Единожды солгавший

– Наследственное, что ли?

– Нет, только я такая. Мамка говорит, в семье не без урода.

– Прикольная ты девчонка. Другая бы на твоём месте гордилась.

– Чем гордиться? Это грех.

– Лечить людей грех?

– Лечить не грех, а другое… – Тоня осеклась и замолчала.

– Что другое? – заинтересовался Егор.

Тоня колебалась. Она избегала говорить о своих способностях. В этом было что-то неправильное, не как у людей. Мать говорила, что это кара, поэтому Тоня привыкла держать свой дар в тайне, как нечто постыдное, как врождённое уродство.

– Да ладно, не стесняйся. Я никому не скажу, – пообещал Егор.

Тоня редко полагалась на разум. Он часто подводил её. Во дворе к ней приклеился ярлык умственно отсталой, но недостаток работы ума она компенсировала интуицией. Егор был добрый, и она инстинктивно потянулась к нему. Проявление человеческого тепла было для неё в новинку. Она настолько привыкла быть пустым местом, что, впервые почувствовав к себе живой интерес, захотела его удержать. Но за внимание надо платить откровенностью.

Она собралась с духом и сказала, будто нырнула с обрыва в холодную воду:

– Я могу повести человека против его воли куда захочу.

– Как это?

– Увижу, будто он за верёвку привязан, и веду его, как на поводке. А то ещё могу в уме верёвку поперёк дороги натянуть. Человек споткнётся и дальше не идёт.

– Здорово! Покажи, – загорелся Егор.

Тоня помотала головой.

– Нет, это грех.

– Что же в этом плохого?

– Нельзя с человеком ничего против его воли делать. Грех это, – с убеждённостью произнесла девочка.

– Но ты же с моего согласия меня остановишь. Я сам этого хочу.

– А хочешь, так и без меня остановишься.

– Тебя не переубедишь. И всё же зря ты скрываешь свои способности. Хотя бы рассказала про то, что умеешь лечить.

– Людям это знать не надо. Я бы и тогда промолчала. Только ты светлый.

– Это как в «Ночном Дозоре», что ли? – усмехнулся Егор.

– Где? – не поняла Тоня.

– Кино такое есть. И книжка.

– Не знаю. Я кино не смотрю.

– А телевизор?

Девочка помотала головой.

– Там зла много. Это грех.

– Ну ты даёшь! А как же тебя родители сюда отпустили? – удивился Егор.

– Тётка путёвку купила. Мать болеет очень, – сказала Тоня.

– А что с ней?

– Душа болит.

Тоне не нравилось, когда мать называли сумасшедшей или умалишённой. У неё была своя теория на этот счёт. Ей казалось, что определение «душевнобольная» правильнее отражает суть маминой болезни. Ведь не от недостатка ума человек впадает в буйство и становится злым. Наверняка это в душе образовывается прореха, куда вся злость и выпирает.

Егор истолковал её слова по-своему.

– Это в смысле что-то с нервами?

Тоня кивнула.

– Наверное, работа нервная?

– Она не работает. В больнице она.

– А когда не в больнице?

– Я с ней сижу. На инвалидности она.

– А как же школа?

– Дома учусь. Давно уже. За матерью ухаживать надо.

– А отец? Или родители развелись?

Егор выспрашивал не из любопытства, а просто чтобы растормошить эту немногословную девчонку и поддержать разговор. Он и не предполагал, какую реакцию вызовет его вопрос.

У Тони из глаз покатились слёзы. Вся боль, которую она прятала под могильной плитой молчания, неожиданно прорвалась. Она заговорила.

– Не было у меня отца. Мать нечистый попутал. Вот я и вышла не как люди, уродина. Мать говорит, это Господь ей кару послал за грех. Я как стала вещи глазами двигать, у неё приступы и начались. Если б не я, она б и не болела. Во всём я виновата. Лучше бы я не родилась вовсе.

Обхватив себя за плечи, девочка спрятала пылающее от стыда лицо. Худенькое тельце конвульсивно сотрясалось от беззвучных рыданий.

Егор растерялся. Ему было жалко эту тёмную девчонку, которую вконец застращала дура мать. Он и не предполагал, что в наше время ещё существует такая дремучесть. Егор сделал жест, который и сам не мог объяснить. Он обнял Тоню за плечи. В этом прикосновении не было ничего личного. Так обнимают чужого ребёнка, чтобы утешить, когда он упал и разбил коленку.

– Ну перестань. Какая же ты уродина? Ты симпатичная. Особенно когда улыбаешься. А что до твоих способностей, так им можно только позавидовать. Многие этому учатся, и у них всё равно ничего не выходит, – он, как мог, пытался её успокоить.

– И тебе не противно? – спросила Тоня, наконец решившись поднять глаза.

– Наоборот. Какая же это кара? Это талант.

Тоня несколько мгновений пытливо смотрела на него, а потом утвердительно кивнула и с ноткой удивления произнесла:

– А ты правда так думаешь.

– Конечно, правда. С чего мне врать?

Тоня, внезапно опомнившись, что она сидит в объятиях парня, пугливо отстранилась. Егор тоже инстинктивно подался назад, чувствуя себя так, словно его обвинили в сексуальных домогательствах. После всего, что он услышал, Тоня была для него существом из какого-то другого мира, ископаемым, с которым он не знал, как следует себя вести.

Людка издали наблюдала, как Егор обнимался в беседке с Тоней, и в ней вскипала тупая злость. А она-то, дура, считала, что ревновать к этой убогой глупо. А Егор каков! Урод! Извращенец! Чем его приворожила эта тихоня?

Вот уже несколько дней Людка и так и сяк пыталась разжечь его интерес, но дальше словесных перепалок в компании дело не шло. Встреч наедине он упорно избегал. Она уже начала сомневаться, что его интересуют девушки. И вот тебе сюрпризец! Обниманцы среди бела дня. И с кем! С этой блаженной! А может, она и правда ведьма? Интересно, о чём они там болтают?

Людку так и подмывало подойти и вмешаться в их разговор, но она сдержалась, понимая, что ничего этим не добьётся, только выставит себя идиоткой. Наконец Егор поднялся со скамейки.

Тоня осталась сидеть. Она смотрела ему вслед, и в её душе теплилось новое, неизведанное чувство. Впервые она вынырнула из небытия и ощутила себя не пустым местом и не чьим-то наказанием, а человеком. «Ты симпатичная, особенно когда улыбаешься». Он так сказал. Тоня и не предполагала, что кто-то может считать её симпатичной. Ради одобрения Егора она готова была улыбаться хоть целый день.

Людка готова была рвать и метать. Такого плевка она в жизни не получала. Чтобы ей предпочли какую-то замухрышку! Впрочем, она не собиралась отступать.

– Ну ничего, мы ещё посмотрим кто кого. Ты у меня попляшешь, – зло процедила она.

Егор должен принадлежать ей. Теперь это было делом принципа.

Тоня так сжилась со своей неприметностью, что это стало её второй натурой. Девочка с самого раннего детства усвоила урок: чем меньше к себе привлекаешь внимания, тем меньше побоев и страдания тебе достаётся. Со временем она так преуспела в искусстве быть незаметной, что на неё обращали не больше внимания, чем на дерево или столб. В пьесе жизни Тоне никогда не доставалась роль действующего лица, и даже ролью статиста её баловали нечасто. Она была скорее деталью декорации к происходящему. И если художники-модернисты выходили на улицы и создавали хеппенинги, живые картины, то вся жизнь Тони была, напротив, попыткой слияния с неживым фоном.

Внимание Егора словно разбудило её. Скорлупа, в которой пряталась её душа, дала трещину. Тоня то и дело мысленно прокручивала их разговор. Егор заставил её взглянуть на себя другими глазами. Тоня привыкла к мысли, что она уродец, способный вызывать у людей только отвращение, но в Егоре не было ни намёка на брезгливость. Она бы почувствовала. Она рассказала ему о самом постыдном, в чем никому не решилась бы признаться, и всё же он не отвернулся от неё. Он назвал её симпатичной.

Тоня никогда не задумывалась о своей внешности и не смотрелась в зеркало. К чему зеркало пустому месту? Она с удивлением поняла, что даже не может представить своё лицо. Впервые в жизни у неё появилось желание себя разглядеть.

Увидев на тумбочке у Марины пудреницу, Тоня подошла и робко взяла её в руки. Она вернулась на своё место, села и зажала плоскую синюю коробочку между ладонями, не решаясь её открыть. Наконец, собравшись с духом, она открыла пудреницу и начала себя разглядывать. В зеркальце попадал то нос, то рот, то глаз, так что она не могла составить целой картины. Но Егор назвал её симпатичной. Значит, ему видней.

Дверь открылась, и в комнату вошли Людка, Мася и Колобок. Тоня поспешно захлопнула пудреницу и, спрятав ее в ладонях, зажала между коленями. Её обдало волной стыда, как будто её застали за чем-то непристойным. Девчонки, как всегда, не обратили на неё внимания. Тоня затихла и наблюдала, как соседки по комнате переодеваются в купальники. Побросав вещи в пляжные сумки, Людка и Колобок направились к двери. Мася замешкалась, обшаривая ящик тумбочки.

– Что ты там копаешься? Давай быстрей, – поторопила её Людка.

– Пудру куда-то задевала.

– На фиг тебе пудра на пляже? – усмехнулась Колобок.

– Не занудствуй. Мне нужно зеркальце, – отмахнулась Марина, и тут её взгляд упал на Ведьму.

Тоня не знала, как ей быть. Она поёрзала на кровати. Девчонки повернулись в её сторону.

– А, и ты тут? – сказала Людка, только что обнаружив её присутствие.

– Смотри-ка, покраснела. Чем это ты тут занимаешься?

Сгорая от стыда, Тоня протянула Марине пудреницу.

– Так это ты взяла? – удивилась Мася и недовольно произнесла: – Вообще-то, когда берёшь чужие вещи, надо спрашивать.

– Она на тумбочке лежала, – вконец смутившись, прошептала Тоня.

– И главное, я ищу, а она сидит и молчит, как рыба об лёд, – проворчала девочка.

– Интересно, для чего это тебе понадобилась пудра? – язвительно спросила Людка. – Для кого прихорашиваешься? Может, ты влюбилась?

Щёки Тони обдало новой волной румянца.

– Точно влюбилась. Девчонки, догадайтесь с трёх раз в кого.

– Ясное дело, – хихикнула Колобок.

– Точно! И я так думаю. В Нафталина! – насмешливо воскликнула Людка и ехидно продолжала: – Только ты учти – он женатый. Или для тебя жену подвинуть раз плюнуть? Ты же Ведьма!

Слово ударило Тоню, как брошенный камень. И в памяти тотчас всплыло, как на неё падали сотни таких слов-ударов из уст матери: «Ведьма! Выродок! Уродина! Кара небесная!»

Тоня закрыла уши ладонями и сжалась, точно опасаясь, что на неё посыплются настоящие удары.

Под натиском отдыхающих море как будто утрачивало своё величие и становилось лишь видом развлечения для копошащихся, орущих, брызгающихся, визжащих и пищащих людей. Если в те часы, когда берега его были пустынны, в биении прибоя ощущалось могущество и дыхание вечности, то сейчас был слышен только гвалт, а пёстрая атрибутика летнего отдыха лезла в глаза, нивелируя безграничность морского простора. Взгляд подмечал яркие тенты и полотенца, цветастые мячи и надувные матрасы и, пресыщенный пестротой, не устремлялся за горизонт.

На пляже было людно и шумно. Малыши купались по свистку, а для старших делалось исключение. Это был один из тех случаев, когда лучше разрешить, чем создавать проблемы. Людка и компания пользовались почти неограниченной свободой. Они всегда занимали одно и то же место под тентом.

Людка с нарочитой тщательностью втирала крем для загара, делая вид, что она полностью поглощена этим занятием. Растерев шею и руки, она громко спросила:

– Кто мне спинку натрёт?

– Я! – подскочил Витёк.

Людка умело подавила разочарование. Откровенно говоря, она рассчитывала, что вызовется сидящий подле Егор. Витёк её мало интересовал.

– Гуляй, – отмахнулась она. – Я имела в виду Масю или Колобка.

В последние дни Егор полностью завладел Людкиными мыслями. Она привыкла получать всё по первому требованию. Егор ей понравился сразу. Ещё в автобусе она решила закрутить с ним роман, и вот жизнь выкинула такой фокус. Людка могла бы с лёгкостью заполучить любого другого парня, но именно тот, кто ей нравился, держался подчёркнуто отстранённо.

Егор стал её наваждением. У неё было множество увлечений, но никогда прежде она не просыпалась и не засыпала с мыслями об одном человеке. Чем больше ускользал Егор, тем сильнее её охватывала одержимость его получить.

Он, несомненно, из всех выделялся. Она отмечала в нём всё новые достоинства. Галантность, с которой он пропускал девчонок вперёд, и то, что он читал на английском языке и собирался на будущий год поступать на факультет журналистики. В нём был особый лоск. Людка понимала, что подходит ему, как ни одна другая девчонка. Мало того, женское чутьё подсказывало, что она ему нравится. Порой она ловила на себе его далеко не безразличный взгляд. Зачем же он мучил её? Почему избегал? Неужели он всерьёз влюбился в Ведьму?

И тут Людка увидела Тоню. Та как будто материализовалась в ответ на её мысли. Осторожно ступая между расстеленными полотенцами, девчонка приближалась к ним.

Людка зло сощурилась. Чего это вдруг Ведьму потянуло на водные процедуры? Прежде она сторонилась пляжа. А может, она притащилась из-за Егора?

По обыкновению тихо Тоня подошла к ним и присела на песок, укрыв ноги по щиколотку юбкой.

«Смотри-ка, какая тихая мышка. Можно подумать, её тощие ляжки кого-то интересуют», – подумала Людка, и в памяти, словно ответ на немой вопрос, всплыла сцена в беседке. «Неужели Егор не видит, что в этой вешалке ни кожи, ни рожи?»

– Эй, Ведьма, ты чего не раздеваешься?

Людка замечала, как та вздрагивает, когда её называют ведьмой, поэтому не упускала случая доставить себе это садистское удовольствие.

– У меня купальника нет, – ответила Тоня.

– Ну и что? Загорай в трусиках. Всё равно тебе показывать нечего, – усмехнулась Людка.

Тоня залилась краской.

– Чего ты стесняешься? В Европе сейчас все купаются топлес, – продолжала Людка.

– Это как? – живо заинтересовался Витёк.

– А вот так, – озорно подмигнула Людка, расстегнула застёжку, и лифчик упал, обнажив красивую грудь.

– Вау, мне нравится этот обычай, – воскликнул Витёк.

Егор был почти уверен, что этот спектакль рассчитан на него. При виде полуобнажённой девчонки его обдало жаром. Он не хотел показывать, что её уловка удалась, и поспешно перевернулся на живот.

Тоня уткнулась взглядом в песок. Ей было совестно, как будто это она стояла голая на всеобщем обозрении.

– Атас, Палыч идёт, – шикнул на них пугливый Васька.

– О, сейчас Нафталин воспитывать будет, – сказала Людка, надевая лифчик.

– Это что за стриптиз? – стараясь придать своему голосу строгость, спросил Палыч.

– У меня застёжка слабая, всё время расстёгивается, – кротко сказала Людка. – Не поможете застегнуть?

– Людмила, в кого ты такая наглая? – спросил воспитатель.

– Не наглая, а эмансипированная, – парировала девчонка.

– Ишь какие ты слова знаешь.

– А я в школе хорошо учусь. Почти отличница. И вообще у меня кругозор широкий. Я «Декамерона» читала. А вы?

– С тобой невозможно говорить, – покачал головой Палыч и удалился.

– Разговор о литературе не удался, – развела руками Людка.

– А ты, правда, читала «Декамерона»? – спросил Егор.

Интуиция подсказала Людке, что она его зацепила.

– А ты думаешь, если симпатичная девчонка, то у неё пол-извилины? – съехидничала она.

Витёк посмотрел на Людку и укоризненно произнёс:

– Прикатили к переправе, а паромщик в дупель пьян. Вы тут ещё урок литературы устройте.

– Отдыхай, Витёк. Это разговор для гуманитариев, – сказала Людка, многозначительно глянув на парня.

– Понял, не тупой. Ребята, айда купаться! – скомандовал Витёк, и вся компания повалила в воду.

Егор по-прежнему лежал на животе, уставившись на мельтешащих в море ребят. Людка опустилась на полотенце рядом с ним и насмешливо произнесла:

– Ну что, будем о книжках говорить?

– Зачем было раздеваться перед всеми? – спросил он.

– Тебя это напрягает? А я думала, тебе до лампочки.

– В принципе, это твоё дело, – он нарочито безразлично пожал плечами.

– Слушай, ты можешь честно ответить мне на один вопрос?

– Смотря на какой.

– Вот как? Значит, есть вопросы для правды и вопросы для лжи? – жёстко, с нотками обиды проговорила она.

– Ну хорошо. Постараюсь ответить честно.

– Я тебе совсем не нравлюсь? – без обиняков спросила Людка.

Уставшая от страданий, домыслов, переживаний, она была не в настроении вести игру. Она была не из тех, кто пытается развязать гордиев узел. Встретив препятствие, она предпочитала рубануть сплеча.

Вопрос поставил Егора в тупик. Людка ему не просто нравилась. Она даже снилась ему по ночам. Если бы не её неженская манера главенствовать и подминать всех под себя. Ей можно было либо безоговорочно подчиняться, либо уйти. Он предпочёл бы оставить всё как есть. И всё же рано или поздно ему пришлось бы ответить на этот вопрос.

– Нет, – коротко сказал он.

– Что нет? Не нравлюсь?

– Ты же сама знаешь, что это не так, – обтекаемо ответил Егор.

– Значит, нравлюсь. А что же ты из себя корчишь английского лорда? Или ты тупой, слепой и глухой и не понимаешь, что ты мне нужен?

– Нет, не то. Просто… – замялся Егор, не зная, как ей объяснить свои чувства, да и стоит ли объяснять.

– Что просто? Смотри, каникулы не безразмерные, – предупредила его Людка.

– Любовь – это не только секс, – вырвалось у Егора то, что первое пришло на ум.

– Да что ты! А кто тебе говорил про секс? – язвительно заметила Людка. – Или ты считаешь, что я дешёвка?

Егор смутился.

– Извини, я не то имел в виду.

– А что же? Я не терплю ложь. Если я влюблена в человека, я так и говорю. Или ты предпочитаешь, чтобы я корчила из себя недотрогу и делала вид, что ты мне безразличен?

– Прости, прости, прости, – повторил Егор.

– Что ты за человек? Тебе предлагают правду, а ты ищешь фальшивку.

– Ты мне очень…

Признание повисло в воздухе, но так и не было облечено в слова. Оно предназначалось только для одной, а при разговоре присутствовал молчаливый свидетель.

Тоня сидела в той же позе, на том же самом месте. Про неё, как всегда, забыли. Люди ведут интимные разговоры, не обращая внимания на стоящие рядом предметы. Но в отличие от вещей у неё были уши, и она слышала всё от начала до конца.

Людка проследила за взглядом Егора. При виде Тони в ней вскипела злость. Опять эта сволочь вставала у неё на пути! Мало того что она подслушивала. Могла бы из вежливости встать и уйти. Но она даже не смутилась, что её застали за этим занятием.

Глядя на девчонку в упор, Людка сердито произнесла:

– Слышь, Ведьма, ты знаешь такое понятие: третий лишний? Что ты уши растопырила? Пришла на пляж, так купайся, а нет – так вали отсюда.

Тоня поднялась и побрела прочь с покорностью собаки, которой дали пинка. Её фигурка в несуразном платье казалась жалкой и инородной на яркой картине летнего отдыха. Егору стало её жалко и неловко за Людкину грубость.

– Зачем ты так? – сказал он и хотел остановить Тоню, но Людка, угадав его желание, резко произнесла:

– Может, побежишь за ней? Она же убогая, её надо пожалеть. А я железобетонная. Я могу всё стерпеть. Ну давай, выбор за тобой. Только учти, ты выбираешь только один раз.

Егор понимал, что Людка не лжёт. Потеряв, её уже не вернуть, а она ему отчаянно нравилась. К тому же, как можно обидеть девчонку, которая только что призналась тебе в любви?

– Это же разные вещи, – сказал он. – Просто она очень одинокая.

– Вот на это она и рассчитывает. Одинокая, бедненькая. Пусть её жалеют.

– За что ты её так не любишь?

– Ты с ней в одной комнате не жил. Если бы ты знал, как она меня достала.

Внезапно Тоня перестала быть невидимкой. Теперь она то и дело попадала Егору на глаза. Каждое утро Тоня с сияющей улыбкой встречала его у дверей корпуса и провожала до столовой. Она буквально не давала ему прохода. Всюду, куда бы он ни посмотрел, он видел её дурацкую улыбку. Поначалу Егор улыбался в ответ и даже обменивался с ней ничего не значащими фразами, но в конце концов подобная назойливость стала его раздражать. Он перестал здороваться и нарочито не замечал Тоню, а она, как ни в чём не бывало, с покорностью собачонки следовала за ним по пятам.

Над ними уже подтрунивал весь лагерь, но она как будто не понимала, что делает из себя, а заодно и из него посмешище. Егор был не рад, что тогда в беседке с ней заговорил. Девчонка была явно не в себе. Интересно, на что эта дурочка надеялась? Может, она думала таким образом его в себя влюбить?

Егор уже не раз собирался поговорить с ней начистоту и запретить за собой бегать, но вспоминал их предыдущий разговор, и злость сменялась жалостью. Судя по всему, эту девчонку никто не любил, даже собственная мать. У него не поворачивался язык её прогнать, и затяжная инфекция неразделенных отношений продолжала развиваться, отравляя ему каникулы. Он злился на себя за мягкость и нерешительность, на Тоню за надоедливость, и копившееся в нём раздражение, подобно мифической змее, вновь кусало собственный хвост.

Неизвестно, сколько бы это длилось, если бы Людка не подтолкнула Егора к решительному шагу.

– Ну и долго ты её будешь поощрять? – как-то раз спросила она.

– Да кто её поощряет? Я с ней даже не разговариваю. Я же не виноват, что она за мной ходит хвостом, – оправдывался Егор.

– А тебе это льстит.

– Скажешь тоже. Думаешь приятно? Все уже смеются.

– Значит, приятно. Иначе ты бы уже давно с ней поговорил.

– Не могу. Жалко её, – признался Егор.

– Неужели ты не понимаешь, что она нарочно давит на жалость? Чем ещё она может тебя привлечь? Это единственное, чем она может взять. Она хитрая. А ты и размяк.

– Ладно, поговорю, – согласился Егор.

Может быть, Людка была права. В любом случае дальше так продолжаться не могло. Отдых превращался в сплошное мучение.

После ужина Витёк предложил проводить девчонок до корпуса, подождать, пока они переоденутся, и вместе пойти на дискотеку, но Егор, переглянувшись с Людкой, отказался:

– Идите, я вас потом догоню.

– Главное – не рассусоливай, – уходя, шепнула ему Людка, искоса глянув на маячившую на расстоянии Тоню.

Разговор предстоял нелёгкий и деликатный. Нужно было выбрать место достаточно уединённое, чтобы не выяснять отношения прилюдно, но в то же время не слишком интимное, чтобы не давать повода смешкам и сплетням. Егор свернул с главной аллеи и направился от жилых корпусов в сторону помещения, где работали кружки и клубы по интересам. Сейчас в этой части лагеря было тихо и безлюдно. Скоро должна была начаться дискотека, и все устремились на танцплощадку.

Егор шёл, не оглядываясь. Он не сомневался, что его «тень» следует за ним. Они обогнули живописный домик игротеки. Ранние южные сумерки затушевали яркие краски. Дойдя до огромного платана, под которым стояла деревянная скамья, Егор наконец обернулся. Тоня в нерешительности остановилась, не смея приблизиться. Ей не нужно было видеть его лица, чтобы понять, что он сердится. Она чувствовала все изломы его настроения, как слепой ощущает изъяны гладкого стекла.

Егор не знал, с чего начать. После разговора с Людкой он был полон решимости раз и навсегда поставить Тоню на место, но сейчас, когда девчонка, робея, стояла перед ним, с покорностью ожидая самого худшего, его воинственный пыл угас. Ему стало неловко, как будто он собирался шугануть больную собаку.

– Нам надо поговорить, – произнёс он колючим, чужим голосом и сел.

Поколебавшись, Тоня подошла и несмело опустилась рядом. После встречи в беседке они ни разу по-настоящему не говорили. Сколько раз Тоня мечтала об этом, но реальность отличалась от фантазий.

Чтобы как можно скорее покончить с неприятным объяснением, Егор без обиняков начал:

– Зачем ты за мной всё время следишь?

Вопрос остался без ответа. Её молчание не облегчало и без того тяжёлого разговора. Накопившееся в Егоре раздражение вскипало, готовое выплеснуться наружу.

– Перестань за мной ходить, – продолжал он.

Девочка покорно кивнула.

– Что ты всё время молчишь? – взорвался Егор.

Тоня подняла на него глаза. В темноте они казались непомерно огромными и печальными, как на иконах. В зрачках дрожали блики слёз.

Егор отвёл взгляд. Жалость подкатила к горлу. Он делал то, что должен был сделать, и всё же чувствовал себя подонком.

– Прости. Я не хотел на тебя кричать. Просто странный какой-то у нас разговор. Ты же не столб. Скажи что-нибудь. Ты хоть понимаешь, что бегать за парнем нехорошо? – спросил он, пытаясь загладить неловкость.

– Любить душой – не грех, – по-простому, безо всякого кокетства сказала Тоня.

Это было уже второе объяснение в любви, которое Егор выслушал за последние дни. Они были так же непохожи друг на друга, как и сами девчонки, и каждое по-своему вызвали у Егора чувство дискомфорта.

Он побаивался Людкиной напористости, а Тонино признание его вконец смутило и не на шутку испугало. Он был не готов взвалить на себя тяжёлую ношу её любви.