Операция “Зомби”
Это не школа, и никто не платит мне за уроки, как не платят и за работу, выходящую за грань риска. Но Юрок – я вижу по всей его манере поведения, по каждому его жесту, по попытке заглядывать в глаза – просто рвется постигнуть эту тонкую науку. Зря, молодой человек. Но если есть желание, то... Даст бог, когда-нибудь и на меня охоту начнешь... Хотя, судя по нынешним внешним кондициям, не потянешь.
Юрок с годами слегка замордел, растолстел, и сейчас в нем трудно узнать того сдержанного сухопарого и одновременно сильного паренька, мастера спорта по биатлону. Я любил брать к себе во взвод лыжников и бегунов на длинные дистанции. Это сейчас в спецназе предпочитают представителей силовых единоборств. А зря. Драться научить можно любого. Только практика показала, что спецназовцу в рукопашную вступать приходится редко. В той специфике боевых действий, где спецназ участвует, больше ценится выносливость и умение терпеть. А лыжники и стайеры это умеют отлично, гораздо лучше силовиков. И характера таким ребятам не занимать. А если лыжник еще и стрелок добрый – биатлонист, то это совсем находка.
– Ник-как к к-козлу не подступиться...
– Я все же думаю, что брать его надо дома.
– Охрана, как у пр-резидент-та... Бесп-полезняк...
Если бы не эта охрана, Юрок ко мне и не обратился бы. Он сам уже все подходы, как говорит, разведал. И около дома, и около офиса. Ни в дом, ни в офис не попал. За офисом только из машины следил. За домом с дерева. Сутки среди ветвей просидел. Говорит, что хорошо замаскировался. Я верю. Маскироваться я его сам учил. Там его засечь не могли. А вот возле офиса – это еще вопрос. Машина с иногородним номером. Если охранники толковые, они на это внимание обязательно обратили. С первого раза. Если увидели во второй, уже насторожились и начали заряжать оружие. И сейчас могут нас сосредоточенно ждать.
– Взор-рвать бы... Вместе с машиной...
– Перестань и думать.
Вот в этом я категоричен. И вовсе не потому, что машина мне очень нравится, хотя такую машину каждому, кто к красоте не равнодушен, должно быть жалко. Просто я никогда подонком и сволочью не был и такими методами не пользуюсь принципиально. Я высокопрофессиональный отставной киллер, а не мясник, которому все равно, чью тушу рубить, – было бы мясо. Хотя Юрок как будто даже и не догадывается, что в поисках помощника он обратился как раз по правильному адресу. И будет лучше, если он никогда не заговорит об этом. Для нас двоих лучше.
– А в-все же...
– Это ты брось. Сколько еще людей разнесет... Посторонних! На взрыв я соглашусь, если только ты сумеешь каким-то образом ему в унитаз мину установить. Персонально в персональном туалете.
Юрок вздыхает демонстративно тяжело и прячет колючие глаза. Это он от безысходности с такими предложениями выступает. Точно так же, как от безысходности ко мне обратился. Обычно в таких мероприятиях в одиночку действуют. А уж когда сами ничего сделать не могут, только тогда...
Он разворачивает машину, забыв в раздражительности включить сигнал поворота, и медленно едет по улице. Не пытается догнать «БМВ». И правильно, это ни к чему.
– Чт-то д-делать?
А злость мешает ему не только думать, но и говорить. Зубы от нее скрипят, как санные полозья по асфальту.
– Соображай... Подступов нет?
Пожимает плечами:
– Н-нет.
– Тогда следует идти от обратного. Где он чувствует себя в наибольшей безопасности?
– Везде пр-рячется. Н-нигде н-не подступишься.
А вот здесь ты, милый друг, не прав, потому что моего опыта не имеешь. Даже самый трусливый человек всегда имеет место, где он может отсидеться, будь то туалет или погреб. Иначе он давно бы уже от переживаний повесился. Стрессовое состояние устойчивым тоже может быть лишь определенный период времени. Дальше следует взрыв или инфаркт, что соответствует взрыву не в меньшей степени.
– И все же?
– За ст-тенами. Машина вс-сегда уязвима. Это теория... Машину и доставать надо.
В этом он прав только наполовину. Девяносто процентов покушений связано с автомобильным транспортом. И именно там люди соблюдают наибольшую осторожность, именно там охрана готова к любым неприятностям. Что, впрочем, обычно не спасает, если в противниках профессионал. Но и профессионалы на восемьдесят процентов, когда засыпаются, засыпаются на транспорте. Именно поэтому я работать «на дорогах» не люблю – собственная безопасность всегда стоит дороже. К тому же нет гарантии, что Крысавец непременно окажется внутри, за темными стеклами.
– Значит, дома и в офисе он опасности обычно не ждет?
– Да. Н-не ждет.
– Офис в центре города, – вспоминаю я здание, где находится офис Крысавца, и создаю в голове виртуальный образ возможного места работы. – Слишком людно для нас. Не находишь?
– Да. Н-нахожу.
Люблю, когда со мной соглашаются. Это значит, что я на правильном пути.
– Дом в смысле безопасности равнозначен?
– Даже б-более. П-посторонних н-нет... П-посетителей н-нет... Охрана та же...
Я забрасываю руки за затылок и потягиваюсь. Равнодушно и буднично.
– Значит, нужен штурм.
– П-пойду на штурм. – Он опускает голову по-бараньи, того и гляди, на четыре конечности встанет и, без мысли в голове, побежит бодаться.
Во – размахнулся! И такая отчаянная решимость в голосе, словно он перед броском грудью на амбразуру прицеливается. Только стоит ли на эту амбразуру бросаться? Не та ситуация.
– Пойдем, – поправляю я и ловлю в ответ его короткий благодарный взгляд. – Но не забывай, что ты воевал не в десантно-штурмовом батальоне, а в отдельной роте спецназа ГРУ. У нас, если помнишь, тактика совсем другая... Улавливаешь разницу?
– Да.
– Молодец. А пока, до вечера, поехали ко мне домой. Тебе отдохнуть просто необходимо. Иначе я не рискну пойти с тобой.
– Мне н-надо по д-делам...
– Отставить дела! Выполнять команду!
И указующим перстом я даю направление – следует повернуть налево. Юрок выезжает в крайний ряд и включает сигнал поворота. Взгляд у него сосредоточен и угрюм, от недавней секундной благодарности не осталось и следа. Даже в мою сторону младший сержант смотреть не желает. Слишком сильно он перенапрягается нервно. Эмоции, будто рукой профессионального грузчика, цепко и сердито хватают его за горло и мешают дышать, а порой и правильно соображать. Хотя понять состояние парня тоже можно. Юрок мне рассказывал. И я его понимаю.
Крысавец убил его сестру. Студентку-первокурсницу. Изнасиловал и убил. И свидетели были, но следствие ничего доказать не смогло. Все свидетели в отказ пошли. Связываться побоялись. Юрок свое следствие провел. Жесткое до беспредела. Свидетели – дураки очевидные. Должны были сразу понять, что брат, пожелавший за сестру отомстить, для них в действительности окажется пострашнее уголовного авторитета. Ему они не смогли соврать. Он, сломав и себе пальцы на руке – об чью-то голову, заставил их говорить правду, но не пошел в больницу, обошелся простым бинтом. Что им сломал и переломал – Юрок не говорит. Но не думаю, чтобы свидетели после этой беседы смогли безмятежно выйти на работу. При подготовке Юрка, которую он совсем забыть при всем желании до смерти не сможет, физиономии свидетелей должны напоминать светофоры.
Но к Крысавцу подобраться он не смог. Ситуация такая сложилась, что в того дважды в течение месяца стреляли. Один раз – профессионал. Спасли охранники. Киллер скрылся. Но заказ просвечивался явно. Второй раз непонятно откуда появившийся мужичок с дробовиком. Может быть, такой же, как сам Юрок, мститель. Неизвестно. Не будешь же с таким вопросом на ментов выходить. Засветишься сразу, как только покажешь интерес. Мужичка охрана застрелила. Повторять ошибку Юрок не пожелал. Ему важен не поступок, а результат.
И тогда он обратился к своему бывшему командиру капитану Ангелову, то есть ко мне...
– Сестру твою не вернешь, но я не хочу, чтобы это произошло еще с кем-то, – сказал ему командир.
3
Генерал бесцельно перекладывал в сейфе бумаги с полки на полку. И никак не мог решиться определить место для одной папки, на которой даже не проставлен регистрационный номер и гриф секретности.
Официально этой папки не существует. Нет ее в природе. Нет вопроса, которым Легкоступов так плотно занимался в последнее время. То есть вопрос и дело есть. И документы есть. Но в двух различных вариантах. Лишь несколько человек, включая высшее руководство, в курсе дела. Но концы всех планов и мероприятий бумаге доверять нельзя, точно так же, как и компьютерным файлам. И генерал держит все данные в голове. Первый вариант – вот он, в папке на верхней полке. Там и регистрационный номер проставлен, и гриф – «совершенно секретно». Но ни одному человеку не удастся связать воедино все данные, потому что связующие данные отсутствуют. Легкоступов не изъял их. Их и не было. Он просто не задокументировал то, что смог узнать, потому что слишком это опасные данные. Для всех опасные. И для него самого тоже.
Папка с верхней полки вполне может уйти и в отдел внутренних расследований. Пусть поломают голову. А вот вторая папка...
Неуверенным жестом Легкоступов оценил свою работу на вес: бумаг много собралось, и все настолько важные, что доверить их кому-то, значит, рассекретить.
И так же неуверенно Геннадий Рудольфович переложил папку в ящик письменного стола. Туда, где вообще никогда не хранят важных документов. Куда даже уборщица заглянуть может.
Но при всей неуверенности его движений это уже означало решение. Решение совершить какой-то непривычный поступок, к которому толкали его обстоятельства.
Телефонный звонок отложил решение болезненного для генерала вопроса.
– Слушаю, генерал Легкоступов, – ответил неохотно, но отвечать следовало, потому что могли звонить из отдела, откуда он только что вернулся, могли звонить из «секретки», где уже были знакомы с обстановкой и, вероятно, готовились принять у него все учтенные документы, могли звонить и из приемной, чтобы передать какое-то распоряжение директора. Откуда угодно могли звонить, чтобы побыстрее освободить генерала от груза старых забот.
Но незнакомый голос преподнес заботу новую:
– Товарищ генерал, слушайте меня внимательно. Вы сейчас выйдете через центральный подъезд и повернете направо. Метров через пятьдесят к вам подойдет человек. Поговорите с ним, пожалуйста... Он может рассказать много интересного.
– Кто говорит? – спросил Геннадий Рудольфович.
Но в ответ раздались только короткие гудки.
Легкоступов задумался. Он отлично знал – внутренние линии телефонной связи прослушиваются так, что само прослушивание из кабинета определить невозможно. Но прослушивание ведется не регулярно, только от случая к случаю. Очевидно, знал это и говоривший. Потому и не захотел рисковать и продолжать разговор.
Сам звонок не вызвал бы тревоги, если бы шел с городской линии. Обычная история. Каждый оперативник Конторы имел своих осведомителей. Правда, должность уже отдалила генерала непосредственно от оперативной работы, но старые связи остались. В былые времена подобных звонков Геннадий Рудольфович принимал множество.
Однако сейчас, когда обстановка вокруг него сложилась неблагоприятная, звонок, да еще с внутреннего телефона, мог нести какую-то неизвестную информацию, касающуюся именно его нынешнего положения. И почему-то это вызвало беспокойство.
Генерал раздумывал около минуты. Потом решительно открыл сейф и перенес папку из стола на нижнюю полку. Может быть, еще рано принимать решение...
4
Я проснулся ровно в час ночи. Как и приказывал своему послушному подсознанию, всегда заменяющему мне ненадежные будильники. Эта армейская привычка укоренилась в организме настолько прочно, что у меня никогда даже тени беспокойства не возникает по поводу возможности проспать нужный момент. К удивлению, внутренние часы работают даже после принятия основательной дозы спиртного и не подводили меня ни разу.
Прислушался к звукам из соседней комнаты, где расположился отдыхать Юрок, – мы с ним вместе всю прошлую ночь не спали, разговаривали, вспоминали. Вспомнить нам есть что и есть кого. Больше года он под моим командованием находился. И помянуть кого есть. Помянули. После такой ночи естественно в ночь следующую забыть даже свет в комнате выключить. Выключил его я. Но теперь пришла пора включать.
В соседней комнате тишина. Даже дыхания спящего не слышно. Я поднялся и тихо распахнул дверь. Выглянул осторожно.
Юрок поднял глаза. Сидит в кресле. Похоже, и не ложился.
– Не спал?
– Не м-могу... Пробовал...
Мой вздох выразил вселенское сожаление по поводу ситуации. Не только относительно его здоровья, но и по поводу дела, за которое мы взялись. Мало того, что мой молодой товарищ взвинчен до предела, что само по себе уже плохо, он еще и спать из-за своей взвинченности не в состоянии. Следовательно, в какой-то критический момент ему может не хватить сил или быстроты реакции – он и сам может попасть в нехорошую ситуацию, и меня может этим подставить.
– Так не годится. Какой из тебя боец после этого?
– Я на одной злости выдержу.
– Реакции организма не те.
– Выдержу...
– Один пойду, – сказал я чуть ли не угрожающе.
– Нет. Это мое дело.
Он упрям, а кроме того, и это достаточно неприятно, – он прав. Я понимаю его состояние, потому что знаю возможности взведенного механизма. Даже если этот механизм – сложно устроенное человеческое тело. Юрок сейчас сродни гранате с сорванной чекой. Только разожми ладонь – и она может взорваться. И необходимо проследить, чтобы взорвалась она вовремя и в нужном месте, иначе последствия непредсказуемы.
Это с одной стороны. А с другой – идти работать с невыспавшимся человеком просто опасно. И не нравится такая ситуация не ему, а мне. Ему-то сейчас почти все равно – лишь бы действовать. Пусть даже погибнуть, но в деле. Тогда душа угомонится. А мне погибать вовсе ни к чему. У меня на завтра свидание назначено с очень красивой женщиной. Она моей гибели не одобрит и не поймет. Но Юрок в такие тонкости войти сейчас не в состоянии. У него свои заботы.
Да, мне это неинтересно и опасно. Но и отпускать его одного я тоже не могу. Совесть не позволяет. И совесть бывшего командира, привыкшего брать ответственность на себя, и совесть квалифицированного специалиста.
– Ладно, собирайся, – решаю все-таки я.
Экипировку мы приготовили еще накануне. Сложена аккуратно, по-армейски, в соседнем кресле. Традиционный камуфляж. И не только традиционный, но сегодня и необходимый.
За оружием еще предстоит съездить. Дома я оружие не держу, а обрез охотничьей одностволки, привезенный Юрком с собой, не годится даже для защиты сада от нахальных лесных зайцев. При выстреле такие короткие штучки грозятся из рук вылететь, а уж про процент точного попадания я не говорю. Пусть обрез чем-то и напоминает благородный дуэльный пистолет, однако калибр ствола подходит больше для дуэли со слоном, чем с человеком.
Но Юрок к своему оружию привык, расставаться не хочет. Вольному – воля.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Моя машина слишком заметна – серебристый «Крайслер» светится даже в ночи, что, несомненно, любой охране доставит ни с чем не сравнимое удовольствие. Более того, многие достаточно крутые ребята могут, допускаю, знать о моей предыдущей работе, которой я занимался по принуждению. Крысавца к крутым отнести можно без сомнения. И с покойным Труповозом он имел какие-то деловые отношения. А я так и не знаю, существовал ли у Труповоза еще один экземпляр видеокассеты, с помощью которой он «координировал» мои действия – попросту говоря, принуждал отставного капитана спецназа ГРУ быть киллером. Если такой экземпляр существовал в действительности, то куда он делся, к кому в руки попал и когда выплывет на свет божий – вот архиважный для меня вопрос. Я просто не имею права отбросить вариант, при котором этот самый экземпляр кассеты может оказаться у Крысавца. И тут же я, как на празднике, верчусь рядом с ним... Или даже без кассеты – он просто знает со слов Труповоза о моей работе, мало ли что тот сболтнуть мог... Опять прокол – и наставленный в меня, любимого, заряженный ствол. Нет. Так не годится, я такого не люблю и не одобряю.
Поэтому, при всем моем недоверии к отечественному транспорту, поехали мы на старенькой «шестерке» Юрка. Она приятная грязновато-серая и, как ночная подвальная кошка, неприметная и незаметная. Разве что кого-то может заинтересовать иногородний номер, и потому наша задача – никому особо с этим номером не подставляться. Я не люблю лишние жертвы...
А Юрок нервничает, как закипающий чайник, все больше и больше. Это видно не только по тому, что он заикается чаще, но и по неровной манере вести машину. После светофора сразу со второй скорости трогается и газует так резко, что движок рискует заглохнуть. Помнится мне, в Афгане он был более хладнокровным. Однажды в засаде пропустил мимо себя караван с наркотой и не выдал себя ни движением, ни вздохом – сидел замаскированный среди камней в двух шагах от дороги, и любой пристальный взгляд мог подвести его под пулю. Но караван пропустить было необходимо, чтобы моджахеды не смогли свернуть раньше времени, – и он пропустил. Сейчас младший сержант на подобную выдержку оказался не способным. Вот что делает с людьми спокойная или неспокойная, но гражданская жизнь.
Чтобы отвлечь парня, я начал рассказывать анекдоты, вычитанные в одной из еженедельных рекламных газет – их во множестве по почтовым ящикам разбрасывают. После первого анекдота, не самого смешного, Юрок посмотрел на меня, как на естественного, от природы, дурака – напряженно и почти с негодованием. После второго слегка улыбнулся, словно ребенка конфеткой поманили. Я же специально выбрал состав «по нарастающей». Чем дальше, тем смешнее. Под конец, когда мы оказались на нужной окраине города среди частных домов, он чуть-чуть расслабился.
– Вот здесь тормозни, – показал я. – Жди. Я через пять-десять минут вернусь.
– Не под-дведут? – А во взгляде надежда и боль, словно во мне его собственное спасение.
Я не ответил. С чего это он вдруг начал во мне сомневаться? Я никогда никого не подводил, и он это знает еще по армии. А служил я достаточно долго, чтобы армейские привычки впитались в кровь.
Но ни к чему посторонним знать, где я храню оружие или у кого беру его, как я Юрку и сообщил. Потому я и сделал круг в квартал и тем же путем вернулся. Вернулся я с продолговатым холщевым мешком и с красочным полиэтиленовым пакетом. Тяжеленным. Как только материал не разорвался. Протянул Юрку массивную пластмассовую кобуру.
– «Стечкин», – сказал он обрадованно, с теплотой в голосе и с уважением к оружию – на радостях даже не заикнулся, и тут же убрал кобуру под сиденье. Навстречу по улице ехала машина и освещала нас ярким светом галогенных фар. Терпеть не могу, когда меня освещают. Но такие фары ставят на свои машины люди состоятельные. У ментов таких не бывает. Это уже легче.
– Теперь – гони...
Юрок опять резко газанул, но сейчас уже, кажется, не от волнения, а почти азартно.
2
Шагая привычно прямо, со стороны посмотреть, даже нарочито прямо, генерал вышел из здания через центральный подъезд, для чего ему пришлось подняться на два этажа выше и сделать большой круг по коридорам, которые как-то неожиданно, вдруг, стали уже казаться чужими. И очень не хотелось встретить в этих коридорах кого-то из знакомых, кто в курсе его дел. Не хотелось выслушивать соболезнования и сожаления, неизбежные в этом случае. Знакомых он встретил, но не равных по званию, которые могли только поприветствовать генерала, не более. И слава богу...
За дверью неброско светило солнце, вечер стоял радостный, не жаркий и изнуряющий, как все последние дни, и оттого тяжелые думы, вызывающие неприятный осадок, как-то разом отодвинулись на задний план. Хотя привычная сосредоточенность и ясность мысли не вернулись. Генерал свернул, как и было сказано, направо и двинулся вдоль здания. Издали он привычно выхватил впереди фигуру человека, который стоял рядом с серой неприметной «Волгой» и упорно «никуда не смотрел». При приближении генерала последовал только обязательный встречный взгляд, открылась дверца машины с молчаливым предложением сесть.
Геннадий Рудольфович заглянул в салон. На заднем сиденье расположился только один человек, внешний вид которого не внушал опасности. Пожилой, сухощавый, с умными серыми чуть насмешливыми глазами.
– Присаживайтесь, Геннадий Рудольфович. Побеседуем... – пригласил человек.
Генерал еще раз глянул на того, который открыл дверцу. Скорее всего, это водитель.
– С кем имею честь? – спросил, как бросил холодные слова внутрь салона.
– Присаживайтесь, – настойчиво, чуть не приказным тоном повторил сероглазый и теперь уже сделал приглашающий жест рукой. – Здесь, как видите, нет капитана Ангелова...
Последняя фраза решила дело. Генерал сел в машину, внезапно ощутив неприятное чувство, которое он обычно относил к интуиции. Что-то подсказывало ему – он совершает сейчас очень важный шаг, способный кардинально перевернуть всю его жизнь.
Дверца аккуратно, без звука закрылась. Водитель прошел по тротуару на десяток шагов дальше, к газетному киоску, и принялся с интересом, как школьник, рассматривать полупорнографические журналы.
– Вы из ГРУ? – сразу, как только отошел водитель, спросил Легкоступов, который пока не видел перед собой иного варианта.
– Избави боже, – чуть не с ужасом, шутливо отмахнулся сероглазый. – Я служил только срочную службу и с тех пор питаю непреодолимое отвращение к разного рода погонам. Но испытываю при этом обоснованное уважение к генеральским, – добавил он с улыбкой, желая придать разговору меньшую натянутость, чем обещало лицо генерала.
– Что вы имеете сообщить мне? – Легкоступов решил сразу отринуть пространные отступления, склонность к которым он в собеседнике уловил по первым словам.
– Моя фамилия Решетов. Она ровным счетом ничего не говорит вам. Я так думаю.
– Вы правильно думаете.
Геннадий Рудольфович с трудом входил в разговор и только по инерции поддерживал привычную манеру выражаться. Все-таки решение об отставке подействовало на нервную систему расслабляюще и угнетающе. А собраться, судя по всему, ему было просто необходимо.
– И тем не менее нам с вами пришлось в последнее время постоянно ощущать присутствие друг друга. С той только разницей, что я знал, где находитесь вы и что делаете, а вы не знали обо мне ничего вообще, принимая мои действия и действия моих людей за работу сотрудников ГРУ. Но это, впрочем, не играло решающей роли...
Сразу возникла мысль о службе внутренних расследований, о том, что вела его служба по каким-то далеко идущим причинам, о которых предстояло только догадываться. Но Решетов сказал, что испытывает отвращение к погонам. Следовательно, он не имеет отношения к ФСБ. Но связь между Решетовым и службой внутренних расследований наверняка существует. Об этом же говорит и звонок по внутреннему телефону и фамилия капитана-спецназовца, произнесенная сразу же.
– Значит, «жучки» дома и на даче – ваша работа?
– Наша.
– И нападение на офицера ФСБ, находящегося при исполнении служебных обязанностей, тоже ваша работа?
– Тоже наша.
– А вы не боитесь, что я просто прикажу вас арестовать?
– Нет, не боюсь. Вы слишком любите свою жену и детей, чтобы поступить так опрометчиво...
И сопровождающая слова обаятельно-приторная улыбка. Только серые глаза при этой улыбке остались холодными, обжигающими льдом. Легкоступов сразу понял, что собеседник не шутит. Он умел по выражению лица определить болтуна и человека, готового на все для достижения цели.
– Кроме того, меня выпустят через десять минут. Могу вам это гарантировать. Даже в том случае выпустили бы, если бы вы имели неопровержимые доказательства...
Пауза, взятая генералом на раздумье, надолго не затянулась.
– Я так полагаю, что меня принуждают к сотрудничеству. Угрозами.
– Вы понимаете почти правильно. Обратите внимание на слово «почти». Оно вовсе не случайно. И еще обратите внимание, что вам позвонили, приглашая на это свидание, не с городского телефона, а с внутреннего.
– Я обратил на это внимание.
– Тогда вы можете догадаться, что пока вас еще не принуждают, а предлагают взаимовыгодное сотрудничество. То есть у вас еще есть выбор. В дальнейшем вы сотрудничать с нами все равно будете, я вам это могу обещать твердо, но выбора уже не будет и условия – теперь уже обратите на это внимание! – будут более жесткими.
– Я понимаю, что не вы лично создаете ситуацию. Кого вы представляете?
– Это очень важно? – Вопрос прозвучал отвлеченно, косвенно утверждая, что точного и исчерпывающего ответа ждать не приходится.
– От ответа на этот вопрос зависит мое согласие или отказ. И я не очень внемлю вашим угрозам и уверениям во всемогуществе. На всякое всемогущество обязательно находится противодействие. Я сам недавно сумел в этом убедиться, к собственному горькому сожалению.