Бикфордов час

© Самаров С., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2016

Пролог

Операция была простейшей. Из тех, что не требуют особых навыков в подготовке. Просто не оказалось под рукой у штаба антитеррористического комитета Дагестана ни полицейского спецназа, ни спецназа ФСБ, ни спецназа внутренних войск, которые на таких делах и специализируются, хорошо натасканы, и потому на «дело» послали спецназ ГРУ, отдельный сводный отряд которого стоял неподалеку, в расположении батальона мотопехоты. Еще, по сути дела, не стоял, а только прибыл, и начал устраиваться после того, как убыли к месту постоянной дислокации подразделения другого сводного отряда. Были в антитеррористическом штабе высказывания, что это действие по сути своей – стрельба по воробьям высокоточными ракетами. Но, в самом-то деле, не мотострелков же посылать!

Обычно спецназ ГРУ использовался в более серьезных антитеррористических мероприятиях, и, как правило, за пределами жилых кварталов, где есть возможность проявить свою полевую выучку. Но наша выучка охватывает разные уровни боя, и в городских условиях воевать нас тоже учат, хотя там нам развернуться во всю мощь, случается, невозможно. Но вообще-то подобная операция – узкая специализация спецназа внутренних войск, спецназа ФСБ или спецназа полиции. Но приказ обсуждать в армии не полагается. Командир сводного отряда послал на операцию только мой взвод, посчитав, что этого даже больше чем достаточно. Дел-то – на час работы… От того же батальона мотопехоты в усиление взводу была выделена боевая машина пехоты, поскольку наша родная бронетехника застряла где-то на железной дороге, хотя была отправлена загодя, а мы прибыли к месту дислокации раньше – военно-транспортными вертолетами летели. И задача была поставлена почти смешная. В жилом доме частного сектора засело пятеро бандитов. Девять полицейских дом окружили и не позволяли бандитам скрыться. Десятого полицейского бандиты подстрелили. Но на штурм остальные полицейские идти не решались. Это были простые сотрудники местной патрульно-постовой службы, не обученные вести боевые действия. К счастью, никаких заложников, что обычно усложняет ситуацию, бандиты не захватили. Кроме них, в доме вообще никого не было. Требовалось полицейских сменить и бандитов уничтожить. Пленных, естественно, рекомендовалось не брать. И желательно, как попросили, а не приказали напрямую, действовать предельно аккуратно и не допустить в доме пожара. Поскольку рядом – всего-то в метре от дома – расположены деревянные дворовые постройки, которые от пожара тоже загорятся, и огонь обязательно перекинется на дворовые постройки соседнего двора, а оттуда, с большой вероятностью, и на соседний дом. Сложность состояла в том, что по стене соседнего дома, обращенной в сторону хозяйственных построек и соседей, проходила труба газификации, которая при пожаре могла бы и взорваться. И вообще допустить пожар в этом, соседнем, доме было, как нам сказали, нельзя. Об этом командиру сводного отряда в ФСБ конкретно повторили трижды. Кому дом принадлежал, бойцам спецназа ГРУ не сообщили. Просто предупредили, чтобы не допустили пожара и по возможности не стреляли в ту сторону, и все. Но дом принадлежал, видимо, человеку не бедному и солидному, и местной властью основательно уважаемому. Или даже саму местную власть олицетворяющему. Так можно было подумать, судя по дому. Я лично такие только на фотографиях в Интернете видел. Голливудские звезды в похожих живут. В подражание, наверное, построен.

Я со взводом не стал ждать, когда нам подадут грузовик. Расстояние от ворот воинской части до места происшествия, как говорила планкарта поселка, около пяти километров. Для нас это пустяк. Солдаты даже промокнуть от пота не успеют, тем более погода стояла прохладная, предзимняя, хотя и бесснежная. Мы побежали строем. Я сделал знак механику-водителю БМП, чтобы следовал за нами. Он один был в машине и ехал с откинутым назад передним люком[1]. Нам пытались навязать еще и оператора-наводчика, но я отказался, поскольку любой мой командир отделения, да и большинство солдат тоже были в состоянии исполнять эти обязанности почти профессионально. Можно было бы, конечно, поместить в машину часть взвода, но у нас как-то было так принято, что трудности делились на всех, а как иначе выделить одиннадцать человек, которые могут поместиться на место командира БМП, на место оператора-наводчика и на места десанта? Одних посадишь, другим будет не то чтобы обидно, но как-то не по себе. Это будет нарушать сложившиеся во взводе отношения между солдатами. А я этого не желал. И потому всех погнал бегом, и сам возглавил колонну. Я тоже не пожелал ехать под прикрытием брони, хотя командира за это никто не осудил бы. Да и расстояние было такое, что забираться в БМП и выбираться из нее дольше, пожалуй, чем добежать. Да и бег, когда знаешь, что тебя впереди ждет, дает настрой. Сразу вписываешься в контуры боя. Особенно если услышишь стрельбу с расстояния.

А стрельбу мы услышали за несколько кварталов. Правда, кварталы в частном секторе были небольшими. Между поперечными улицами обычно располагалось по три, реже – по четыре двора и, соответственно, дома. Заборы были одинаковыми – из красного кирпича, высотой в два с половиной метра. Так здесь, в Дагестане, принято строить. Некоторые, доводилось мне видеть, поднимают заборы и в три, и в три с половиной метра. Это, естественно, выглядело смешным с русской точки зрения. От взглядов со стороны и два с половиной метра прикроют, а от того, кто пожелает за забор проникнуть, никакой не спасет. Кому будет необходимо, тот через забор переберется без труда. И смысла в строительстве средневековых крепостей в черте поселка городского типа я не видел. Не буду даже говорить о танке, но любая БМП или бронетранспортер с легкого разгона такой забор проломит. И там, куда мы бежали, кто-то уже проломил. БМП у ментов патрульно-постовой службы не было. Не было даже БТРа, но кто-то для них постарался и свалил стену. Впрочем, это могло бы быть и следствием выстрела из гранатомета – разбираться не было ни времени, ни смысла. Но к моменту нашего прибытия по обе стороны пролома стояло по менту, прячущемуся за уцелевшим куском стены и стреляющему по окнам дома. Стреляли причем вслепую, не высовываясь за стену. А ментовские автоматы, в отличие от наших, собственного зрения не имели.

Я привычно сделал знак, забыв, что на мне сейчас шлем из параарамидной ткани[2], а в шлем интегрирована арматура от системы коммуникации «Стрелец», входящей в оснастку «Ратник». Солдаты моего взвода привыкли воспринимать жесты как громкую команду, обучен был этому и механик-водитель БМП. Может быть, именно ему знак и предназначался, поскольку он был единственным из всех, кто оказался не охвачен нашей системой связи. Но механик-водитель все понимал и без того. И поэтому нужное действие было выполнено четко и профессионально. БМП проехала вперед и встала против пролома в стене. Сразу трое бойцов по моему знаку заняли позицию у пролома в заборе, оттеснив мента, радостно наблюдающего за нашим прибытием. И выставили за стену стволы, предварительно опустив на шлеме «наглазник». Прицел передавал на «наглазник» то, что он видел. Таким образом, моим солдатам высовываться необходимости не было. И раздавшаяся очередь из окна дома в сторону боевой машины пехоты замолкла, как только все трое моих солдат дали по прицельной очереди. В отличие от ментов они имели возможность прицеливаться, не высовываясь.

– Попали? – поправив микрофон около рта, спросил я.

– Из окна вывалился…

Значит, бандитов осталось только четверо. Взвод сразу успешно включился в бой.

Другие солдаты взвода тем временем перебежали под прикрытием БМП, специально закрывшей пролом в стене, мимо этого пролома на другую, безопасную сторону, и заняли позицию там. Так освободили от дел и второго мента.

– Нафаня! – тихо позвал я командира третьего отделения младшего сержанта контрактной службы. Это не кличка, я не люблю, когда офицеры солдат зовут по кличкам. Такое обращение допускает некоторую долю панибратства, что мне не кажется обязательным в отношении солдат и их командира. Нафаня – это фамилия младшего сержанта.

– Я! – отозвался Нафаня чрезмерно громко, и я убавил звук в своих наушниках.

– Оператором-наводчиком пошел…

Я дал команду и тут же увидел, как Нафаня сделал знак БМП. Механик-водитель уже опустил свой люк и наблюдал за происходящим или просто через «перископ», или через монитор, и знак младшего сержанта увидел. БМП сдвинулась вперед, командир отделения тут же ловко забрался на броню и нырнул в командирский люк, который ему открыли как ближний. Перебраться на место оператора-наводчика внутри машины несложно, да и необходимости нет, поскольку все функции стрелка дублируются с командирского места. Так и переговоры с механиком-водителем вести легче. Основное действие началось, как только я дал команду:

– Из двух пушек осколочными по окнам…

Боевая машина пехоты сразу «попятилась», одновременно развернулась башня, и тут сразу шесть автоматов начали «плеваться» короткими очередями. Бойцы, занявшие позицию по обе стороны пролома в заборе в три этажа с каждой стороны – в положении «лежа», «с колена» и «стоя», прицеливались через «наглазник» и били в шесть стволов хлесткими, как удары плеткой, очередями. Причем, как и полагается при таком «раскладе», с одной стороны стреляли абсолютные правши, с другой только левши. «Наглазник» умел работать на любой глаз. А сама необходимость стрельбы для меня, даже не выглядывающего в пролом, была очевидной. Кто-то из бандитов понял, что пушка БМП сейчас начнет стрелять, и решил на опережение сделать выстрел из гранатомета.

– Готов! – сообщили солдаты, подтверждая мое мнение. – В оконном проеме повис. Гранатомет наружу выронил.

Солдаты моего взвода знают, что им делать, не дожидаясь команды.

Если бы они докладывали мне, если бы ждали моего решения, то бандит мог бы успеть сделать выстрел. С такого расстояния промахнуться из гранатомета невозможно. А боевая машина пехоты – это не танк, и броня у нее недостаточно сильная, чтобы выдержать такой удар.

– Молодцы… – похвалил я.

И тут же все шесть автоматов заговорили снова.

– Что там? – спросил я.

– Кто-то изнутри пытается снять со спины бандита «подсумок» с гранатами для «РПГ».

– Не позволять! У них, похоже, еще одна туба есть… Нафаня! Ну…

И в ответ на мой подгоняющий окрик сразу заговорили пушки. Главное орудие БМП сделало один выстрел, автоматическая пушка дала короткую проверочную очередь, за ней вторую, уже более основательную. После такого обстрела дома внутри можно было, я думаю, собрать несколько ведер осколков. В живых там остаться не мог никто. Из дома повалили дым и пыль, но открытого огня видно не было.

– Вперед! – дал я команду. – Если будет пожар, сразу потушить. Так приказали.

Взвод перебежками, под прикрытием автоматных очередей, устремился к дому. Здесь было не такое расстояние, чтобы одна группа перебежала, потом залегла и начала прикрывать перебежку второй. Здесь первая группа сразу, без остановки, оказалась у стен, и бойцы один за другим, помогая один другому, забирались в окна. Изнутри никто не стрелял. Некому было…

Я подошел уже неторопливо. Остановился около дома, и в этот момент в метре от меня взорвалась граната в упавшем «РПГ-7». Я как раз этот гранатомет и рассматривал. Заряжен он был кумулятивной гранатой «Луч» девяносто третьего калибра. БМП, без сомнения, столкновения с такой гранатой не выдержала бы. Это было последнее, что я осознал в тот момент…

Как долго я находился без сознания, осознать сам я не мог. Граната была кумулятивной, и хотя бы в этом мне повезло. Осколочной гранатой мне просто оторвало бы ноги, не защищенные бронежилетом. Как и все, что ниже бронежилета и что порой бывает необходимым каждому мужчине. Приятного мало. А так меня только жутко швырнуло и ударило о стену взрывной волной. Мой шлем выдержал удар, а вот голова – нет. Но это я узнал уже от врача, который сидел рядом со мной, когда я на медицинской «каталке» лежал и, несмотря на жуткую боль во всем теле, и особенно в голове, сумел сообразить, что я лечу в вертолете. Я слишком много для своих молодых лет летал в вертолетах, чтобы не осознать это, чтобы не узнать характерный, слегка хлопающий звук, издаваемый то ли винтами, то ли вертолетным двигателем. Кстати, так получилось, что и в сознание я уже во второй раз возвращался в вертолете. В первый раз чуть больше года назад. Тоже с Северного Кавказа вывозили. И потому, проводя аналогию, я спросил врача:

– В Краснодар?

– В Краснодар, – подтвердил он. – Откуда знаете?

– Уже вывозили раз.

– Тоже контузия?

– Пулевое. В бедро. Пуля артерию задела, но не порвала. И потому какие-то сложности были. В Махачкале оперировать не стали. У них хорошего специалиста не было.

– Вы разговорились. А у вас сильный ушиб черепа как раз в зоне речевой активности мозга.

– Это еще не ушиб мозга… Слава Богу…

– Тем не менее сотрясение сильнейшее. Боялись, что вы речь потеряете.

– Я вообще-то всегда немногословным был. Привык с солдатами знаками общаться.

– Я не солдат. Со мной можете говорить. Только уловите момент, когда голова уставать начинает, и тогда молчите.

Я замолчал, потому что голова у меня от разговора начала просто разваливаться на осколки. Врач сопровождения моего молчания не оценил, несмотря на свой же совет.

– Вы меня поняли?

Я опять промолчал. Тогда только и врач понял.

– Хорошо, отдыхайте. Лучше было бы вам заснуть. Из шокового состояния лучше выходить медленно. Хотите, я укол поставлю?

– Не хочу, – просто ответил я, не объясняя, что с детства терпеть не могу всякие уколы. Заснуть я всегда могу просто по приказу собственной воли. Я приказал себе, закрыл глаза, и то ли в самом деле уснул, то ли снова потерял сознание. Не знаю…

Скорее всего я сознание терял, потому что иначе я проснулся бы, когда меня из вертолета выгружали, когда везли в госпиталь. А так, в бессознательном состоянии, я проспал до того, как проснулся в палате, где меня не на кровать выгружали, а с кровати перегружали на «каталку», чтобы отправить куда-то. Я предположил, что в операционную, но одна из трех медсестер, что занимались моей нелегкой персоной, меня успокоила:

– На томографию. Будем делать снимок всего скелета и мозга.

Я улыбнулся и подумал, что тот врач в вертолете меня, видимо, все же не послушал и поставил какой-то хитрый укол, вводя в искусственное коматозное состояние, потому что у меня глаза снова слипались. Я поддался благотворному соблазну и добросовестно снова уснул. И, похоже, сонному мне «влупили» следующий укол, в результате чего проснулся уже тогда, когда мое плечо было загипсовано «на вертолет»[3]. Для меня это было очень неудобно, поскольку в нормальном сознании я не могу спать на спине, а в любом другом положении гипс будет мешать. Но уговаривать медиков, насколько я знал, дело абсолютно бесполезное. Они традиционно не умеют чувствовать чужую боль. И абсолютно равнодушны к неудобствам своих пациентов. Это у них профессиональное качество, своего рода самозащита – иначе не выдержать на такой работе. У меня уже был однажды подобный перелом на другом плече, и точно такой же гипс наложили. Промучившись только одну ночь, я гипс просто разломал на несколько частей. Но тогда я не лежал в госпитале, а находился дома. Но собственную уловку я запомнил. В том случае, когда пришел в санчасть на осмотр к хирургу, он, естественно, возмутился сломанным гипсом. Я же, памятуя, что наделен природой простоватым и абсолютно честным лицом, вяло пожаловался, что сломал его во сне. И даже собственную вину глазами показывал. Долго, дескать, мучился, не умея уснуть с гипсом, потом уснул, а когда проснулся, он мне уже не мешал. Новый гипс наложили сразу, но и его постигла участь первого. Причем еще до наступления времени сна. В третий раз хирург уже гипс накладывать заново не стал. Понимал, что это бесполезно. Хотя и предупредил меня, что плечо будет болеть лет пять. Но потом мышцы все же стянут скелет и вправят то, что не сумел вправить гипс. Или просто привыкнут к старому перелому. И я привыкну. И он перестанет мне мешать. Только сразу нельзя сильно нагружать плечо, иначе возможны рецидивы. Какие такие рецидивы, хирург не объяснил. Мне показалось, он сам не знал. Просто припугнул на всякий пожарный случай.

Но хирург представить себе не мог наших обычных нагрузок, хотя санчасть и принадлежала бригаде спецназа ГРУ. Он же не занимался вместе с солдатами и офицерами на бригадной спортивной площадке. Я принял к сведению его сообщение о болях в течение пяти лет и, чтобы избежать боли, значительно увеличил нагрузки на мышцы плечевого пояса. И уже через два месяца полностью забыл о переломе. Только изредка при каком-нибудь необходимом круговом движении в плече что-то одиночно похрустывало, словно кость задевала о кость. Но боли при этом я не ощущал. А потом и похрустывания прекратились…

В этот раз выздоравливал я долго и мучительно. Наверное, сказывалось отсутствие нагрузок, которые всегда помогают мне быстрее прийти в себя. И неявно проявлялся пресловутый мобилизующий момент, который всегда заставляет в кратчайшие сроки почувствовать себя здоровым и боеспособным. Дело в том, что после заключения врачей, которое прочитали в штабе батальона, мой взвод уже успели передать другому командиру, а меня, не спросив моего согласия, как часто бывает в армии, перевели на службу в сам штаб батальона, куда я не особенно спешил, не имея склонности к бумажной работе. Какая уж тут мобилизация внутренних сил организма! Поскучать можно и в больничной палате. И ничуть не хуже, чем за письменным столом. Никакой разницы… И здоровье без мобилизации внутренних сил не особенно быстро возвращалось. Сказывались и три с половиной месяца, проведенные в гипсе, пусть и «сломанном во сне» – конец осени и полностью всю зиму. Мышцы под гипсом не то чтобы совсем атрофировались, но потеряли эластичность и стали словно бы чужими. Плохо меня слушались. Пытаясь себя уважить, интенсивную физическую подготовку я начал еще в госпитале, вследствие чего был досрочно выписан за его стены с какой-то нехорошей припиской в медицинской карточке военнослужащего – «за нарушение больничного режима». Какого режима, точно сказано не было, и это давало возможность досужим языкам потрепаться на ветру. Но это не помешало мне вернуться в бригаду, где я сразу по собственному желанию включился в прежний, нормальный ритм жизни и в подготовку солдат. То есть лез уже в дела не свои, чем слегка раздражал и нового командира взвода, и командира роты, своего бывшего непосредственного начальника. Командиру взвода казалось, что я подрываю его авторитет. Командир роты нового командира взвода поддерживал. Но я сам себя готовил, по сути дела, с чистого листа к полноценному возвращению в строй, надеясь в глубине души получить под командование как раз эту роту, поскольку командиру моей роты пора уже было идти на повышение. Очередное звание ему уже было обещано, а должность под новое звание еще подыскивали. Однако командование бригады посчитало, что я еще недостаточно восстановился после госпиталя, и потому мне был срочно оформлен очередной отпуск. Не отпуск по состоянию здоровья, а именно очередной. И я вынужден был проводить восстановление своего подорванного лечением здоровья уже в домашних условиях. Бригада наша стояла в Краснодарском крае, а семья у меня жила в Подмосковье, куда я и уехал на время отпуска. Но и там я здоровье восстанавливал интенсивно и, кажется, успешно.

Так в каждый отпуск было – половину отпуска я проводил с семьей, потом ехал к родителям в Донецкую область, в родной свой поселок городского типа Терриконовку. Впрочем, обстановка в Донецкой области ко времени моего отпуска была такая, что мое появление там могло вызвать нежелательные последствия. Тем более мои родители оказались в настоящее время на территории, занятой украинскими войсками. Мне в родном поселке Терриконовка показываться было просто опасно, а родителей, с которыми я уже не виделся больше года, могли просто не выпустить в Россию. Да и средств на дорогу у них могло не найтись.

У родителей не было ни домашнего телефона, ни трубок сотовой связи. Жили они в бедности, и та материальная помощь, что время от времени высылалась им мной, пользы не приносила. Появлялось что-то в доме только тогда, когда я приезжал и сам что-то покупал. Чтобы как-то обсудить возможность и вероятность или же, наоборот, невозможность и невероятность встречи с родителями, я позвонил Сашке Александровскому, своему товарищу детства, в поселок, пообещал перечислить ему необходимую сумму на телефонный номер и попросил его купить моему отцу самую простую трубку и sim-карту, научить трубкой пользоваться и сразу загнать в память трубки мой номер.

Сашка ответил вечером того же дня. Сообщил, что поручение мое выполнил, и, слегка стесняясь, назвал цену своих услуг. Я пообещал оплатить, попробовал перевести деньги через мобильный банк со своей пластиковой зарплатной карточки, но не получилось. Оператор связи был украинский и платежи принимал только в гривнах, долларах или евро. Пришлось позвонить Александровскому и объяснить ситуацию. И пообещать уже завтра с утра отправиться в банк и перевести деньги. Сашка был человеком сговорчивым и согласился.

Отец сам позвонил мне уже на следующий день, с утра, хотя я ко времени его звонка уже встал, и даже вернулся с обязательной утренней пробежки. Бегаю я достаточно долго, но не потому, что не могу бежать быстрее. Я-то могу, но я всегда бегаю со своей собакой. Большой тяжеловесный ньюфаундленд может бежать сколько угодно, не ведая усталости, но при этом недостаточно быстро. От быстрого бега он задыхается и устает. Он же все-таки не служит в спецназе ГРУ…

– Валька! Ты, что ль? – знакомым скрипучим голосом спросил отец. Голос его изобиловал множеством мелких трещин. Хорошо знакомый мне голос. Знакомые интонации. Но отец как-то невнятно спросил, словно не верил, что это могу оказаться в действительности я. Он плохо понимал, как далеко зашла техника.

Мне показалось, что отец был по обыкновению, как всегда в последние годы, не совсем пьян, но основательно выпивши. Хотя время было еще, как мне подумалось, слишком раннее. Пил отец стабильно и все, что имело хоть какое-то процентное содержание спиртного. Иногда вместе с ним пила и мама. Меня это всегда, с самого детства, злило, и потому я, с этого самого детства насмотревшись на пьяных, сам запаха спиртного во взрослой своей жизни не переносил. Не пил вообще принципиально и другим не советовал. Голос отца, несмотря на шахтерскую хрипотцу, несмотря на неуверенность, звучал все же почти оптимистично и, при всех моих подозрениях на его состояние, меня радовал – все-таки родной человек, давший мне жизнь. И сам отец, как я помню, всегда рад был встрече со мной.

– Я, пап, я это… Как у вас дела? Как мама?

– Да хреново дела, – весело завопил вдруг отец. – А ты чего это трубку решил нам купить… С чего такого вдруг?

– Да меня вот в отпуск отправили. Я же всегда в отпуск к вам приезжал, проведать, а как теперь? Мне теперь к вам не проехать? В Америке проще встретиться, чем в Украине! Может, вы ко мне? Я бы денег на дорогу выслал… Как там у вас обстановка? Выпустят вас?

Говоря по правде, высылать деньги на дорогу можно было бы только через того же Сашку Александровского. Чтобы он втайне от отца передал деньги маме. Иначе отец все пропьет. А если на маму выслать, он, узнав, все равно у нее заберет и пропьет. Мама ему перечить не посмеет. Побить может. Но предложение я сделал. Может быть, даже неожиданно для себя. Однако обратного пути не было. Но отец сразу и резко отказался.

– Бесполезно. Чтобы к вам попасть, надо в Донецк проехать, а нас туда не пропустят. У нас здесь особый режим.

Хорошо зная своего отца, его всегдашнее желание показаться значимым и из мухи раздуть слона, я не обратил особого внимания на слова об особом режиме.

– Да и как уедешь? У нас ведь не лучше, чем у вас. Зимой-то на одну пенсию не проживешь. Огород, хозяйство только и спасают. Весна началась… Столько забот по хозяйству. Мать не сможет дом оставить.

Я не стал объяснять, как у нас люди живут, зная, что и у нас старики не живут, а только выживают. И пенсии хватает только на покупку веревки, чтобы повеситься, а на мыло для веревки пенсии не хватает. У отца, правда, была еще и инвалидская добавка к шахтерской пенсии – он ушел на инвалидность по причине непонятно откуда взявшейся эпилепсии. Но и некогда большой шахтерской пенсии, и инвалидной добавки к ней ни на жизнь, ни на лекарства не хватало. Да и то выплачивались они нерегулярно. А что выплачивалось, большей частью оседало в магазине.

Но я не о том разговор хотел вести.

– Мама как? Где она?