Рыцари былого и грядущего. I том

Бесконечно пирующее крестоносное войско было весьма далеко от боевой готовности. На тамплиеров, всегда суровых, вечно трезвых, а теперь заметно помрачневших, поглядывали с усмешкой. Белые плащи, изредка решительным шагом прорезавшие улицы Акры, ни на какие насмешки даже головы не оборачивали.

Наконец свершилось. Ласковым апрельским утром 1291 года бароны Акры, ещё не успев приступить к опохмелке, увидели со стен несметные султанские полчища.

***

От луны было светло, как днём. Эмир Хамы, возглавлявший ночную стражу под стенами Акры, раздражённо прохаживался между палатками. Он был очень зол на султана, приказавшего по ночам охранять лагерь. Зачем? Почему он должен проводить ночи без сна? Неужели им есть чего бояться? Лазутчики точно доложили, что в Акре воинов, способных держать оружие, не более 15 тысяч вместе с полумёртвыми доходягами. А великий султан привёл сюда 150 тысяч отборных воинов Аллаха. Перепуганные франки, конечно, будут отсиживаться за прочными стенами и никогда не дерзнут сделать вылазку.

Эти раздражённые мысли эмира были прерваны криками в лагере. Обернувшись, повелитель Хамы увидел несущуюся на лагерь лавину белых всадников, от которой уже начали в ужасе разбегаться «отборные воины Аллаха». Зловещими, мертвенно-белыми выглядели в лунном свете плащи храмовников. Змея ужаса с поразительным проворством заползла в сердце эмира. О, эти сумасшедшие тамплиеры! Вечно они делают то, чего не делает никто и никогда! Как заворожённый смотрел эмир на страшного всадника, который прорубал дорогу посреди султанского воинства, как будто это были не закалённые в боях головорезы, а колеблемый ветром тростник. Это был сам Гийом де Боже, магистр храмовников. А ведь так недавно магистр радушным хозяином принимал эмира в своём шатре. На поле боя им до сих пор встречаться не приходилось. И сейчас эмиру больше всего хотелось куда-нибудь в шатёр, подальше от этой кровавой бойни, а ведь он вовсе не был трусом и крови никогда не боялся. Но кто задушит змею смертельного ужаса, которую, кажется, выпустили впереди себя тамплиеры?

Паника быстро захватила лагерь. Тамплиеры резали султанское воинство, как несколько волков режут стадо овец, оставшееся без пастуха. Да ведь это его, эмира Хамы, султан поставил ночным пастухом! Что же делать? Пока эмир пытался стряхнуть с себя оцепенение, тамплиеры уже во всю орудовали среди палаток лагеря. И тут произошло настоящее чудо! Белые рыцари, которым уже почти никто в лагере не оказывал сопротивление, вдруг стали падать на землю один за другим без всяких видимых причин. Эмир не сразу понял, что тамплиеры стали запинаться за коварные верёвки, которыми крепились палатки лагеря – верёвки, невидимые среди ночи, которая только казалась светлой. Но эмир видел только чудо, потому что хотел его видеть.

Громовым голосом, заглушавшим порою даже рёв горного потока, эмир возопил: «Аллах акбар!»5. Это помогло мусульманам придти в себя и вот уже под знаменем эмира собралось не менее двух тысяч воинов, которые дружно ринулись на тамплиеров.

Отряд храмовников в начале боя составлял менее трёхсот рыцарей. Теперь многие из них запутались в верёвках, иные пали, когда сарацины начали наконец оказывать сопротивление, и двухтысячному отряду, к которому присоединялись всё новые и новые воины, противостояло не более чем полторы сотни рыцарей, число которых начало стремительно сокращаться.

«Аллах акбар!» – орал эмир, и тотчас же услышал такой же громовой, как и у него, голос магистра де Боже: «Деус вульт!»6. Теперь эмир мог видеть лицо магистра, с которого горячка боя не стёрла его обычного спокойствия. Он всегда завидовал этому нечеловеческому тамплиерскому самообладанию. Храбрости-то ему и самому было не занимать, а вот это ледяное спокойствие среди огня… Это признак прирождённых повелителей.

Тамплиеры по приказу магистра в строгих боевых порядках начали понемногу отступать. Под градом ударов они перестраивались так согласовано, как будто это были манёвры или парад. Эмир теперь орудовал своей кривой сабелькой направо и налево с горячей восточной удалью. В какой-то момент ему показалось, что сам де Боже ведёт его в бой. А магистр отступал последним. Эмир не стал прорубаться по направлению к нему. Он не хотел, чтобы великий человек погиб в этой нелепой ночной свалке, а вскоре эмир приказал и вовсе прекратить преследование тамплиеров. Провожая восхищённым взглядом белые плащи, эмир подумал: «Эх, если бы вместе с этими славными воинами, да рука об руку с Гийомом, ударить… по Индии! Вот это было бы то что надо».

***

Поутру султан улыбался. Он едва ли не игриво сказал своим эмирам: «Мы уже десять дней под стенами Акры. Мы обрушили на город град камней из наших катапульт. Сегодня ночью франки ответили нам тем же. Они обрушили на наш лагерь град своих живых камней – тамплиеров. Не правда ли, эмир Хамы, каждый тамплиер стоит целого камнепада?».

Эмир ответил в глубоком поклоне:

– Мой повелитель – мудрейший из мудрейших.

– Так посоветуйте же, эмир, как погубить франков? Вы ведь хорошо знакомы с этими «камнями», белыми, как родосский мрамор, инкрустированный красными рубинами крестов.

Султан был большим поклонником персидской поэзии. Эмир не умел так говорить и решил, что безопаснее будет ответить, как все:

– Моё убожество не смеет советовать великому из великих.

Игривый тон султана быстро обратился зловещим шипением:

– А как мне воевать, если мои эмиры – полные убожества по их же собственному признанию? У этих «белых камней» всякий простой воин – полководец, а у меня всякий полководец – простой воин. Я должен думать за всех. Мне совсем нельзя спать. Этой ночью я спал, доверившись вам, эмир. А что в итоге? Все вы дружно бежали бы до самого Дамаска, если бы не верёвки от палаток. Вот если бы вы специально эти верёвки натянули, я бы был счастлив иметь таких изобретательных слуг. Но вы и сейчас ещё не сообразили, что растяжки можно ставить без всяких палаток. Так что же мне делать, имея глупых слуг?

– Если великий из великих прикажет, завтра все мои воины пойдут на штурм.

– И великодушно разрешат франкам себя перерезать! Я не нуждаюсь в жертвенных баранах! Мне нужна победа! У меня нет настоящих воинов, но, слава Аллаху, есть сапёры. На чём, кроме верёвок, могут споткнуться эти мраморные воины? Они споткнутся на серых камнях своих стен и башен. Мертвые камни откажутся служить живым камням!

***

Акра была прекрасно укреплённой крепостью. С юга и запада к городу подступало море, не позволявшее полностью замкнуть кольцо блокады – по морю осаждённым постоянно доставляли припасы. С востока и севера Акру хранило двойное кольцо мощных стен, усиленных огромными башнями.

За месяц султан, казалось, не предпринял никаких осадных действий, но так только казалось. Осада ушла под землю. Султанские сапёры подрывали башни внешних стен. Эти кроты войны трудились под землёй и день, и ночь – их ночь была вечной. Они гибли во мраке под завалами один за другим, но неуклонно продвигались строго по направлению к башням.

И вот, наконец, 15 мая почти одновременно рухнули 5 башен внешних стен. Резня между внешними и внутренними стенами была очень кратковременной и сильно разочаровала сарацин, жаждавших крови и грабежа. Визжащие от восторга головорезы неожиданно натолкнулись на стену из тамплиеров, которые образовали дополнительную линию обороны, давая возможность всем остальным франкам вовремя укрыться за внутренними стенами.

Магистр де Боже, конечно, знал о работе султанских сапёров и не сомневался, что внешние стены скоро рухнут. Докладывать об этом королевскому совету он больше не пытался. Бароны пребывали теперь в состоянии откровенно неврастеническом, легко переходя от беспросветного отчаянья к победным восторгом, мало на чём основанным. Магистр коротко выступил на заседании Верховного капитула Ордена:

– Братья, мы все должны понимать, что падение Акры неизбежно. У тамплиеров сейчас должно быть две заботы: спасти честь Ордена и спасти женщин и детей, которых в Акре слишком много. Уже сейчас мы должны предоставить возможность покинуть Акру всем, кто этого желает, но вы знаете, что большинство граждан не хочет покидать город. Они надеются на чудо просто потому, что им некуда плыть. Их нигде никто не ждёт. Со дня на день падут внешние стены. Все тамплиеры должны сейчас находиться между внутренними и внешними стенами. Боевые силы должны быть распределены так, чтобы с минимальными потерями прикрыть отход, иначе враг на наших плечах сразу же прорвётся за вторую линию обороны. Если я погибну, помните – главное спасти женщин и детей.

Операцию по прикрытию отхода за внутренние стены тамплиеры исполнили блестяще – чётко, согласованно, железно. Но уже через три дня, 18 мая, султан бросил едва ли не все свои войска на общий штурм остатков крепости. Впрочем, это было не совеем так – едва ли не все войска султана атаковали одну-единственную башню, именуемую «Проклятая». Эту башню защищали тамплиеры.

Храмовники, вполне привычные к тому, чтобы драться каждому против нескольких десятков врагов, такого численного превосходства противника, кажется, ещё не знали. В Проклятой башне каждый тамплиер дрался против нескольких сот сарацин. Вскоре тамплиерский гарнизон, конечно, выбили из башни, буквально выдавили бессмысленно-огромной сарацинской массой, но едва врагам это удалось, как остатки тамплиерского гарнизона услышали твёрдый голос своего магистра: «В атаку! Всем непрерывно атаковать врага! Вернуть башню или город потерян!».

Тамплиеры, только что казавшиеся совершенно обессиленными, ринулись в контратаку так, как будто в бой вступило свежее подкрепление. «Деус вульт!» – гремел, заглушая грохот боя, магистр де Боже, подняв вверх руку с мечём. Внезапно магистр вздрогнул, остановился. Его лицо осталось почти прежним, лишь более напряжённым. Почти сразу же он стал медленно отходить с поля боя. Один из командоров крикнул ему: «Ах, Бога ради не уходите, мессир. Тамплиеры всё ещё сражаются только потому, что вы здесь. Если вы уйдёте – башню не отбить и город потерян». Впервые тамплиеры увидели на губах своего магистра виноватую, даже стыдливую улыбку, впрочем, говорил он по-прежнему громко, чтобы все слышали: «Братья, я не могу остаться, потому что я мёртв».

Только сейчас ближайшие рыцари заметили, что у него из подмышки торчит стрела. Когда магистр поднимал руку с мечём, стрела попала ему выше доспехов, в единственное незащищённое место. Несколько слов, сказанных очень громко, отняли у де Боже последние силы, он стал медленно сползать с коня. Тотчас спешившиеся рыцари подхватили его на руки, кто-то сразу же принёс валявшийся невдалеке огромный щит, на который положили магистра. Братья понесли его на щите к Тамплю, главной резиденции храмовников в Акре.

Нескольких минут, которые потеряли тамплиеры, когда отвлеклись на смертельно раненного магистра, оказалось достаточно, чтобы их контратака захлебнулась в нескончаемых потоках сарацинов. Но это были пока только передовые отряды султанского войска. Они устремились на юг, вдоль внутренней стены, и отворили ворота Святого Николая, через которые в город хлынули основные силы султана. Акра была потеряна.

В городе началась страшна резня. Мамлюки, султанские гвардейцы, пленных не брали, убивали всех подряд, не взирая ни на пол, ни на возраст. Толпы женщин, многие с детьми на руках, устремились к гавани. Панический ужас, обуявший эту толпу, был таков, что даже если бы ни один сарацин не тронул ни одну женщину, они сами передавили бы друг друга – многие умирали стоя, насмерть задавленные.

А между тем, мамлюки с наслаждением погрузились в самую приятную для себя часть боя. С разбега конями налетая на эту визжащую женскую массу, иных женщин помоложе вырывая из толпы за волосы, сразу же срывая с них одежду, они устраивали посреди этого содома такое непотребство, что даже черти в аду и то, наверное, должны были содрогнуться. Визг стоял такой, что им, казалось, теперь дышали вместо воздуха. Меленьких детей подбрасывали в воздух, и они падали прямо под ноги лошадям. Внутренностями из вспоротых животов были заляпаны и сами сарацины, и ещё уцелевшие женщины. Мамлюки выглядели бесконечно счастливыми, они и мечтать не могли о лучшем празднике.

Немногим христианам удалось пробиться в гавань и вломиться на последние корабли, отплывающие на Кипр. Тут-то и оказалось, что иные христиане, хозяева кораблей (чаще всего это были генуэзцы и пизанцы) не прочь подзаработать на трагедии Акры. Многие знатные сеньоры, пряча под капюшонами искажённые ужасом лица, следовали на корабли под вооружённой охраной моряков – они хорошо заплатили. Некоторые из этих сеньоров были в сутанах священников. Покрой сутаны известен – карманы огромные. Золото в карманах этих бесстыжих святош было всегда. Большинство из них, оплатив место на корабле, имели ещё достаточно денег, чтобы оплатить места так же нескольких женщин и детей, но их даже мысль не посещала отдавать сбережённое золото для спасения жизней этих оборванцев. С фальшиво-сострадательными лицами «святые отцы» смотрели на то, как моряки выбрасывают за борт безденежных женщин, как-то сумевших пробраться на корабль. Вода у берега, казалось, кипела, покрытая головами, как пузырями.

Среди этих кораблей выделялась красивая галера, явно принадлежавшая тамплиерам. По палубе бодро расхаживал самодовольный господин и, сложив руки рупором, кричал: «Самая лучшая галера тамплиеров готова принять на борт каждого, кто заплатит десять золотых! Только щедрые тамплиеры берут так дёшево!». На самом деле эта цена была выше, чем у пизанцев и генуэзцев.

Озлобленные нищие проклинали жадных храмовников, уже не помня о том, что большинство из них было спасено тамплиерскими мечами, а жизни их бы оплачены тамплиерской кровью. Иные всё же недоумевали: что случилось с тамплиерами, всегда такими щедрыми и добрыми? Несчастные не могли знать, что, расхаживающий по палубе наглец – бывший тамплиер, изгнанный из Ордена за то, что в его личных вещах нашли деньги. Когда он понял, что Акре конец, быстро пробрался в порт, извлёк из дорожной сумы утаённый белый плащ и гордо взошёл на единственную стоявшую у причала галеру храмовников. (Остальные корабли тамплиеров ещё за несколько дней до падения Акры отбыли на Кипр, перегруженные гражданскими, которых удалось уговорить покинуть город заблаговременно). Моряки галеры, среди которых не было ни одного рыцаря, только братья-сержанты, знали этого предателя, как своего, не ведая, что он уже исключён из Ордена, и подчинились его приказам. Они пришли в крайнее недоумение, когда сей благородный рыцарь занялся громогласным вымогательством, и уже были готовы задать ему несколько вопросов, но не успели.

Всё внимание сержантов было приковано к самозванному капитану, они не заметили, как к борту галеры тихо подошла лодка с тремя рыцарями Храма. Из лодки бесшумно набросили на борт три верёвки с абордажными крючьями и через несколько мгновений все трое уже были на палубе. Предатель не успел ничего ни сообразить, ни сказать. Один из вновь прибывших резко к нему приблизился и нанёс страшный удар в лицо кулаком в железной латной рукавице. Мерзавец рухнул на палубу, обливаясь кровью, рыцарь по-деловому перевернул его на живот, связал руки за спиной верёвкой, потом поставил на ноги, и сорвал с него белый плащ. Он кинул плащ другому рыцарю, который аккуратно сложил его и спрятал в суму.

Прибывшие рыцари не говорили ни слова. Сержанты-моряки так же молча смотрели на них, теперь уже всё понимая. Один из рыцарей, снявши с борта верёвку с абордажным крюком, удлинил её верёвкой, которую подобрал на палубе, свободный конец легко перебросил через рею и закрепил на мачте. Крюк, как маятник зловеще закачался в воздухе. Рыцарь спросил своих спутников:

– Дальнейшее понятно?

– Именем Господа, мессир.

Связанного предателя подтащили к крюку, который раскачивался на уровне его головы и, подхватив подмышки, подняли в воздух, как пушинку. Крюк подвели под рёбра приговорённого и отпустили его. Над морем под Акрой раздался пронзительный визг, какой обычно издают недорезанные поросята. Терпеливо дождавшись, когда казнённый сорвёт голос и, не обращая внимания на то, что он ещё жив, командор (а это был тот командор, который охранял рынок Акры) обратился к морякам:

– Братья-сержанты, ваш капитан – мессир Филипп. Таков приказ магистра, вот пергамент с его печатью. (Сержанты не умели читать, но хорошо знали, как выглядит печать де Боже). Брат Филипп, грузи галеру до отказа одними только бедняками, богатые и без нас спасутся. Иди на Кипр. Прощай.

Командор уже направился к борту, когда один из сержантов спросил его:

– Мессир, что с магистром?

– Смертельно ранен. Надежды на выздоровление нет, – командор бросил эти слова не оборачиваясь, сурово и хладнокровно.

Когда шлюпка с двумя рыцарями плыла к Тамплю, с палубы галеры уже кричали: «На галеру тамплиеров могут подняться только нищие, только те, у кого нет денег».

***

Акра всё ещё не совсем пала. Тампль держался. Это была огромная башня, двумя стенами выходившая в море. Причаливший к Тамплю командор, выйдя из лодки, сразу же пошёл в церковь, где велел себя положить раненый де Боже. Магистр лежал перед самым алтарём на своём белом плаще, который постелили на каменных плитах церковного пола. В церкви было очень тихо, монотонно звучали псалмы на латыни. Эта тишина после непрерывных криков и визгов, запах ладана после запаха крови, так взволновали сурового командора, что он чуть не потерял сознание. Нетвёрдой походкой он приблизился к магистру и, встав на одно колено, почти безразличным голосом сказал:

– Мессир, ваш приказ исполнен.

– Не сомневаюсь, командор, что ты даже мёртвым исполнил бы приказ, спасающий честь Ордена. Счастливой тебе смерти, командор. Ступай.

Эти несколько слов, сказанные еле слышным шёпотом, вконец обессилили умирающего магистра. Командор отступил на несколько шагов и решил постоять немного, преодолеть головокружение, прежде чем выйти из церкви. Тут он заметил сидящего в углу Жерара Монреальского, секретаря де Боже. Верный Жерар молчал, но по его лицу текли непросыхающие слёзы. Командор подошёл к нему и просил шёпотом:

– Как он?

– Молчит. Скоро уже сутки здесь и не говорит ни слова. Велел только отслужить мессу. Исповедался и причастился. Потом велел читать Псалтырь, как над мёртвым. Просил похоронить прямо здесь, в церкви. Попросили сказать прощальное слово братьям – отказался. Говорит, вся моя жизнь – прощальное слово братьям. И жизнь моя, мол, известна. А если что не всем известно, так ты, говорит, Жерар, запиши… я уже записал, как про мёртвого: «И отдал он Богу душу, и был похоронен перед самым алтарём. И благоволил ему Бог. От его смерти был великий ущерб». Поторопился записать, потому что, боюсь, не успею, убьют. (Жерар успел. Он написал, пережившую века «Хронику тамплиера из Тира»).

Их прервал очень отчётливо и твёрдо прозвучавший голос магистра: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, но глаголу Твоему с миром». Жерар рванулся к де Боже. Магистр был уже мёртв. Тотчас об этом узнали все рыцари, бывшие в храме, но церковные своды не огласились ни единым воплем. Рыцари по-деловому начали доставать плиты церковного пола, потом мечами рыли очень плотный грунт и горстями извлекали его. Магистра по тамплиерскому обычаю похоронили без гроба, завернув в плащ и положив на дно могилы лицом вниз. Капеллан начал случить панихиду. Рыцари сразу же покинули храм для битвы.

***

Оборону Тампля Акры возглавил маршал Ордена Пётр де Северин. Вот уже 5 дней тамплиеры отбивали все атаки султанской гвардии – мамлюков. Этот последний бой отнюдь не был бессмысленным. В Тампле укрылось немало женщин и детей. Сражались, пока искали хоть какие-нибудь плавучие средства, чтобы отправить их на Кипр. У подножия башни, на берегу, в укрытом месте, куда сарацины так и не смогли проникнуть, тамплиеры собрали все большие и малые суда, какие только могли. Печальный Жерар Монреальский сидел на берегу, на огромном камне и, больше не пытаясь изображать мужественного воина, не сдерживая слёз записывал: «И когда все эти корабли одновременно подняли парус, рыцари Храма издали громкий крик радости. И отплыли корабли, и пошли на Кипр, и были спасены добрые люди, находившиеся внутри Тампля».

Эвакуировали многих, но не всех. Сначала была надежда, что с Кипра придёт хоть один корабль, но вскоре поняли – корабля с Кипра не будет. Призрачная надежда на милосердие султана стала казаться всё же более реальной, чем надежда на эвакуацию оставшихся женщин и детей.

Храбрый маршал де Северин нисколько не возражал против того, чтобы погибнуть самому. Для того, чтобы спасти своих рыцарей, он и пальцем не пошевелил бы, и уж тем более не пошевелил бы языком. Тамплиеры никогда не обсуждали такую бессмысленную, по их убеждению, тему, как спасение собственной жизни. Однако необходимость спасения оставшихся в Тампле женщин и детей любой ценой, кроме потери чести, так же не вызывала у маршала сомнений. Таково было единственное завещание Гийома де Боже, которого Пётр считал человеком воистину великим, таким, что все короли земли вместе взятые не стоили его одного.

***

Тем временем султан пребывал в тихом мрачном бешенстве. Победа досталась ему без чести и без славы. Акру взяли не прославленные султанские гвардейцы-мамлюки, а ничтожные кроты – сапёры. О такой победе поэты не будут слагать песни. Впрочем, песни, может быть, и появятся, только не о его презренных головорезах-мамлюках, на которых сам султан теперь не мог смотреть без отвращения, а о героических тамплиерах, погибающих непобеждёнными. Султан подумал о том, что не доведёт его до добра увлечение персидской поэзией. Песни лишают мужества. Он – воин великого джихада, ему подобает пылать священной ненавистью к неверным, а он прославляет в своём сердце доблесть этих христианских псов. Мамлюки завладели всей Акрой, но вот уже неделю топчутся у страшной тамплиерской башни. Рыцари отбили все атаки и даже сапёры, на сей раз, кажется, оказались бессильны. Грунт, говорят, слишком твёрдый. Султан лениво бросил своему визирю:

– Когда саперы обещают закончить подкоп?

– Говорят, не раньше, чем через недёлю.

– Половине этих землероек отруби головы, остальным скажи: закончить подкоп за три дня. Пошли посольство к тамплиерам. Всем обещай жизнь. Обещай, что хочешь, но они должны сдаться.

***

Маршал де Северин согласился на султанское предложение о капитуляции – условия были почётными – выход с оружием, без выкупа, с любым имуществом. Почти сразу же в Тампль прибыл эмир Хамы с сотней мамлюков. Вскоре маршал и эмир вдвоём и без оружия поднимались на самый верх башни по узкой винтовой лестнице. Маршал бережно снял закреплённый на самом верху Босеан – орденское знамя. Эмир укрепил султанский стяг с полумесяцем. Они посмотрели друг на друга долгим пристальным взглядом. Эмир – восхищённо и изучающее, маршал – устало и понимающе. Говорить, казалось, было не о чем, но эмир мечтал об этой встрече. Он сказал:

– Ваш магистр был великим воином. И ты, маршал – великий воин.

– И султан, и эмир так же великие воины, – голос маршала прозвучал довольно равнодушно. В иной ситуации эмир оскорбился бы этим, но не сейчас:

– Мне хотелось бы воевать с тобой плечом к плечу, маршал!

– Это можно устроить. Примешь христианство. Затем примешь монашество. Помня о нашем старом знакомстве, могу тебя взять к себе оруженосцем. Будешь хорошо служить – станешь рыцарем. Тогда и повоюем плечом к плечу.

Это было смертельное оскорбление. Эмир воздал хвалу Аллаху за то, что маршала никто не слышал, а иначе одному из них пришлось бы тут же умереть. Но эмир с куда более лёгким сердцем перерезал бы глотки всей своей мамлюкской сотне. Эти франки, они… не такие. Петр никогда не стал бы так ползать на брюхе перед своим королём, как он, эмир, ползает перед султаном. Тамплиеры, даже складывая оружие, ведут себя, как победители. Да ведь они и есть победители. А он, эмир, опозорен и повержен. В душе воина джихада неожиданно проявились давно нараставшие изменения. Он с радостью признал, что побеждён маршалом и не почувствовал в этом никакого бесчестия.

– Мне очень жаль, маршал, что мы никогда больше с тобой не свидимся.

– Как знать, владыка Хамы, как знать, – лицо Петра де Северина, неожиданно освободившись от маски усталости, вдруг стало таким добрым, каким, эмир был уверен, не может быть лицо ни одного смертного.

Они спускались вниз. Там все уже были готовы к исходу. И хладнокровно равнодушные тамплиеры, и смертельно перепуганные христианские женщины, и мамлюки, глаза которых сверкали нездоровым похотливым блеском. Их бесстыдное разглядывание христианок ничего доброго не предвещало. Всего мгновение потребовалось для того, чтобы ситуация вышла из-под контроля – один мамлюк шагнул к христианке и рванул её одежду, сразу же все слуги султана, дико завизжав, бросились на женщин.