Леди Титаник
– Что ты, мамочка, такое ужасное говоришь? Как же можно с покойницей разговаривать?
– Та! Лизавета, типун тебе на язык! Что ты выдумываешь? Я ж с ней прежде разговаривала, пока она еще была живая… Хорошая такая женщина, к родственникам ехала…
Тем временем санитары вышли из вагона. На этот раз они с видимым трудом тащили носилки, на которых громоздилось накрытое простыней крупное тело. Тетя Каля совершенно случайно оказалась рядом с носилками.
В это мгновение край простыни откинуло ветром, открыв землистое, безжизненное одутловатое лицо.
Тетя Каля застыла как громом пораженная. Она разинула рот, будто силясь что-то сказать, но слова неожиданно застряли у нее в глотке. Надо признать, что такое произошло с Калерией Ивановной первый раз в жизни. Прежде ей никогда не случалось терять дар речи, напротив, она скорее страдала излишней, просто болезненной разговорчивостью.
– Тетя Каля! – Лола бросилась на помощь родственнице. – Тетя! Что с тобой случилось? Тебе плохо?
– Тс-с! – зашипела вдруг тетка, переведя на Лолу округлившиеся от ужаса глаза. – Олечка, пошли отсюда скорее!
– Что такое? – Лола огляделась по сторонам.
Толпа приезжих понемногу редела, и теперь Лола увидела неподалеку на перроне машину «Скорой помощи», к которой неторопливо направлялись санитары со своей ношей, и еще одну машину – невзрачные «Жигули» с мигалкой на крыше и с боевой милицейской раскраской по бортам.
Проводник седьмого вагона разговаривал с мрачным сутулым парнем лет тридцати, в поношенной кожаной куртке и линялых джинсах, словно вышедшим из популярного сериала «Менты». Парень тоскливо курил, в левой руке он держал розоватый мятый листок билета.
– Свириденко, значит… проговорил он, морщась, как от зубной боли, – ну, нет покоя! Еще один глухарь! Свириденко, значит, Калерия Ивановна… ну чистый глухарь, печенкой чую…
Лола изумленно уставилась на тетю Калю и хотела что-то ей сказать, но тетка неожиданно схватила ее за локоть и поволокла в сторону вокзала, как бурный поток тащит легкую щепку.
– Тетя Каля, – Лола попробовала вырваться, но это было совершенно невозможно, – тетя Каля, а как же… Ты же встретить хотела… свою знакомую… черешня…
– Встретила уже! – проворчала та, затравленно оглядываясь. – Покушали черешни!
– Да объясни ты мне наконец, что произошло!
Тетя Каля резко остановилась, приблизила к племяннице побледневшее под многолетним загаром лицо и испуганно прошептала:
– Так то ж и была Захаровна!
– На носилках? – растерянно переспросила Лола.
– Ну да, на носилках!
– А почему этот мент сказал – Калерия Ивановна Свириденко? Кто это – Свириденко?
– Так то ж я! – прошептала тетя Каля, еще больше округлив глаза. – То ж я по третьему мужу Свириденко!
– Господи! – Лола завертела головой, как будто надеялась, что от этого ее мысли прояснятся. – Тетя Каля, да объясни же ты мне наконец, при чем здесь ты?
– Так я же Захаровне свой половинный отдала! Чтобы он не пропал, а ей подешевле ехать! Заодно и черешни ящичек поставили, у нее своих-то вещей немного было! Ящичек-то совсем небольшой…
– Знаю, два пудика, – вставила Лола.
– Ну вот, ты же сама знаешь! – обрадовалась тетка.
– Да ничего я не знаю! – вскрикнула Лола, так что на нее оглянулся проходивший мимо носильщик. – Объясни мне толком, при чем здесь черешня, при чем здесь ты и почему мы удрали с перрона, как преступники?
Лола потеряла способность соображать быстро только оттого, что в данный момент находилась, если можно так выразиться, не на работе и совершенно не ждала от тети Кали никаких криминальных неприятностей. То есть она предчувствовала, конечно, заранее, что на то время, пока у них гостит тетка, о спокойной жизни придется забыть, но чтобы так сразу – и вдруг покойник… это, знаете ли, чересчур.
– Та! – обиженно скривилась тетя Каля. – Ну до чего ж ты все-таки непонятливая! Черешня тут вовсе ни при чем, а я Захаровне отдала свой билет половинный…
– Льготный, что ли? – догадалась наконец Лола.
– Ну да! И документы свои отдала, удостоверение пенсионное и ветерана труда, а то ведь без документов сейчас в поезд не пускают, а с моими документами – это всегда пожалуйста…
– Ужас какой! – воскликнула Лола. – Так выходит, теперь они при ней найдут твои документы… уже нашли…
– Выходит, так! – пригорюнилась тетя Каля.
– Да зачем же мы оттуда сбежали? – Лола оглянулась в сторону платформы. – Надо было подойти, все им объяснить… так и так, это я Свириденко, а погибшая – Захаровна… как ее там по фамилии…
– Карацупа, – горестно сообщила Калерия Ивановна, – Карацупа Мария Захаровна…
– Ну вот! – И Лола сделала шаг в обратном направлении, в сторону представителей законной власти.
– Знаю я этих ментов! – простонала тетя Каля и потянула Лолу за руку. – Привяжутся, потом ни за что не отпустят! Я после первого мужа год на привозе стояла, рынок так у нас называется, так каждый, почитай, день менты налетали, что твои махновцы! И пока не откупишься от них – ни за что не выпустят! Конечно, ваши-то менты пожиже будут, никакого виду… – тетя Каля презрительно поморщилась, – вот у нас, в городе Черноморске, менты – так это менты! Здоровые, пузатые, один капитан Голопузенко чего стоит! Кулак, что твоя тыква, усы, как у моржа, как гаркнет – с деревьев листья падают… но до денег небось ваши тоже жадные! Нет, я к ментам в жизни не подойду! У меня и времени нет, дела важные, и денег нет лишних, чтобы от них откупаться…
– Но как же… – предприняла Лола еще одну попытку, – ведь они теперь тебя запишут как умершую…
– И не уговаривай! – сурово отрезала Калерия Ивановна. – Чтобы я своими ногами к ментам пришла? Хоть умершую, хоть воскресшую – мне наплевать! И Ивану Тимофеичу неприятности… не бывать такому! – И она решительно зашагала прочь.
Оглянувшись, Лола увидела, что милицейская машина, включив мигалку, уехала с перрона, и пожала плечами: переспорить тетю Калю она не надеялась и решила не ставить перед собой нереальных задач. В конце концов, тетя Каля пробудет у них недолго, потом уедет в свой Черноморск, и кто там узнает, что здесь ее посчитали умершей. И с родными несчастной Захаровны пускай она сама разбирается, Лола их знать не знает.
Открыв им дверь квартиры, Леня удивленно протянул:
– А где же знаменитая черноморская черешня?
Из-за его ноги выглядывала любопытная мордочка Пу И. Песик не интересовался черешней, ему просто хотелось быть в курсе всех происходящих событий.
– Ты представь, Ленечка, чего случилось… – начала Калерия Ивановна, но Лола изо всех сил наступила ей на ногу.
Тетя вскрикнула и повернулась к племяннице. Видимо, она прочитала все что нужно на ее лице, потому что замолчала, проглотив готовое сорваться с уст признание.
– Представляешь, – затараторила Лола, перехватив инициативу, – черешня совершенно испортилась! Просто в кашу превратилась! Пришлось прямо там все выбросить…
Тетя Каля хотела возмутиться и вступиться за честь замечательных черноморских плодов, но суровый взгляд племянницы остановил ее, и она только согласно закивала.
– Ну ничего, – усмехнулся Леня, – здесь тоже черешню можно купить, если уж вам так нужно…
Это он сказал зря.
– Черешню? – обиженно проговорила Калерия Ивановна. – Да я ж себе представляю, шо у вас здесь за черешня! Это же не ягоды, а натурально одно горе! Вот у нас в городе Черноморске черешня – это черешня, каждая ягодка что твой помидор…
Тут она спохватилась, вспомнив, какая неприятность случилась со знаменитой черноморской черешней, и быстренько перевела разговор на другие рельсы:
– А ты мне скажи, Ленечка, где у вас нотариусы сидят?
– Нотариусов много, – Леня пожал плечами, – вам все равно к какому?
– Нет, – тетя Каля полезла в одну из своих сумок и начала вынимать из нее все содержимое.
Выложив на тумбочку кусок туалетного мыла «Лесной аромат», полтора десятка огромных пластмассовых бигудей, расческу, по внешнему виду подходящую разве что для вычесывания овец, коробочку с раритетными психотропными духами «Красная Москва», выпущенными в один год с запуском первого искусственного спутника Земли и запрещенными Женевской конвенцией как химическое оружие массового поражения, тетя Каля нашла наконец мятый конверт, надписанный ровным, аккуратным почерком.
– Нотариус Штукен… Штакен… Штокенвассер, – с трудом прочитала она головоломную фамилию.
– Ну так здесь и адрес должен быть. – Леня протянул руку за конвертом, – вот же написано – девятая Красноармейская, дом пять…
– Ой, правда! – обрадовалась Калерия Ивановна. – А я тут-то и не прочитала… надо мне к нему ехать, к этому Штукенштакену. Которая, говоришь, Красноармейская?
– Девятая.
– А сколько же их всего?
– Кажется, тринадцать.
– Ну, поразвели улиц! Хоть бы уж по-разному называли, а то все одни Красноармейские…
– Тетя Каля, а зачем тебе к нотариусу? – переглянувшись с Леней, спросила Лола. – Что у тебя за дела с этим… Штокенвассером?
– Вот у меня лично с ним никаких дел не было! – громогласно ответила тетка. – Я его, этого Штукен… чтоб его… я его в глаза не видела! Но понимаешь, сижу я у себя в Черноморске, как раз черешня поспевать начала, и вдруг Васька-почтальон приносит письмо. Он его, конверт-то, в лужу уронил, когда с велосипеда упал. Они, видишь ли, с шурином как раз День строителя отмечали, шурин у него на стройке прорабом служит. Тоже тот еще фрукт, однажды с лесов свалился, чуть шею не сломал, так с тех пор она у него на сторону. У нас мужики даже песню про него сложили…
И тетя Каля запела на мотив всем известных «Подмосковных вечеров»:
– Что ж ты, милая, смотришь искоса,Низко голову наклоня?У меня, милок, шея сломана —С крыши выбросили меня…Голос у тетки был сильный, как у целого донского казачьего хора. И такой же басовитый. Лола за спиной тети Кали страдальчески подняла глаза к потолку, Маркиз же успокаивающе ей подмигнул. Он взял из теткиных рук конверт и прочитал, что Калерии Ивановне Свириденко надлежит такого-то числа явиться к нотариусу Штокенвассеру по делу о наследстве.
– И не спрашивай меня, от кого наследство! – зачастила тетя Каля. – Понятия не имею, кто мне чего оставил! Может, и вещь-то не стоящая! А только думаю, дай съезжу в Петербург, племянницу проведаю! Уж сколько лет не видались! Пока синенькие не поспели, как раз и обернусь!
– Хм, – произнес Маркиз, – какие зелененькие – знаю, это баксы, наши – это деревянненькие, а вот синенькие…
– Ох, и серый ты, Ленька! – вздохнула Лола. – Синенькие – это баклажаны, все знают.
– Что я – баклажанов не видел! – Леня обиделся, что его обозвали серым. – Ты еще скажи, что я помидоров никогда не ел!
– А разве ел? – завопили хором Лола с теткой. – Да разве здесь, в Питере, это помидоры? Вот у нас в Черноморске два помидора съешь – считай, что пообедал!
Леня с усмешкой наблюдал за родственницами, пока они не угомонились и не стали собираться к нотариусу.
Дверь квартиры захлопнулась за Лолой и ее темпераментной теткой. Маркиз облегченно вздохнул и задумался, как бы ему с пользой и удовольствием провести неожиданно освободившиеся два-три часа, как вдруг он услышал в соседней комнате подозрительный шум. Он собрался уже проверить, какую каверзу на этот раз задумали его четверолапые питомцы, когда шум перерос в оглушительный грохот и наконец затих.
Леня вбежал в комнату, где тетя Каля оставила свои многочисленные пожитки, и увидел картину полного разгрома. Теткины сумки оказались сброшены со стола и валялись на полу, содержимое из них высыпалось, и теперь необъятные лифчики и прочие детали дамского туалета были разбросаны в живописном беспорядке вперемешку с крапивными шампунями, кремами на основе масла чертополоха и прочими столь же впечатляющими изделиями парфюмерной промышленности славного города Черноморска.
Оставалось только радоваться, что предусмотрительная Лола успела убрать в холодильник привезенные тетей продовольственные запасы, которых, безусловно, хватило бы, чтобы накормить значительную часть голодающих Эфиопии или какой-нибудь другой экономически отсталой страны.
Леня огляделся в поисках виновника всего этого беспорядка. Поиски были непродолжительными: груда тетиного белья зашевелилась, и из-под нее с обиженным видом выбрался Пу И. За одно ухо песика зацепилась бретелька розового лифчика, своими размерами напоминающего грузовой парашют, в зубах Пу И сжимал какую-то тоненькую красную книжицу.
– Хорош, нечего сказать! – проговорил Маркиз, освобождая чихуа-хуа от волочащегося за ним дамского аксессуара. – Имей в виду, безобразник, – мальчики такого не носят!
Он присмотрелся к подозрительному предмету, который Пу И держал в зубах, и удивленно присвистнул. Осторожно отобрав у него потрепанную красную книжечку, Леня убедился, что это, не что иное, как паспорт Лолиной тетки Калерии Ивановны.
– Вот две растяпы! – в сердцах воскликнул Маркиз. – Их же без паспорта никакой нотариус не примет!
Пу И громко заскулил, чрезвычайно обиженный тем, что у него отобрали такую интересную игрушку, которой он еще не наигрался, но у Лени не было ни времени, ни настроения утешать его. Он вспомнил адрес нотариуса, к которому собиралась Калерия Ивановна, в две минуты собрался и поехал вдогонку за забывчивыми женщинами.
Маркиз ехал по городу наверняка быстрее Лолы, поэтому, свернув на девятую Красноармейскую, он увидел Калерию Ивановну и Лолу, которые только еще направлялись к нотариальной конторе. Он догнал женщин и отдал тете Кале ее слегка пожеванный паспорт, вкратце высказав свое мнение о рассеянных и забывчивых особах.
Калерия Ивановна расстроилась и заахала, Лола принялась выражать ей свою женскую солидарность, а Леня сказал, что у него есть дела, сел в машину и поехал домой.
Точнее, он только собирался поехать домой, но у него не получилось, потому что, выезжая с Красноармейской на Измайловский проспект, Леня попал в дорожно-транспортное происшествие.
Когда он проезжал перекресток, соблюдая все правила и нисколько не ожидая неприятностей, прямо под его машину подставился новенький красный «Фольксваген Гольф». «Фольксваген» внезапно выехал на красный свет, то есть его водитель был стопроцентно виноват в аварии. Леня вполголоса выругался, выскочил из машины и направился к виновнику, готовый растерзать того на месте.
– Ты, придурок чертов, что вытворяешь? Тебе что, жить надоело? Видел, во что ты превратил мою машину? Ты что, первый день за рулем? – прорычал Маркиз, наклоняясь к окошку «Фольксвагена».
Слова застряли у него в глотке.
За рулем сидела умопомрачительная блондинка в изумительном летнем льняном костюме от «Max Mara». Костюм подчеркивал все несомненные достоинства ее фигуры.
Блондинка заливалась слезами.
– Не первый! – проговорила она сквозь слезы, повернувшись к Лене. – Не первый, а третий!
– Что – третий? – нервно сглотнув, переспросил Леня, настолько потрясенный неземной красотой виновницы аварии, что он уже забыл собственные слова, и только что обуревавшие его чувства мгновенно отступили на второй план.
– Я за рулем не первый, а третий день! – прорыдала блондинка. – И сразу попала в аварию! Не волнуйтесь, я оплачу ваш ремонт, только, пожалуйста, помогите мне добраться до мастерской! Я не могу больше прикоснуться к рулю, у меня от страха все внутри сводит! А эта машина – моего брата, если он увидит, во что я ее превратила, он меня просто убьет!
При этом у нее был такой несчастный и беспомощный вид, что Маркиз незамедлительно поплыл.
На него всегда со страшной, просто убийственной силой действовала женская беспомощность.
– Не нужно ничего платить, – галантно проговорил он, – здесь есть и моя вина… мне следовало быть осторожнее на повороте… а до мастерской я вас довезу в два счета!
Он припарковал свою машину, с грустью отметив, что ей тоже понадобится основательный ремонт, сел за руль «Фольксвагена» и через пять минут доставил свою новую знакомую к ближайшему автосервису, благо, он был расположен совсем рядом, на одиннадцатой Красноармейской.
– Ну, вот мы и на месте, – проговорил он, передавая пострадавшую машину в заботливые руки мастеров, – только, вы знаете, я все-таки решил попросить у вас некоторую компенсацию… не денежную, конечно…
– А какую же? – спросила блондинка, очень мило покраснев.
– Во-первых, скажите, как вас зовут, а во-вторых, разрешите угостить вас чем-нибудь… хотя бы чашкой кофе…
Блондинка улыбнулась, сказала, что ее зовут Аленой, и через десять минут они уже сидели в небольшом уютном кафе на Измайловском.
Здесь подавали очень приличный кофе – больше десятка видов капучино, замечательный вишневый кофе и множество других изысканных сортов для гурманов и любителей благородного восточного напитка. Кондитерские изделия также поражали разнообразием, но Алена отказалась от сладкого, выбрав кофе по-венски и легкий фруктовый салат.
Леня был в ударе, он сыпал шутками, анекдотами и рассказами из собственной жизни, Алена слушала его раскрыв рот, смеялась в самых подходящих местах и, естественно, произвела на Маркиза еще более сильное впечатление, чем в первый момент. Когда Леня спохватился, что не дает своей новой знакомой и рта раскрыть, ему удалось выяснить, что она не замужем, живет на Петроградской стороне вдвоем с братом-программистом, учится на восточном факультете университета. Родители умерли несколько лет назад, старший брат заменил их. То, что средства у них есть, Леня понял сразу – по тому, как Алена одета, какими духами пользуется, на какой машине ездит… точнее, ездила. Действительно, девушка бесхитростно сообщила ему, первому, в общем-то, встречному, что брат у нее – не просто программист, а большой мастер и владелец собственной компьютерной фирмы, небольшой, но процветающей…
Примерно через час Алена спохватилась, что ей пора уходить, но Маркиз напоследок сумел получить номер ее мобильного телефона и расстался со своей новой знакомой совершенно очарованным.
Его машина была здорово помята, следовательно, нужно было тоже отдать ее в ремонт, но Леня не доверял обычному автосервису и поехал к своему старому знакомому Уху, который разбирался в машинах как бог.
По дороге Леня подумал, что Лола, при ее чрезмерно развитой наблюдательности, наверняка пронюхает о его новом знакомстве, в буквальном смысле слова пронюхает, уловив необычный аромат Алениных духов. Поэтому он покрутился в гараже Уха, чтобы перебить тонкий волшебный аромат грубыми мужскими запахами бензина, металла и машинного масла.
Однако когда Лола вечером вернулась домой, она казалась на удивление тихой и не задала Маркизу ни одного вопроса.
– Свириденко! – громко объявила секретарша нотариуса, бледная девица в маленьких круглых очках.
Калерия Ивановна встала и направилась в кабинет.
Она просидела в приемной уже больше полутора часов и очень утомилась от ожидания. Ее деятельная натура совершенно не выносила вынужденного безделья. Тетя Каля изучила приемную вдоль и поперек: от темного скрипучего паркета и потертых деревянных панелей на стенах до гнусной пятирожковой люстры, которой самое место в захудалой жилконторе или в паспортном столе милиции, внимательно прочитала развешанные по стенам выдержки из законов и постановлений.
Тетя Каля настояла на том, чтобы прийти к нотариусу одной, ей казалось, что так приличнее и солиднее. Поэтому они договорились с Ольгой, что та подождет ее на соседней улице в кафе. Теперь тетя Каля невыносимо скучала и попыталась разговорить дожидавшуюся своей очереди испуганную тщедушную старушку.
Старушка разговаривать не стала, перепугалась еще больше и покосилась на сопровождавшего ее наголо бритого толстомордого братка. Браток злобно сверкнул на тетю Калю маленькими поросячьими глазами, скрипнул зубами, повел бритой головой, как будто ему тесен воротник, и Калерия Ивановна от греха пересела подальше.
Еще в приемной сидела большая семья, сгрудившаяся вокруг толстого важного деда, которого время от времени поили минеральной водой и уговаривали еще немножко подождать.
Наконец подошла очередь Калерии Ивановны.
Она открыла дверь кабинета, огляделась и сделала несколько шагов к столу.
За столом полагалось находиться нотариусу, но его там не было.
Тетя Каля удивленно огляделась. Других дверей в кабинете не было, и незаметно выйти нотариус никуда не мог. Правда, имелось окно, и, по летнему времени, оно было открыто, а нотариальная контора находилась на первом этаже, но Калерия Ивановна не могла поверить, что нотариус, солидный и, судя по всему, немолодой человек, выскочил из собственного кабинета через окно.
Тетя Каля в полной растерянности подошла к столу.
Она еще раз огляделась и вдруг увидела торчащий из-за стола ботинок.
Не очень аккуратный мужской ботинок с развязанными шнурками.
В ботинке торчала нога.
Тетя Каля почувствовала, как по спине побежали мурашки.
Тетя Каля была не робкого десятка, она простояла целый год на черноморском привозе и даже неоднократно сталкивалась с грозой привоза, легендарным капитаном милиции Голопузенко, а это говорит о многом.
Но у самого сильного человека бывают слабости.
Слабостью тети Кали были покойники.
Мало сказать, что она их не любила. Она их дико боялась.
И теперь, увидев незашнурованный ботинок, тетя Каля поняла тем самым шестым чувством, о котором так часто говорят те, у кого оно отсутствует, что нога, обутая в ботинок, принадлежит покойнику.
Она, крадучись, обошла кругом письменный стол, чтобы проверить свое ужасное предположение, и вскоре увидела все остальное – второй ботинок, вышедший из моды двадцать лет назад, костюм, и облаченного в этот костюм нотариуса Штокенвассера.
Нотариус лежал на полу позади собственного письменного стола и смотрел на тетю Калю пустыми мертвыми глазами.
– Ой, мама! – проговорила Калерия Ивановна.
На всякий случай она проговорила это достаточно тихо, хотя ей очень хотелось завизжать во всю глотку.
Нотариус был мертв абсолютно и стопроцентно.
Больше того, он не пал жертвой скромного, хотя и чрезвычайно обширного инфаркта или добропорядочного инсульта. На полу под его головой растекалась лужица темной крови, которая однозначно доказывала, что господин Штокенвассер сделал совершенно недопустимую для приличного нотариуса вещь – он был убит.
– Ой, мама! – снова негромко вскрикнула Калерия Ивановна.
Она сама не заметила, как оказалась возле открытого окна, сама не заметила, как взгромоздилась на подоконник – вещь совершенно невозможная при ее незаурядной комплекции, – сама не заметила, как через этот подоконник перевалилась, как довольно ловко соскочила с него на тротуар и внезапно обнаружила, что стоит в тихом безлюдном переулке под распахнутым окном нотариальной конторы, а на нее с уважительным изумлением смотрит худущая пестрая кошка.
Калерия Ивановна испуганно огляделась.
Кроме кошки, других свидетелей ее постыдного бегства из нотариальной конторы не было, а кошку вряд ли можно считать полноправным свидетелем, и суд, скорее всего, не примет во внимание ее показания.
Тетя Каля припустила прочь.
Не успела она далеко уйти от злополучной конторы, как навстречу начали попадаться отдельные прохожие. Они удивленно оглядывались на крупную загорелую женщину средних лет, которая улепетывала по улице, испуганно озираясь, как будто за ней по пятам неслись все силы ада или тамбовская преступная группировка в полном составе.
Людей вокруг становилось все больше, и вскоре Калерия Ивановна оказалась на оживленной и многолюдной улице.
Прежде ей не случалось бывать в этом районе, и тетя Каля попросту растерялась. Она совершенно не представляла, куда теперь нужно идти и где расположено кафе, в котором ее дожидается племянница. Кроме того, перенесенный в кабинете нотариуса стресс так сказался на ее умственных способностях, что несчастная женщина напрочь забыла, как называлось то кафе и как оно выглядело, так что она не могла даже обратиться с вопросом к кому-то из прохожих.
И в тот момент, когда она готова была сложить руки и впервые в жизни капитулировать перед обстоятельствами, перед ней возникла племянница собственной персоной.
– Тетя Каля, что это с тобой? – изумленно воскликнула Лола, уставившись на свою родственницу. – На тебя напали? Тебя ограбили?
– Ох! – Калерия Ивановна обняла девушку и крепко прижала ее к мощной, бурно вздымающейся груди. – И куда же ты, Олечка, зараз подевалась? Я тебя ищу, ищу…
– Никуда я не девалась, – отозвалась полузадушенная Лола, пытаясь обрести свободу, – я тебя ждала в том самом кафе, где мы расстались, а потом вышла посмотреть, что с тобой, а то что-то тебя очень долго не было. Да вот же оно, то кафе! – И она указала на вывеску, неподалеку от которой они стояли. – Так все же, что такое с тобой случилось?
Она протянула тете пудреницу с зеркалом.