Визит с того света, или Деньги решают не все

– Мне нужна помощь…

Человек поправил начавшую изрядно седеть шевелюру, прошелся по кабинету, заложив руки за спину по старой привычке, приобретенной в местах, куда законопослушные граждане не попадают, и остановился прямо перед большой картиной. Изображенная на ней брюнетка с длинными волосами и зажатым в зубах за дужку старым ржавым амбарным замком чем-то неуловимо напоминала ему одну знакомую. Такой он знал ее все годы – дерзкой, непокорной, красивой. Такой – с испачканным своей или чужой кровью лицом – он неоднократно видел ее. И только эта женщина могла сейчас дать ему дельный совет и подсказать направление, в котором двигаться. Несмотря на молодой возраст, она была куда хитрее и изворотливее многих, в том числе и его самого, и Ворон – под этим именем знали этого человека в городе – не мог не признавать этого.

Разговор о помощи он вел сам с собой в полумраке огромного кабинета в ночном клубе «Матросская тишина», и даже охране не позволено было вмешиваться. Ворон попал в довольно затруднительную ситуацию, выхода из которой не видел или просто пока не мог нащупать, и это страшно раздражало и выводило из себя. Необходимость же обращаться за помощью к старой знакомой просто убивала – он, взрослый, солидный, уважаемый человек, вынужден идти на поклон мало что к бабе, так еще и моложе его. Это означало признать свою несостоятельность – в который уже раз!

Но выхода не было. Если протянуть время и продолжать лелеять собственную гордость, то вполне вероятно, что окажешься, гордый, и в могиле. А там все равно – на какой бок у тебя сдвинулась воображаемая корона. Неважно это – в гробу-то.

Бристоль

Машина «неотложки» только что отъехала от дома, и Мэриэнн наконец позволила себе расплакаться, осев по дверному косяку прямо на крыльцо. Все время, пока бригада медиков оказывала помощь мужу и грузила его на каталку, она держалась, но теперь силы оставили ее.

Утро не предвещало ничего плохого – в кои-то веки показалось бледное солнце, они с Джеком уже планировали, как заберут из школы Грега и вместе отправятся в парк прогуляться, и вдруг он, как-то странно закатив глаза, рухнул на пол, хватаясь за сердце. Она даже не сразу поняла, что произошло – муж иногда любил вот так пошутить, но сейчас с ним явно что-то произошло.

– Джек… Джек, что с тобой? – Она опустилась на колени и приложила ухо к его груди – сердце не билось.

Она метнулась к телефону, быстро набрала номер и продиктовала адрес. Вернувшись к мужу, разодрала майку на его груди и принялась за непрямой массаж и искусственное дыхание. В одиночку делать это было тяжело, но выхода не было. Через какое-то время она почувствовала, что сердце вновь забилось, перевела дыхание и услышала звонок внизу – это приехали медики.

– Инфаркт, – констатировал высокий худой мужчина, когда после всех мероприятий им удалось стабилизировать состояние. – Вашему мужу необходима госпитализация.

– Я понимаю. Могу я поехать с вами?

– В этом нет нужды, мэм, он в надежных руках. Но вы сможете получить более подробную информацию чуть позже, в кардиологическом центре университетской клиники.

– Спасибо…

Прорыдавшись на крыльце, она с трудом поднялась и вошла в дом. Планы рухнули, но не это самое страшное. Это уже не первый инфаркт у мужа, ситуация угрожающая. Она всерьез испугалась, что может остаться одна.

От горестных раздумий ее оторвал звонок мобильного. Едва взглянув на дисплей, Мэриэнн решила не брать трубку. Разговор с любовником сейчас вообще был не к месту. Но настырный Стивен продолжал трезвонить, и она была вынуждена ответить.

– Мэриэнн, что-то случилось? Ты не можешь разговаривать? – Голос в трубке звучал обеспокоенно, но ее это беспокойство только раздражало сейчас.

– Это не твое дело.

– Я не вовремя?

«Чтоб ты провалился, идиот! – по-русски подумала она про себя. – Какого черта ты звонишь именно теперь, когда мне вообще не до кого?»

– Стивен, я не настроена сейчас беседовать. И вечером мы не увидимся.

– Почему?

– Потому что мой муж в больнице с инфарктом! – рявкнула она и отключила телефон.

Эта связь перестала быть необременительной и легкой, и Мэриэнн чувствовала, что пора заканчивать. Возможно, небо послало ей сердечный приступ мужа как предлог, чтобы избавиться наконец от Стивена. Не совсем порядочно, зато не придется ничего объяснять.

Нужно было собираться и ехать в университетскую клинику, чтобы быть хотя бы неподалеку от Джека. От Женьки, от родного и любимого Хохла…

Она уже привычно выговаривала иностранное имя мужа, практически не запинаясь и не сбиваясь с интонации, и только наедине, редко, но все-таки произносила его настоящее имя. Прошлое не отпускало, но Марина – она же Мэриэнн – и не сопротивлялась, словно боясь забыть все, что было там, в той жизни, когда ее еще звали Мариной Коваль, а ее мужа – Евгением Влащенко, а большинство людей знало их исключительно по кличкам – Наковальня и Хохол. Это было так давно…

И вот уже несколько лет они ведут тихую семейную жизнь в Бристоле, занимаются ресторанным бизнесом и воспитывают сына – маленького Грегори. Ребенок первого мужа Марины не знал своего прошлого, как не знал и того, что красивая блондинка с идеальным лицом – не мать ему. Марина с трудом пережила момент, когда сын обнаружил в столе свое свидетельство о рождении, в котором четко прочитал имя родного отца, не совпадавшее с именем Хохла. Выписывая его уже после гибели первого мужа, Егора Малышева, Коваль просто не догадалась не вписывать его в свидетельство, не подумала, что это решило бы многие проблемы потом… Ей хотелось, чтобы погибший Егор Малышев остался с ней хотя бы вот так – в документах мальчика, которого не она ему выносила и родила. И теперь, после всего, она ужасно боялась, что Грегори узнает об этом. Она видела, как мальчик изводит Женьку придирками, как по любому поводу старается уколоть его, несмотря на строжайший запрет матери. По-детски хитрый, Грегори делал это в те моменты, когда Марины не было рядом, а Хохол не мог противостоять ему. Мальчик всячески демонстрировал ему свое пренебрежение, разговаривал только на английском, которого Женька не понимал, и только Марина могла с этим справиться. При ней Грегори вел себя примерно, называл Женьку папой, с удовольствием проводил с ним время, играл, мыл машину. Но стоило Хохлу попробовать как-то повлиять на него, повысить голос – и все, в Грегори просыпался настоящий бес и во всей красе демонстрировал дурной нрав. Хохол не жаловался жене, понимая, что это недостойно – не суметь справиться с десятилетним мальчишкой. За него это регулярно делали другие – однорукий охранник Гена, подруга Марины Маша, приезжавшая иногда в гости, и тогда Коваль, приперев сына к стенке фактами, вела с ним жесткие беседы, наказывала полным игнором. Грегори притихал, извинялся – но только до следующего раза.

Сегодня, после того как Женьку увезли в больницу, Марина почувствовала – начинается какой-то иной этап в жизни, нужно поменять что-то. И начать стоит с Грега.

Она решила, что не поедет в больницу одна, а заберет из школы сына и возьмет с собой. Вид больничной палаты должен повлиять на мальчика, она была уверена в этом.

Грегори вприпрыжку сбежал с крыльца и понесся к забору, за которым сразу заметил «Мерседес Гелендваген» матери. Она сама курила, облокотившись на капот. Мальчик очень гордился матерью – она была самой молодой среди мамочек его одноклассников, самой красивой. Никто, кроме нее, не мог себе позволить так ярко краситься и так дорого и модно одеваться – будучи наблюдательным, Грег хорошо это понимал. Сейчас мать стояла в кожаных брюках, короткой куртке, отороченной белым мехом по капюшону и рукавам, рука в тонкой перчатке держала на отлете сигарету. Но лицо… лицо его насторожило. Мама никогда не поехала бы за ним, не сделав макияж, а сейчас ее лицо было совершенно белым, бескровным. Это озадачило и испугало Грегори. Выбежав за ворота, он на ходу спросил:

– Мама, что-то случилось?

Она выбросила сигарету в урну и, обняв подбежавшего сына, проговорила:

– Мне надо серьезно поговорить с тобой, Грегори. Садись в машину.

Он привычно закинул рюкзак с книгами на заднее сиденье, забрался туда же и затих, предчувствуя что-то нехорошее.

Марина села за руль, завела двигатель и сказала:

– Мы сейчас поедем в ресторан, пообедаем и поговорим, а потом ты решишь, как будешь жить дальше. Нам нужно еще в одно место.

Грегори совсем затих. Что-то в тоне матери заставило его задуматься – она редко бывала такой с ним.

До самого ресторана они ехали молча. Марина крепко сжимала руль и всматривалась в почти пустую дорогу, Грегори забился в угол и пытался угадать, о чем хочет поговорить с ним мама. В дверях ресторана их встретил мэтр, услужливо принял куртку Марины и пуховичок Грега, проводил до столика в отдельном кабинете, где предпочитала обедать хозяйка.

– Сейчас Джинни подаст ваш заказ, миссис Мэриэнн. Тони постарался угодить молодому человеку, – почтительно проговорил мэтр, но Марина только отмахнулась:

– Ради бога, Фил, оставьте ваши расшаркивания для клиентов. И пусть Джинни поторопится – мне некогда.

Мэтр испарился, Марина вынула сигареты и зажигалку, закурила и в упор уставилась на сидевшего напротив сына.

– Что? – поежившись, спросил Грег, не выдержав молчаливого взгляда матери.

– Да вот смотрю на тебя и думаю. Вроде ты взрослый у меня совсем, но каких-то вещей до сих пор не уяснил. Или просто я не могу тебе их донести так, как следует? – задумчиво спросила она, выпуская дым.

– В каком смысле? – Грегу стало совсем не по себе.

– А в прямом, сынок. Вот скажи – ты по-прежнему считаешь, что твои разговоры с отцом и твое поведение достойны настоящего мужчины?

Фраза «настоящий мужчина» была для Грега определяющей. С раннего детства он старался соответствовать образу «настоящего», потому что чувствовал – его мать для общения выбирает только таких.

– Н-не знаю, – с запинкой произнес он, стараясь смотреть ей в глаза, хотя это давалось ему с огромным трудом. Но это не было так уж удивительно – даже взрослые мужчины не могли долго выносить Марининого взгляда, даже Хохол, знавший ее лучше других, и то отводил глаза – куда уж десятилетнему мальчику.

– А я вот считаю, что ты в последнее время совершенно не контролируешь то, что говоришь и делаешь. И только ты один этого не видишь, а другие – видят и говорят мне.

– Дядя Гена наябедничал? – мрачно поинтересовался Грег, вспомнивший разговор с охранником, состоявшийся у него во время последней Марининой отлучки.

– Что значит – наябедничал? Ввел в курс дела, – с усмешкой поправила Марина. – Ты не умеешь держать слово, Грег, и это меня огорчает и пугает. Я никогда – слышишь, никогда, не нарушала своих обещаний. И ты не должен делать этого. Ты сотни раз давал мне слово, что перестанешь относиться к отцу высокомерно и по-хамски, и что? Стоило мне уехать – ситуация повторилась. И Гена стал свидетелем. Не стыдно?

Грег заморгал, стараясь не выпустить наружу непрошеные слезы. Его спасло от неминуемого позора с плачем появление официантки, внесшей поднос с горшочками и тарелками.

– Спасибо, Джинни, – проговорила Марина, наблюдая за тем, как девушка ловко расставляет посуду на столике.

– Приятного аппетита, миссис Мэриэнн, – прощебетала официантка и улыбнулась Грегори: – И вам, молодой человек, тоже. Тони приготовил прекрасный десерт – такой, как вы любите.

– Спасибо, – звенящим от сдерживаемых слез голосом ответил Грегори, старательно растягивая в улыбке неслушающиеся губы.

Джинни вышла, закрыв за собой дверь, а Марина продолжила:

– Я не услышала ответа. Он будет – или мне подождать, пока остынет борщ?

– Я не хочу, чтобы ты с ним жила! – вдруг выпалил Грегори и на секунду даже испугался собственной смелости. – Не хочу, чтобы он был в нашем доме!

Марина помолчала, изучающе глядя на сына. «Характер попер, – думала она с интересом. – Только вот чей – Егора или мой? Малыш тоже умел железом бряцать, когда было нужно, даже меня ухитрялся иногда на место поставить. Плохо дело… Могу не справиться».

– Отлично, я тебя услышала, – приняв решение, выговорила она четко. – Обедай, у нас еще есть дело.

Больше за весь обед она не проронила ни звука, терпеливо пила кофе и курила, пока Грег расправлялся с огромным десертом из печеных груш, взбитых сливок и клубники.

– Передайте Тони, что все было прекрасно, – бросила она официантке, вошедшей в кабинет по звонку. – Едем, Грегори.

В молчании они доехали до университетской клиники, и Грег, прочитав вывеску, немного удивился. Но спрашивать у матери ничего не решился – видел, что та явно зла и с трудом сдерживается.

Он шел за ней по длинному коридору, и навстречу попадались люди в белых халатах. Мать остановилась у стойки, жестом велев ему подождать. Негромко переговорив с сидевшей там девушкой, она махнула рукой, приглашая Грега следовать за собой. У одной из дверей она остановилась, взялась за ручку и, глубоко вздохнув, толкнула дверь от себя.

Они оказались в просторной комнате, окна которой были занавешены белыми жалюзи. Откуда-то раздавался противный писк, напоминавший назойливого комара ранним утром. Осторожно выглянув из-за спины матери, Грег увидел высокую кровать, а на ней – опутанного проводами Женю с закрытыми глазами. Испугавшись, мальчик вцепился в руку матери и прошептал:

– Это… папа?

– Да.

– Что… что с ним такое? – выдохнул Грег, боясь пошевелиться.

– У него инфаркт. Это тяжелое заболевание сердца. Его сегодня днем увезла сюда «неотложка», и папа до сих пор не приходил в себя, – жестко сказала Марина. – Ему настолько плохо, что врач не может определенно сказать, будет он жить или нет.

Она понимала, что поступает очень жестоко, говоря такие вещи ребенку, но другого способа переломить его отношение к Хохлу просто не видела.

– Теперь я предоставляю тебе право выбора. Если ты скажешь, что не хочешь больше видеть его в нашем доме, мы развернемся и уйдем.

– И… что будет тогда… с ним… с папой? – испуганно прошептал Грег, запинаясь.

– Не знаю, – жестко отрезала Марина. – Но почему тебя это волнует? Ты ведь не хочешь его видеть, так зачем тебе знать, что с ним будет? Возможно, он выживет и будет жить в другом месте, а возможно – нет. Но какая разница тебе – если ты решил никогда больше не видеть его рядом со мной?

Грег зарыдал в голос, уже не стесняясь ничего и никого. Он не был жестокосердным, он был обычным ребенком, которому хотелось, чтобы мать принадлежала только ему – нормальный детский эгоизм. Но мысль о том, что Женя, возможно, умрет без них, настолько сильно поразила его, что Грег не смог совладать с эмоциями.

– Мама… мамочка… – захлебываясь слезами, рыдал он. – Пожалуйста… пожалуйста, пусть доктор ему поможет… я не хочу… я без него не хочу… он же мой папа… мамочка, я никогда… я больше никогда…

– Ну, что ты за стерва… котенок… – раздался вдруг хриплый голос Хохла. – Зачем… над малым… такое…

Марина незаметно смахнула с глаз слезы, развернула к себе плачущего сына и жестко сказала:

– Запомни свои слова и свои слезы, Грегори. Больше никогда я не вернусь к этому разговору, понял? Ты не вправе решать за меня. Ты всегда будешь принимать то, что я считаю правильным, понятно? И никогда больше ты даже в мыслях не посмеешь обидеть отца.

Грег молча кивнул и кинулся к кровати, взял изуродованную шрамами руку Хохла и прижался к ней щекой:

– Папа… прости меня, ладно?

– Не плачь… – с трудом проговорил Женька. – Я не сержусь…

Но взгляд его, переведенный поверх головы Грега на Марину, красноречиво свидетельствовал о том, что, как только он встанет на ноги, разговор с женой предстоит не из приятных. Она поняла и только плечами пожала – мол, как скажешь.

Марина обошла кровать и села около мужа:

– Ну, ты напугал меня, родной.

– Вижу, что ты совсем голову… потеряла… – вздохнул он, укоризненно глядя на нее. – Грег… ты стул возьми, сядь.

Мальчик, на ходу вытирая глаза рукавом школьного пиджака, побрел в угол палаты, где стояла табуретка.

Коваль поправила одеяло, укрывавшее Хохла до груди, коснулась пальцем укрепленных электродов, перевела взгляд на монитор. Сердце билось ровно, и это внушало надежду на то, что все будет в порядке. Грег уселся рядом с ней и молчал, только изредка переводил дыхание и давил всхлипы.

– Не реви, – негромко велела Марина, заметив, что Женька снова закрыл глаза.

– Я не реву, – шепотом сообщил сын, – мне просто страшно очень…

– Мне тоже, – таким же шепотом призналась она, – я не представляю, как мы будем жить с тобой, если вдруг…

– Ты чего взялась меня хоронить? – поинтересовался Хохол, который не спал, а просто не мог поднять слипающиеся тяжелые веки. – Избавиться решила?

– Придурок, господи, прости, – по-русски сказала Марина.

– Идите отсюда, – попросил Женька, облизывая губы, – ну, правда, Мэриэнн… что толку в твоих посиделках? И пацан вон трясется весь – ты нашла, что ему показать…

– Это я как-нибудь сама решу, хорошо? Ты поспал бы.

– Я бы и поспал, но вы тут сидите, мне хочется на вас смотреть, а глаза слипаются просто, – признался Женька. – Езжайте домой, котенок.

– Я вернусь вечером, – безапелляционно заявила Марина, вставая. – Позвоню отцу, попрошу, чтобы прилетел.

– Зачем дергать старого человека попусту?

– Так, все, молчи! – предостерегающе сверкнула глазами Коваль и добавила шепотом, наклонившись к самому его уху: – Ты нужен мне живой, здоровый и полный сил… понимаешь, да?

Хохол фыркнул и закашлялся, а Марина, невозмутимо распрямившись, поправила прическу и пошла к двери, где ее уже ждал сын.

Всю дорогу до дома Марина грызла себя за то, что заставила ребенка пережить такой стресс. Но она не видела другой возможности показать ему, насколько важен Хохол и для нее, и для него тоже.

Дома Грег сразу ушел к себе, сел за уроки, и Марина получила возможность побыть в одиночестве. Открыв ноутбук, обнаружила письмо от Мышки – подруги, с которой вот уже много лет вынуждена была поддерживать связь вот так – письмами и в аське. Содержание письма моментально вытеснило из ее головы все остальные проблемы. Мышка просила совета, но за сухими и выверенными до последней запятой строчками Марина сразу угадала состояние, в котором находилась подруга. «А еще говорят, что лихие девяностые прошли и остались в истории, – хмыкнула Коваль, вчитываясь в текст. – В этой стране никогда ничего не меняется, просто перетекает в другую форму. Опять разборки, наезды и дележка. Бедная Машка, как же она так влипла-то?»

Обсудить содержание письма она могла только с Женькой, но вряд ли стоило в ближайшее время рассчитывать на его помощь. Справедливо рассудив, что утро вечера мудренее, Марина легла спать.

Всю ночь ее мучил кошмар, который стал возвращаться все чаще и чаще. Ей снился первый любовник Денис Нисевич – человек, с которого началась новая веха в ее жизни. Если бы не он, если бы не его садистские замашки – то не было бы в Марининой жизни ни старого Мастифа, у которого она с кровью вырвала из рук целую криминальную империю, ни Олега Черепа, научившего, как правильно сделать это, ни Сереги Розана – верного помощника и советчика во всех делах. Не было бы любимого мужа Егора Малышева, не было бы рек крови, ранений и ужасов. Не было бы и Хохла. Марина никак не могла определить, какие чувства вызывает у нее умерший любовник – ужас, гнев, благодарность? Она не могла простить ему искалеченной души и изуродованного тела, как не могла простить того, кем она стала благодаря ему. И этот сон, преследовавший ее много лет… Денис, тяжело больной туберкулезом в последней стадии, сидя на табуретке в заброшенном доме в дачном поселке, просит ее:

«Забери меня к себе. Дай мне возможность умереть рядом с тобой, видя тебя, держа за руку».

Она отчетливо помнила этот эпизод, могла рассказать, во что была одета, как причесана, что было в том старом доме, как выглядели приехавшие с ней охранники, какого цвета был платок, в который надсадно кашлял Денис… Это сводило с ума, заставляло просыпаться в холодном поту и потом долго курить в кухне, открыв в любую погоду окно и глядя на сонную тихую улочку Бристоля. Кто бы мог подумать, что через столько лет она все еще будет возвращаться к своему прошлому.

Сегодняшняя ночь не стала исключением. Марина, с трудом заставив себя встать, ушла в кухню и, не включая света, закурила сигарету. Рассвет только-только начал окрашивать улицы города в утренние оттенки, еще не было мальчишек, развозивших газеты, не было молочника и булочника, торопившихся к постоянным клиентам с корзиной свежего хлеба и бутылками молока. Город лениво просыпался, возрождаясь к новому дню. Низкое серое небо, голые ветки деревьев, тихая улица без машин… Пейзаж, ставший привычным за годы, проведенные здесь, но так и не сделавшийся родным.

Закутавшись в длинную белую шаль, привезенную Хохлом из Сибири, Марина курила и задумчиво смотрела в окно. Если бы ей предложили сейчас немедленно оказаться дома, в родном городке за Уралом, в коттедже, где она жила сперва с Егором, а затем с Хохлом, она, не раздумывая, согласилась бы. Довольно часто в последние год-два она ловила себя на мысли о том, что начала превращаться в типичную иммигрантку – украшает дом какой-то дикой «хохломой», слушает русскую музыку, страдает от отсутствия берез и вообще заболела «квасным патриотизмом», когда все русское кажется лучшим и единственно возможным. Марина заставляла Грегори говорить по-русски, старалась следить за тем, чтобы в произношении не проскальзывал акцент, но иногда даже за собой замечала, что все чаще и чаще с трудом подыскивает какие-то слова – аналоги английским. Та же Мышка иной раз изумлялась, когда Марина в разговоре держала долгую паузу, вспоминая какое-то слово.

«Я старею, – с тоской думала Коваль, беря новую сигарету. – Меня неудержимо тянет туда, где я родилась и выросла, и никакие годы в Англии не способны истребить во мне это».

Напольные часы в гостиной пробили семь, нужно было будить Грегори, чтобы не проспал к началу занятий. И именно в этот момент ей позвонил Стивен.

Адвокат, ведший дела ее ресторана, вот уже несколько месяцев успешно совмещал эту должность со статусом любовника хозяйки. Марина даже теперь не могла объяснить себе, зачем сделала это. Возможно, ее одолело любопытство – на что способен амбициозный мужчина, которому улыбнулось счастье разделить постель со своей хозяйкой. Стивен, надо признать, не разочаровал ее, хотя после первых встреч Марина осталась в легком недоумении. Выносливый и довольно опытный, он вел себя как робкий школьник, оказавшийся наедине с молодой учительницей в запертом спортзале. Но со временем их встречи приобрели совершенно другой смысл. Коваль сумела раскрыть в Стивене то, что он так тщательно прятал под безукоризненными деловыми костюмами, хотя далось ей это непросто.

Сегодняшний звонок не был запланирован – Марина не злоупотребляла своей относительной свободой и не позволяла любовнику вольностей.

– Алло, – недовольно проговорила она в трубку.

– Мэриэнн, доброе утро.

– Не знаю, как у тебя, но у меня оно вряд ли доброе, – буркнула Марина.

– Что-то случилось?

– Мой муж в университетской клинике с инфарктом. Я понятно объяснила?

Стивен умолк. Марина ждала, нервно постукивая домашней туфлей о ножку стола.

– Нужна какая-то помощь? – изрек наконец он.

– Ты что – кардиолог?

– Нет, но…

– Тогда не лезь.

Опять повисла пауза. Коваль кляла себя за то, что в такой момент способна на разговор с любовником, пусть даже и в столь резком и неприязненном тоне, но поделать с собой ничего, увы, не могла. Перед глазами вдруг ясно появился идеальный торс Стивена, его гладкая сливочно-белая кожа, чуть тронутая веснушками на плечах, его пронзительные зеленые глаза, его темно-русые волосы, и Марина внутренне даже застонала от этого зрелища.

– Мы можем увидеться сегодня? – нерешительно произнес он, словно угадав ход ее мыслей. – Или это не совсем к месту?

– Это не к месту совершенно, но мы увидимся, – решительно ответила Коваль, рассудив, что в постели с ним она сможет хоть как-то снять напряжение. – Я съезжу к Джеку и могу уделить тебе несколько часов вечером, когда Грег будет на тренировке.

– Тогда я позвоню тебе в обед и скажу, где мы увидимся. – В голосе любовника было столько радости и какого-то торжества, что Марина вдруг испытала отвращение к себе и к нему.

– Договорились. Заодно захвати контракты на поставку овощей с этими испанцами, – потребовала она, решив, что уж если ей придется увидеться со Стивеном, то пусть хотя бы будет оправдание – эти злосчастные контракты.