Мне действительно было так хорошо, как только может быть человеку, с головы которого, наконец, сняли херню весом килограмм пять, а то и все семь. Это было божественно. Это было настолько хорошо, что я даже забыла, что помощь мне оказывает вампир…
Ровно до того момента, как дверь распахнулась и на пороге показался вампир номер два!
И это был тот самый уродский князь, который мне эту самую херню на голову и нахлобучил!
– Вы! – прошипела я.
Князь Даркан на мое «Вы!» никак не отреагировал, сейчас он смотрел исключительно на тысячника, который, держа злополучную тиару, отшатнулся от меня шага на два, едва начальство распахнуло дверь с таким зверским выражением, что я всерьез заподозрила, что у этого вампира явные проблемы с управлением гневом.
И этот вот тысячник, бледнее так стремительно, что я даже подумала, а может не чистокровный он вампир, нервно выговорил:
– Я не тронул ее и пальцем.
Со стороны невменяемого князя расстался глухой полный ярости рык.
С моей стороны ярость тоже присутствовала, а потому я, подскочив, одной рукой отобрала двухтысячный раритет у Навьена, второй схватанула стул, подтащила его к озверевшему вампирскому князю, взобралась и нахлобучила диадему с фатой на Даркана.
– Держи, сволочь, наслаждайся! Или как ты там мне сказал, «Добро пожаловать в ад»? – прошипела я.
И спрыгнув со стула, я на всякий случай отошла подальше, оставив сам стул как хоть какую-то преграду, на пути монстра.
Монстр пребывал в ступоре секунды две, после прошипел что-то, схватился за тиару, хотя на мой личный взгляд ему очень шло и это скопление бриллиантов, и фата в целом, и попытался сорвать ее со своей головы.
Ключевое слово – попытался.
Князь рванул тиару раз… рванул второй раз… гнев на его лице медленно сменился бешенством… рванул третий раз! Я восторженно наслаждалась мучениями врага, Навьен смущенно переступил с ноги на ногу и произнес:
– Давайте помогу, князь, опыт уже имеется.
Черные глаза вампира сверкнули багровым отсветом.
– Я думаю, лучше оставить, – решила я, – все-таки кому как не князю носить родовой реликт целой двухтысячной давности!
Но вампиры решили иначе. Один взял стул, протащил его в центр комнаты и сел, второй принялся осторожно высвобождать пряди начальства из тисков родового реликта. Волосы у князя были куда как на порядок лучше моих, гладкие, ухоженные, послушные, а потому дело пошло куда быстрее, чем со мной, и уже через минуту, Даркан поднялся, с лютым бешенством глядя на меня.
– Так, все что угодно, только не эта тиара, – попросила я, осторожно отступая как можно дальше, и, к сожалению «дальше» было ограничено пространством комнаты.
Даркан разъяренно посмотрел на меня, потом на тиару в своей руке, снова на меня… очень пристально на меня…
– Мама… – прошептала я.
И взгляд князя изменился мгновенно. И взгляд, и выражение лица, на котором проскользнула настолько садистская усмешка, что я тут же поняла – сейчас не будет у меня мамы.
– Вввв смысле «папа»! – мгновенно исправилась я. – Вы знаете, так люблю своего папу! Мой самый любимый человек на свете! Самый дорогой! Самый важный! А с матерью у меня вообще отношения не очень…
Усмешка Даркана стала еще более жуткой, он сжал тиару, развернулся и вышел, оглушительно хлопнув дверью.
Я же не сдержала облегченного вздоха, и, отперевшись спиной о стену, чуть не сползла по ней вниз.
– Не ожидал, – произнес вдруг все так же стоящий в комнате Навьен. – Мне казалось, вы умнее. И человечнее.
И произнес он это с нескрываемым осуждением.
Я мрачно глянув на него, ответила:
– Вот кто бы говорил о человечности.
Не вампир точно, но Навьена это не остановило.
– Ваш отец и так в тюрьме. А после ваших слов, можете мне поверить, живым он оттуда уже не выйдет.
Я просто молча посмотрела на него. Молча и равнодушно.
Навьен, глянув на меня так, что стало сходу ясно – свернуть мою шею теперь стало его заветной мечтой, развернулся и вышел. В отличие от князя он хотя бы дверью не хлопнул, но едва вышел, из меня словно стержень вынули, и по стенке вниз я все-таки сползла, осев на пол.
В висках стучали слова вампира «Ваш отец и так в тюрьме. А после ваших слов, можете мне поверить, живым он оттуда уже не выйдет».
Мой отец…
Мой отец погиб в автокатастрофе, когда мне было пять. Его сбил неизвестный, скрывшийся с места преступления урод, и расследование не дало ничего. Мама после смерти отца начала угасать, из счастливой жизнерадостной женщины, она превратилась в полутруп, постоянно лежавший лицом к стене… целыми днями. Она вставала только чтобы пойти в полицейский участок, к следователю, чтобы узнать – кто убил моего папу.
Это было очень тяжелое время, но потом все стало хуже.
Намного хуже.
С моим отчимом мать познакомилась все там же, в полицейском участке. Его вели на допрос к тому самому следователю, к которому пришли и мы и сидели на скамье напротив двери. Бандюган, шестерка на побегушках у вампиров, он сразил мою мать хамоватой уверенностью, и тем, что сказал: «О, какая малАя забавная. Куколка, хочешь стану твоим папой?». Мне было пять лет, но уже тогда единственное чувство, которое вызвал этот человек, был ужас. Панический ужас. Я сердцем почувствовала, что это был очень плохой человек. А мать… в детстве я придумала для себя такую отговорку – мамино сердце умерло вместе с папой, поэтому она и не почувствовала ничего.
Его посадили. Убийство с отягчающими, должны были дать от пятнадцати, но вампиры… Отчим вышел через год, весь этот год переписываясь с моей матерью. Она как с ума сошла, жила этими письмами, перечитывала по сто раз на дню, и говорила, что «Каи, у тебя скоро будет папа».
Папа…
Этот «папа» присылал подарки только мне, и это насторожило бабушку, но не маму.
В день освобождения мы поехали встречать «моего нового папу». Я выдиралась, как могла, но «папа» прижимал и зацеловал меня, меня, а не маму! Сидя в машине на заднем сиденье, я вытирала слезы и пыталась стереть все поцелуи, а мама вела машину, что-то весело рассказывая отчиму, который почти всю дорогу не сводил с меня глаз.
Мне повезло, что бабушка забрала к себе в тот же день, заявив матери, что раз у нее теперь новый муж, то им как раз не помешает совместный медовый месяц, и ребенок будет только мешать, причем это же чужой ребенок, так что…
Чужой я перестала быть через месяц.
Странное дело, отчим не женился на моей матери, зато удочерил меня. В семь лет я шла в школу с новой фамилией. Но зато еще в шесть в секцию карате. Бабушки, и со стороны мамы и со стороны отца, оплачивали уроки как могли, обе, несмотря на преклонный возраст, взяли дополнительную работу и выбивались из сил, в попытке защитить меня хоть как-то, потому что мать… моя мать перестала быть собой. «Новый папа» не стал даже хорошим сожителем, он пропадал неделями и месяцами, менял любовниц, и затыкал матери рот тем, что семья без ребенка не полная, и он вернется только тогда, когда я буду дома.
В школу записал меня он, причем в ближайшую к дому, который купил максимально далеко от моих бабушек. Так что за день до школы мы с мамой переехали в новый дом.
Самый страшный день в моей жизни.
У меня было все – комната, мечта любой девочки, с платьями как у принцессы, с живым пони в конюшне, с кукольными домиками, и искренней «любовью» «нового папочки». Меня он обожал, не скрывая этого. Мать… даже не взглянул на нее, все было для меня – прислуга, подарки, украшения.
И сказки на ночь, с обязательным «отцовским поцелуем».
