Книга Бассейн в гареме - читать онлайн бесплатно, автор Наталья Николаевна Александрова. Cтраница 3
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Бассейн в гареме
Бассейн в гареме
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Бассейн в гареме

Наливая себе вторую чашку кофе, он вдруг понял, что разубеждать его не нужно. Из Эрмитажа украли картину. Судя по обстоятельствам кражи, украл ее случайный человек, преступление не было заранее обдумано: Клод Жибер – не тот художник, ради которого сознательно пошли бы на такой риск. Смотрительница случайно ушла из зала, картина была не на сигнализации, какой-то гастролер снял веревочку, вырезал картину – и был таков. Вокруг кражи создалась такая шумиха, что вор не решится эту картину продавать… А вот Джек сразу заинтересовался, и у него наверняка уже есть покупатель. А если есть покупатель – значит, должен быть и продавец. Это при социализме спрос опережал предложение, а у нас теперь капитализм, и предложение уверенно опережает спрос. Продавец всегда найдется, а раз так – почему бы этим продавцом не стать ему, Гоше Фиолетову? Что, нет картины? Да он запросто найдет приличную копию, кому придет в голову проводить экспертизу? Ведь картина украдена прямо из Эрмитажа – какие еще нужны доказательства ее подлинности? Самое главное – он, Гоша, гораздо умнее и образованнее всей этой криминальной и полукриминальной новорусской публики, так неужели он не сможет перехитрить их, убедить в том, в чем нужно, и заставить заплатить ему деньги, настоящие, большие деньги!

При мысли о больших деньгах Гоша не растаял и не впал в маразм, как сделали бы многие другие на его месте, – напротив, мысль о деньгах подействовала на его мозг, как допинг действует на спортсмена. И к тому времени когда в дверь позвонил Джек, план уже окончательно созрел.

– Здорово, Аль Капоне недорезанный! – завопил Джек с порога.

Гоша повертел пальцем у виска, тщательно запер дверь и повел гостя на кухню.

– Во-первых, – начал он, наливая Шмыгуну кофе, – ты долго думал, когда по телефону начал болтать?

– Ну извини, я ничего такого не сказал.

– А что, если все наши телефоны теперь на прослушке? Ну ладно, это отдельный разговор. А во-вторых, если хочешь быть в деле, найди стоящего покупателя.

– Вот это серьезная тема, – кивнул Джек, – значит, картина у тебя?

– Нет, у римского императора Октавиана Августа!

– Ну, парень, ты даешь! – Джек довольно хохотнул. – А картина-то стоящая? Сколько с покупателя запрашивать?

– Вот тут, Джек, начинается самое интересное, – негромко сказал Гоша, отодвигаясь от стола, – начинается то, за что я тебя действительно возьму в долю. Дело в том, что картина эта не бог весть что, третий сорт. – Увидев, как Джек скисает, Гоша продолжил: – Настоящие ценности охраняют посерьезнее, к ним просто так не подберешься. Но мы должны убедить покупателя в том, что предлагаем ему шедевр…

– По-русски говори, – вставил Джек.

– Предлагаем настоящую, реально дорогую вещь. Ну, это не так уж трудно: ведь картина прямо из Эрмитажа, там туфты не держат, это все знают. Нам теперь надо, чтобы кто-нибудь достаточно авторитетный заявил по телику или еще где-нибудь, что эта мазня стоит, допустим, миллион баксов. Тогда у нас ее тысяч за триста запросто купят. Сумеешь ты такое организовать?

Джек смотрел на приятеля с уважительным изумлением:

– Ну, Гошка, ты голова! Здорово придумал! У Мусы кого только нет – найдем какого-нибудь козла посолиднее, он за штуку зеленых все, что хочешь, скажет. Ну, я всегда в тебя верил…

Гоша вдруг замер и присмотрелся к приятелю. Плутоватые глазки Джека помимо его воли шныряли по углам.

– Эй, дружище! – Гоша слегка ударил ладонью по столу. – Ты что это задумал? Ты думаешь, у меня картина дома? И не надейся! Она очень надежно спрятана. Если ты рассчитываешь меня кинуть – лучше сразу отдохни от этой мысли! Запомни, хорошо запомни: картина у меня, и без меня у вас ничего не получится. Это моя операция, тебя, так и быть, возьму в долю, но уж обставить меня и не надейся. Я все продумал и не выпущу дело из-под контроля!

– Что ты, что ты! – Джек сделал совершенно честные глаза и даже вскочил со стула. – Что ты такое подумал? У меня и в мыслях такого не было, за кого ты меня принимаешь? Это твоя тема, ты во всяких картинках разбираешься как бы – что я, не понимаю, что ли? Конечно, у покупателя и доверия к тебе больше будет. Что ты, у меня и в мыслях не было тебя кидать!

– Ну смотри, – примирительно заговорил Гоша, – возможно, мне и показалось, но ты свои глазки-то блудливые притуши. И Мусе своему передай, чтобы и не пытался на меня наезжать.

Про себя Гоша подумал, что самое удачное в сложившейся ситуации – это как раз то, что картины у него нет, иначе ее либо украли бы, либо отняли. А так – попробуй, отними! – как было написано на вкусных шоколадных конфетах советских времен. Нельзя украсть то, чего нет. А вот продать – можно. Продажей того, чего нет, занимались и занимаются во все времена тысячи преуспевающих бизнесменов. Продавали в прежние времена тысячи тонн хлопка, существующего только на бумаге, миллионы тонн нефти, присутствующей только в отчетах, десятки тысяч шкурок соболя и норки, наличествующих только в накладных, – и из этих несуществующих шкурок шили вполне реальные шубы, из невидимого кирпича строили замечательные, абсолютно видимые и ощутимые особняки.

То же самое происходит и сейчас, только на другом витке исторического развития, а значит, на другом уровне качества. И почему бы ему, Гоше Фиолетову, не влиться в эти толпы процветающих и не продать с большой выгодой для себя несуществующую картину? Тем более что картина эта на самом деле существует – до вчерашнего дня ее многие видели, – и заинтересованные лица уверены, что сейчас картина у него, Гоши.

«Аристархов», – подумал Гоша.

В сложившейся ситуации ему нужен Аристархов.

Гоша вспомнил сегодняшний сон. Во сне он видел Аристархова. По всему выходило, что сон был в руку.


Андрон Аскольдович Аристархов, которого студенты, изощрявшиеся в остроумии, называли «А.А.А.» (при этом полагалось кряхтеть, как бабушка кряхтит внуку, сидящему на горшке), был самым богатым человеком в Академии художеств. Ездил Андрон Аскольдович на сверкающем черным лаком джипе «тойота-лендкрузер» с шофером – прямо как какой-нибудь крупный авторитет. Те, кому случалось побывать в квартире Аристархова, выходили оттуда с круглыми от изумления глазами, а на дачу к себе он от греха вообще никого не пускал.

Удивительное благосостояние профессора Аристархова базировалось не на его художественном таланте и не на денежных поступлениях от богатых зарубежных родственников. Профессор замечательно использовал свою основную специальность. Он преподавал в академии технику живописи, и чтобы получить зачет по его курсу, каждый студент должен был качественно скопировать какой-нибудь шедевр прошлых веков из коллекции Эрмитажа или Русского музея. Закончив копию и отмыв руки от краски, студент нес работу Аристархову, получал свой законный зачет и, облегченно вздохнув, отправлялся пить пиво в какое-нибудь недорогое заведение – по установленной традиции требовалось обмыть зачет с друзьями. Про свою курсовую работу студент никогда больше не вспоминал. А она, его курсовая работа, то бишь вполне сносная копия Рембрандта или Левитана, Мурильо или Боровиковского, благополучно всплывала в Париже или в Берлине, где приличные копии мастеров прошлого всегда в цене. Каналы вывоза копий за границу у профессора были надежно налажены, все нужные люди получали свою долю… кроме студентов. Но студенты получали положенные зачеты и больше ничем не интересовались.

Некоторые коллеги по Академии художеств пытались сунуть нос в аристарховский бизнес, но, получив по этому носу, быстро утешались старым изречением: «Каждому – свое».

Вот об этом-то профессоре Аристархове вспомнил в решающий момент Гоша Фиолетов. Дело в том, что Гоша иногда тоже был нужен Андрону Аскольдовичу, поскольку мог организовать для очередных студентов разрешение на копирование эрмитажных картин. От аристарховских денег Гоше перепадали совершенные крохи, но он кое-что знал о пресловутом бизнесе. В частности, он знал, что один из студентов несколько недель назад копировал злополучную картину Клода Жибера. Очень возможно, что копия еще не покинула пределов России, не нашла своего хозяина, а в этом случае следовало незамедлительно ее приобрести. Приобрести любым способом.

Надо сказать, что в таком удивительном совпадении не было на самом деле ничего удивительного. Аристархов очень часто поручал своим студентам копировать картины французских художников середины и конца XIX века, далеких от импрессионизма, так называемую салонную живопись: он считал, что копирование их гладких, тщательно выписанных, лессированных холстов гораздо больше дает студентам, изучающим технику живописи, чем повторение размашистых выразительных полотен импрессионистов и постимпрессионистов.


Снаружи дверь квартиры профессора Аристархова наводила на мысль о дремучей запущенной коммуналке. Облезлая краска отставала слоями, пузырилась, на самом видном месте красовалась выразительная надпись, грязно-бурым аэрозолем сообщавшая о моральных и физических достоинствах некоей Катьки. Дверь была шедевром маскировки: ни один уважающий себя вор-домушник не стал бы марать об нее руки, ему бы и в голову не пришло, что за такой дверью может находиться одна из самых роскошных квартир Петербурга. Но если бы догадливый вор решил все-таки вскрыть эту дверь – он столкнулся бы с большими трудностями, потому что под обшарпанным дверным полотном скрывалась мощная сейфовая конструкция с массой всевозможных хитростей. В частности, даже открыв при помощи замысловатых отмычек два сверхсовременных замка, злодей был бы неприятно удивлен: дверь по-прежнему не шелохнулась бы, потому что существовал третий замок, без всякой замочной скважины, открывавшийся сквозь дверь инфракрасным лучом, как автомобильная сигнализация. На вопросы удивленных знакомых, не проще ли поставить в квартире сигнализацию, Аристархов хитро прищуривался и говорил: «Душа моя, они-то сами и наведут грабителей, а потом разбирайся с кем хочешь!»

Профессор Аристархов был человек недоверчивый.

Гоша Фиолетов остановился перед знаменитой дверью и покачал головой. Бывать у профессора в квартире ему прежде не случалось, но о двери он слышал. Гоша нажал на кнопку звонка и приготовился ждать, учитывая сказочные размеры квартиры, но почти мгновенно за дверью раздались щелчки и скрипы открываемых запоров, и дверь медленно отворилась. Фиолетов удивился было тому, что его даже не спросили из-за двери, кто он такой, но тут же сообразил, что его наверняка осмотрели через видеокамеру, и, скосив глаза к потолку, увидел крошечный глазок, ловко спрятанный среди полуобвалившейся лепнины.

В дверях стояла маленькая старушка с личиком сморщенным, как печеное яблочко, – знаменитая Лизаветишна, домработница Аристархова и едва ли не его нянька. Сколько лет Лизаветишне – никто не знал, но старые преподаватели академии, помнившие ее еще в семидесятые годы, говорили, что с тех пор она нисколько не изменилась.

– Здравштвуй, голубчик! – прошамкала старуха, окинув Гошу цепким, оценивающим взглядом. – Проходи, ждет. – И, посторонившись, пропустила гостя.

В просторном холле, куда попал Гоша, пол был выложен узорным, едва ли не дворцовым паркетом из ценных пород дерева. В углу, под гигантским зеркалом в стиле ампир, на резной консоли карельской березы красовалась небольшая статуэтка – Гермес, хорошая французская копия XVIII века с римского оригинала. Не задерживаясь в холле, Гоша пошел в указанном Лизаветишной направлении. Коридор был так длинен, что впору ездить по нему на мотороллере. Стены украшали бронзовые бра и немецкие гравюры начала XIX века. Наконец коридор закончился, и Гоша вошел в кабинет хозяина. Роскошь кабинета подавляла неподготовленного человека – старинные портреты в массивных рамах, мебель черного дерева, отделанная тисненой кордовской кожей, кожаные, с золотым тиснением, корешки книг…

Гоша постарался не пялиться на всю эту роскошь. Он прошел к столу. Аристархов поднялся ему навстречу, протянул руку. Красноватые глаза альбиноса смотрели весьма доброжелательно, на массивном выразительном лице стареющего римского патриция играла высокомерная улыбка.

– Ты, душа моя, на редкость точен… для представителя молодого поколения. И галстук у тебя под цвет фамилии. Ладно, душа моя, не обижайся на старика, говори, зачем хотел видеть.

– Такое дело, Андрон Аскольдович, – начал Гоша, растягивая слова и думая, как бы половчее подойти к старому живоглоту.

– Ты не мямли, не мямли, не люблю, – поторопил Аристархов, – говори прямо, чего надо.

– Ваши ребятишки недавно работали у нас в Эрмитаже, на третьем этаже. Я еще помогал вам с разрешением… Тогда ведь Жибера тоже копировали… Так у вас эта копия уже ушла?

– «Бассейн в гареме»? – Аристархов привстал, глаза его хищно загорелись, в массивной напряженной фигуре появилось что-то тигриное. – Гоша, душа моя, ты что там такое удумал? Мой старый красный нос чует запах денег!

– Андрон Аскольдович! – взмолился Гоша. – Неужели вам денег не хватает? У вас такой бизнес – дай Бог всякому! Неужели нужно отнимать у меня мою маленькую конфетку?

– Ну-ну, – усмехнулся Аристархов, – знаю я эти конфетки! Опасно играешь, душа моя! Кража из Эрмитажа – это громкое дело! Такого, пожалуй, никогда не было! Его будут серьезно копать, не дай Бог попадешь в поле зрения.

– Андрон Аскольдович, не будем о неприятном, давайте по-дружески: я у вас куплю эту копию – и расстанемся по-хорошему. И я вам всегда помогу с разрешениями на копирование… договорились? По глазам вижу, что договорились! И вам будет гораздо спокойнее: сами же говорите – игра становится опасной, около эрмитажной кражи лучше не суетиться, как бы тут и ваш бизнес не высветился… А так вы отдадите мне эту копию – и никаких проблем, знать ничего не знаете… Да вы сами посудите: теперь вывезти копию Жибера из страны практически невозможно, каждый мальчишка на таможне при виде этой картины сделает стойку и увидит себя в новых погонах!

– В твоих словах, душа моя, есть резон, – осклабился Аристархов, – но сам посуди: тебе эта картина нужна, ты явно собираешься сделать на ней хороший бизнес, как я могу такой случай упустить? Бог, дорогой Гоша, велел делиться, – наставительно продолжал Аристархов. – Так что я тебе копию, конечно, отдам, но не даром же, душа моя, не даром! Ну, можно сказать, почти даром: по старой дружбе уступлю за пятнадцать тысяч.

– Долларов?! – ужаснулся Гоша.

– Ну не эскудо же, душа моя.

– Андрон Аскольдович, побойтесь Бога! Что вы такое говорите? Да вы за такие деньги и в Париже ее не продадите! Настоящий-то Жибер ненамного больше стоит! А здесь вам никаких хлопот: ни вывозить, ни с таможней разбираться, ни покупателя искать. Получили деньги из рук в руки – и спите спокойно.

– Душа моя, я ведь прекрасно знаю, что ты наверняка уже нашел покупателя, значит, копия тебе нужна позарез. Плати, дорогой, или отваливай.

– Андрон Аскольдович, акула вы моя ненаглядная! Мироед мой сахарный! Вы же пожилой человек, профессор, почему же вы так выражаетесь? «Отваливай» – это слово не из вашего лексикона. И такая хватка, простите меня, тоже вам не к лицу. В вашем возрасте пора бы и о душе подумать!

– Ну, душа моя, я сказал. Хочешь картину – плати.

– Ну посудите сами! Подлинный Жибер в лучшем случае стоит пятьдесят – шестьдесят тысяч! Сейчас вокруг него скандал, за настоящую цену его никто не купит, в лучшем случае какой-нибудь сумасшедший заплатит тысяч двадцать. А у вас же как-никак копия! Ну поимейте совесть!

– Душа моя, – профессор Аристархов откинулся на спинку кресла и, полузакрыв глаза тяжелыми веками, следил за Фиолетовым, как старый пресыщенный кот следит за несчастной затравленной мышью, – душа моя, копия у меня, она тебе нужна. Даже если ты продашь ее за двадцать штук – все равно немножко на ней наваришь. Так что соглашайся, других предложений не будет.

Гоша посмотрел на Аристархова с уважительной ненавистью и сказал:

– Ах вы, живоглот недорезанный! Хотел с вами по-хорошему договориться, думал, дам вам заработать лишнюю копейку и сам побыстрее вопрос решу. Но раз уж вы так настроены – оставайтесь при своей мазне. Художников безработных пруд пруди, они мне за гроши с репродукции копию сделают! Прощайте!

Гоша сделал вид, что встает и собирается уходить. Аристархов открыл глаза и взглянул на Гошу так, как будто увидел его впервые.

– Растешь, растешь, душа моя! Ну и сколько бы ты предложил старику, чтобы… закрыть побыстрее свой вопрос?

– Максимум две тысячи! – отрезал Гоша, почувствовав отчетливый перелом в ходе разговора.

– Ну возьми себя в руки! – возмутился Аристархов. – Такие цифры называть в моем кабинете просто неприлично!

– Вы торгуетесь, как извозчик! – Теперь уже Гоша посматривал на профессора с чувством превосходства. – Скоро бросите на пол шапку и будете ее топтать. И знаете еще что, Андрон Аскольдович? Вы забыли прибавить «душа моя». Хотите две тысячи – берите, не хотите – я ухожу. Другой цифры вы от меня не услышите.

На самом деле Гоша готов был заплатить три тысячи – это были все его сбережения, и он принес эти деньги во внутреннем кармане пиджака, но, почувствовав, что Аристархов сдается, решил стоять на своем.

– Ладно, душа моя, грабь, убивай… Только ради нашей старой дружбы!

Аристархов встал из-за стола, подошел к одному из книжных шкафов. Достав из кармана связку ключей, поколдовал над одной из книжных полок шкафа, загородив ее своим массивным телом. Шкаф неожиданно отъехал в сторону, открыв проход в небольшую кладовку. Аристархов покосился на Гошу и шагнул в открывшийся проем. Гоша с любопытством наблюдал за ним, но ничего разглядеть со своего места не сумел. Через полминуты профессор вернулся, держа в руке свернутый в трубку холст.

– Вот, душа моя, твой Жибер, и помни мою доброту!

Гоша отсчитал двадцать сотенных купюр с портретом президента Франклина, Аристархов демонстративно проверил каждую на ультрафиолетовом детекторе.


По дороге домой Гоша остановил машину возле малоприметной подворотни на Московском проспекте. Взяв сумку с заднего сиденья, зашел во двор, толкнул дверь с надписью «Срочное фото». На скрип двери из-за занавески вышел коренастый плотный грузин с трехдневной щетиной на подбородке. Увидев Гошу, он широко улыбнулся:

– Привет, генацвале, давно не заходил!

Фотограф закрыл дверь на замок, повесив на нее табличку «Технический перерыв». Гоша зашел за занавеску и поставил на маленький обшарпанный столик бутылку коньяку.

Хозяин фотоателье Шота Джинчарадзе был старинным Гошиным приятелем, они учились вместе в старших классах школы. Шота приехал с родителями в Петербург, тогда еще Ленинград, из Батуми – влажного и жаркого мандаринового рая. Они быстро подружились с Фиолетовым, их сблизила общая страсть к «тяжелому металлу», они обменивались дисками, переписывали друг у друга «АСДС» и «Металлику». После школы их пути разошлись, Гоша занялся искусствоведением, а Шота вместе с отцом работал в доставшейся им от родственника маленькой частной фотографии. В девяносто пятом году Шота в одночасье схоронил обоих родителей – отец умер от опухоли в мозгу, а мать просто не смогла пережить смерть любимого мужа. Шота остался один, работал по-прежнему в фотографии. Гоша Фиолетов наведывался к нему время от времени, по старой памяти они слушали «металл», вспоминали школьные годы и выпивали рюмку-другую.

– Шота, дружище, есть у тебя надежное место? Мне нужно на некоторое время спрятать одну вещь.

Шота с любопытством взглянул на друга:

– Как не быть? Сам понимаешь, я тут один, как памятник на площади, у всех на виду: то рэкет налетит, то налоговая, не к ночи будь помянута. Конечно, надо иметь надежное местечко… Большую вещь спрятать надо?

Гоша расстегнул сумку и вынул завернутый в холстину рулон. Шота кивнул. Он включил настенное бра и выключил освещавший его маленькую комнатку потолочный светильник. Затем он встал на табуретку и повернул плафон светильника вокруг оси. Плафон отъехал в сторону, открыв в потолке пустоту вроде маленькой потайной антресоли. Там лежали какие-то бумаги. Шота взял у Гоши сверток, убрал в тайник и вернул плафон на место.

– В разных местах искали, – сказал он, слезая с табуретки, – стены простукивали, пол поднимали, но на лампу никто не смотрел – глазам больно. Ну, генацвале, как живешь? – И Шота поставил на стол два стакана.

Безобидный вопрос приятеля почему-то расстроил Гошу. Он выпил залпом полстакана коньяку и с горечью уставился на обшарпанную стену фотоателье.

Как он живет? Ему неожиданно стало жалко себя, жалко до слез. Собственная жизнь показалась ему такой же жалкой и обшарпанной, как эта стенка в неровных потеках масляной краски. Да, он работал в Эрмитаже, тысячи искусствоведов во всем мире мечтают о такой работе… Да, он сумел защитить кандидатскую диссертацию на тему портретной живописи Робера Лефевра… Но при всем том он перебивался на нищенскую зарплату в семьдесят долларов, которую просто неприлично было бы назвать какому-нибудь зарубежному коллеге… Он ни разу не был в Италии – а как можно изучать искусство, не побывав в этой его колыбели, не пожив несколько месяцев во Флоренции, не изучив как свои пять пальцев каждый зал Уфицци и академии, каждое здание на пьяцца Синьории и Калимала… Не как турист промчаться галопом по сказочным городам Ломбардии и Тосканы, а жить там, ходить не торопясь по их булыжным мостовым, встречать рассвет на берегу Тибра и Арно, пить кофе на площади Святого Марка и кьянти в уличном кафе напротив Церкви-на-Арене… Да что там, изучая французскую живопись, он даже не был в Лувре!

– Что пригорюнился, генацвале? – Шота хлопнул Гошу по плечу и подлил в его стакан коньяку. – Все пройдет!

«Да, – подумал Гоша, – все пройдет. Жизнь вообще коротка, и одним достаются в ней цветы, а другим только шипы».

Он вспомнил кривоногого Мусу с холодными трезвыми глазами и подумал, что тот на одну пьянку может выбросить столько денег, сколько Гоша зарабатывает за год… А может быть, и больше.

«Ничего, – подумал он, – я заставлю вас заплатить».

Он понимал, что играет с огнем, что с такими людьми, как Муса, не шутят, но отступать уже не мог. Не мог и не хотел.

Гоше пришлось оставить машину во дворе возле фотоателье и добираться до дома на частнике. Когда он, слегка покачиваясь и вполголоса напевая старинную аджарскую песню, поднялся к двери своей квартиры, его кольнуло нехорошее предчувствие. Что-то было явно не так.

Когда он открыл дверь, о предчувствиях можно было не говорить: не так было абсолютно все. Трудно было бы сказать, что было так.

Квартира была перевернута вверх дном. Все книги из книжных шкафов были выброшены на пол, а сами шкафы выдвинуты на середину комнаты. Одежда из платяного шкафа валялась на ковре вперемежку с черновиками кандидатской диссертации и старыми газетами. Диван вспорот. На кухне было не лучше – из пеналов и шкафчиков вытряхнули все содержимое, точно так же обошлись с холодильником.

«Слава Богу, – подумал Гоша, – что искали картину, а не бриллиант: по крайней мере не высыпали из банок крупы и кофе».

Злость при виде учиненного разгрома смешивалась у него в душе со злорадным торжеством: незваные гости ничего не нашли, да и не могли ничего найти. Трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет!

Прежде чем начать уборку, Гоша набрал номер мобильника Джека и сказал:

– Я ведь тебе говорил, что картина надежно спрятана. Какого черта вы у меня рылись? Я могу рассердиться и отказаться от нашего сотрудничества.

– Что такое, в чем дело? – залепетал Джек. – О чем ты, Гошка? Что-то случилось?

– Случилось, – усмехнулся Фиолетов, оглядывая многострадальную квартиру, – и не делай вид, что вы с Мусой тут ни при чем.

– Да я ему говорил, – заныл Джек, на ходу сменив тактику, – говорил, чтобы он не совался… да разве ж он послушает?

– Так вот, пусть теперь послушает! – рявкнул Гоша. – Если еще что-то такое задумает… я… я к Штабелю пойду! Это его тема. Он твоему Мусе грабли пооборвет!

Упоминание легендарного Штабеля, уголовного авторитета, контролирующего антикварный бизнес в городе, так подействовало на Джека, что он надолго замолчал, несмотря на дороговизну мобильной связи. Наконец, когда Фиолетов уже подумал, что их разъединили, Джек выдавил:

– Не вздумай обращаться к Штабелю! Я с Мусой поговорю, ты не беспокойся, это не повторится.

– То-то! – отчеканил Гоша, подумав, не переборщил ли он. – Вы лучше занимайтесь своим делом, я что-то ничего не слышал в новостях о цене картины. Вы ведь обещали подсуетиться?

– Не беспокойся, нашли солидного козла, в вечерних новостях будет. Включи телик в полвосьмого…

Действительно, когда Гоша включил вечерние новости, ведущая в самом начале выпуска сообщила:

«– Весь город обсуждает беспрецедентную кражу картины из Эрмитажа. Только что к нам в студию приехал представитель пресс-службы Городского управления внутренних дел майор Бекасов».