльной Эфиопией, с центром, где он провел много дней, обучая темнокожих коммандос премудростям военного дела и каждодневно с ностальгией вспоминая о далекой заснеженной России, доставляет не много радости. Так уж устроен человек, что, даже покидая вроде бы и опостылевшую больничную палату, он ловит себя на мысли, что будет какое-то время откровенно скучать по людям, с которыми провел сколько-то дней вместе.

– Здорово, Викторович! – появившийся на пороге комнаты Дрогов был собран, свеж и по-командирски энергичен. – Как самочувствие? Головка небось бо-бо малость? На-ка, я тут тебе пивка пузырек принес – только что из холодильничка.

– Хороший ты парень, капитан, – Орехов добродушно усмехнулся, ловко сковырнул с бутылки пробку и без стеснения присосался к горлышку. – Вах, спасиб, дарагой, савсэм хорошо пошло! Ну что, слез лить мы не будем – давай краба, да поеду я к летунам. Там, наверное, вертушка уже лопастями помахивает. Как там у классика: «В Москву, в Москву!» За пряниками, блин…

– Товарищ подполковник, там ребята на плацу построились, – сменив тон, негромко сказал Дрогов, кивая куда-то в сторону. – Наверное, проститься надо бы – все-таки вы не один день с ними прослужили. И ценят они вас, уважают – точно говорю, сам не раз слышал.

– Уважают, говоришь? – Сергей аккуратно поставил опустевшую бутылку на стол и согласно повел головой. – Это хорошо, правильно. Да о чем разговор – конечно, подосвиданькаемся. А точнее – попрощаемся. Слово-то какое паскудное… Ладно, давай, капитан, вперед, к нашим темненьким рейнджерам!

Строй из полусотни темнокожих парней самого разного возраста выглядел молчаливо и внушительно. Пятнистый коричневато-зеленый камуфляж, берцы, черные береты. После команды сержанта из местных коммандос стали по стойке «смирно» и, как обычно на утреннем разводе, поприветствовали командира, начальника и инструктора в лице подполковника Орехова. Сергей молча прошелся вдоль строя, не без грустинки в глазах всматриваясь в лица теперь уже не подвластных ему курсантов, с которыми он пролил не один литр пота на занятиях и учениях. Каждый из курсантов, вопреки обычному воинскому правилу «есть глазами начальство», взгляд перед подполковником опускал – Орехов давно уже знал, что у местных это считается знаком уважения. Пройдя вдоль строя, подполковник вернулся к Дрогову и негромко произнес:

– Ну что, товарищи бойцы, повезло вам – уезжаю я. Теперь вам, наверное, нового инструктора пришлют – может быть, он помягче с вами обходиться будет. Хотя я так вам скажу: лучше здесь, в учебном центре, сто ведер пота пролить, чем потом где-то литр-другой крови. Учитесь, ребятки, хорошенько, а то война двоек ставить не умеет – ее отметка чаще всего в виде креста на могилке, – тут Орехов слегка смешался, припомнив, что перед ним стоят не только христиане, по странному капризу истории составлявшие большинство эфиопов, но и мусульмане. – В общем, удачи вам всем, ребята, и прощайте. Как говорят у нас, в России, не поминайте лихом.

Говорить больше было не о чем, и подполковник просто поднес ладонь к козырьку кепи, или, как говорят гражданские, «отдал честь» – хотя этот международный жест на самом деле именуется «воинским приветствием».

На какое-то время на плацу воцарилась тишина, а затем в строю произошло некое шевеление и к подполковнику подошел один из бойцов. Не говоря ни слова, парень протянул Орехову длинный нож в ножнах темной кожи. Нож Сергей узнал сразу – этой замечательной работой каких-то местных умельцев он любовался не раз и даже слегка завидовал его владельцу. Что рукоятка, что длинный, слегка отливавший синевой клинок, что ножны из толстой кожи, в которых нож прятался почти целиком, – все было настоящим произведением искусства. Орехов по достоинству оценил дорогой подарок и, быстро сдернув с запястья браслет недешевых часов, немного сконфуженно протянул бойцу.

– Спасибо, парень! А это тебе – на память… Ну, все-все – становись в строй.

Подполковник еще раз окинул всех, теперь уже бывших, своих учеников, снова вскинул ладонь к козырьку и через мгновение молча направился к ожидавшему в стороне запыленному «уазику».

Спустя полчаса Орехов на старенькой вертушке летел в сторону Аддис-Абебы и с высоты птичьего полета любовался красотами Эфиопии – хотя, собственно, смотреть было и не на что, да и «любовался» – пожалуй, неточно и слишком громко для нескольких лениво-рассеянных взглядов, брошенных в иллюминатор. Внизу проплывала однообразная красно-коричневая унылость пыльных гор, местами перемежавшаяся желтоватыми участками степей или зелеными островками кустарников и лесов. Пару раз удалось увидеть стада каких-то антилоп, да промелькнули нескладные силуэты забавных жирафов.