Восхождение

Исход

Дубовая дверь начальственного кабинета мягко закрывается. Я уже не вижу ее символического величия – она скрывается за моей спиной. Все, что остается там, сзади, стремительно уносится в прошлое.

Неслышно ступаю по ковровым дорожкам, шагаю, нет – плыву, не чуя под собою ног, вперед, только вперед. К свету, к солнцу, к свежему ветру – туда, где жизнь полна созидательного смысла. Зеркала, мраморные стены, полированные золотистые поручни отражают мою довольную физиономию, ослепительно сияющую над темными очертаниями строгого элегантного костюма. На ходу развязываю галстук, сдергиваю эту постылую удавку с шеи и расстегиваю жесткий воротник сорочки.

Мимо вельможных мужей, обремененных властью; мимо девушек-секретарей, легких и изящных; мимо доски судьбоносных приказов, мимо доски почета и всеобщего уважения, мимо энергичных молодых управленцев с сильными локтями – мимо власти и почестей – вниз по лестничному маршу, в распахнувшиеся передо мной входные двери схожу на залитый солнцем асфальт – твердь моей опьяняющей свободы.

А здесь!.. Синее небо высоко и бездонно, как мои надежды. Кудрявая зелень деревьев свежа, как вскипевшая во мне молодость. Потоки несущихся машин стремительны и насыщенны, как мои мысли. Седые кремлевские стены поодаль устойчивы и несокрушимы, как мои намерения.

Рухнули ветхие застенки бессмысленности, тяжкие оковы самодовлеющих условностей. Свобода! Ты сладостна и свежа, как молодое вино. Впереди – свет, радость, буйная бесконечная весна!..

Куратор

Время – таинственно и непостижимо. Оно существует для нас всегда только сейчас, но пожинает плоды прошлого и сеет будущее. Иногда оно растягивается и разжижается, а иногда сгущается до предела выносливости. А иной раз его закрученная спираль стягивается в такой тугой узел, что в один миг и прошлое, и будущее рождают в настоящем самое главное событие в жизни человека.

Нам не известно, какое событие перевернет жизнь. Никогда мы не узнаем заранее, какой человек решительно изменит нашу судьбу. Не всегда самые главные события нашей жизни происходят под рев фанфар и барабанный бой. Часто нам кажется, будто какая-то случайная, а порой и комичная ситуация, – это так, мелочь. А вон тот человек и вовсе лишь зря отнял у нас время. Только оглядываясь назад, спустя годы, прихожу к неожиданному выводу: ни единого лишнего мазка не было на том полотне, которое писал вместе со мной Великий Художник. Поэтому с некоторых пор с уважением и предельным вниманием начинаю относиться ко всему что со мной происходило, учитывая, что судьба – это суд Божий, который вершится каждый миг, каждой встречей, событием…

Впрочем, у нас тут кое-что происходит. Простите, я прервусь на минутку…

…Багровый закат заливает кровавыми подтеками горизонт.

Он отражается в холодных черных зрачках Джеймса Бонда.

Кажется, ничто не может остановить его неумолимого стремления к цели. При каждом движении его мощного пластичного тела там, под черным фраком с белой манишкой, перекатывается мягкой раскаленной сталью звериная сила. Перед решающим рывком он напружинивается, превращаясь в натянутый лук, наконец, тетива испрямляется и выпускает стрелу к цели. Волосатая его лапища готова схватить вожделенный объект… Но недрогнувшая рука затаившегося во тьме врага наносит упреждающий удар. «Ияяяууу!», – вопит Джеймс Бонд от оскорбительной плебейской оплеухи и с грохотом отлетает в угол.

– Что, враг народа, опять провокация не удалась? Иди мышей ловить, паразит, нечего сервелат со стола таскать!

Кот отвечает из темноты зеленой вспышкой глаз и затихает на своем коврике в углу. Фомич возвращается к стакану, нижняя губа – философски оттянута, в глазах – влажная печаль. Глотает, жует и продолжает:

– Спиридоныч – тот человек был обстоятельный. Подойдет ко мне, бывало, протянет свою фляжку, хлебнем с ним по-братски… Потом обойдет он мою теплокамеру. А я там вместо перемычек обрезки свай уложил. Экономия!.. Рацпредложение. Посмотрит, старик, полюбуется… А потом и говорит: «Ум у тебя, Фомич, с искоркой!». Так вот и говорил мне…каждый день. А этот, – Фомич кивает в сторону заката, – Игорёк, который все обнюхивает, обнюхивает…

Да чего там нюхать! И так вся контора знает, что после восьми от Фомича пахнет пивом. Или вином. Или водкой. Ну, в крайнем случае, коньяком… Как гласит закон Фомича, все, что способствует рост производительности труда, не может осуждаться начальством.

– Так вот и говорил: «С искоркой»…

Голова Фомича плавно опускается на согнутое предплечье. Ровно через двадцать минут, что бы ни случилось, она поднимется, и ее хозяин продолжит свой вялотекущий рассказ. Мстительно выждав отступление противника, Джеймс Бонд стремительно прыгает на стол, цепляет когтем кусок колбасы и, басовито мявкнув, растворяется в темноте. Дождался-таки своего часа.

Наступает чудесное время – несколько десятков минут абсолютного покоя, когда дела отложены в сторону, телефон умолк, жажда и голод, давившие на психику и желудок, утолены. Можно подумать, послушать тишину, отдохнуть…

Вот уже почти месяц я работаю «на линии», то есть на стройке. Уютный кабинет в главке сменил на кирзовые сапоги прораба. До сих пор не знаю, правильно ли я поступил. Порой накатывает отчаяние и ностальгия по сытой чиновничьей карьере. Сейчас мне достается со всех сторон: прорабы сторонятся, рабочие насмехаются, начальники пристально изучают.

Такого здесь еще не бывало, чтобы не последний чиновник главка добровольно ушел на линию. С первого дня мне задают вопрос, за какие такие грехи меня оттуда выставили. Я точно знаю, что начальник конторы, тот самый Игорек, звонил в главк и выяснял всю мою подноготную, только придраться в моей трудовой биографии не к чему. К своему сожалению он выяснил, что последние четыре года моя физиономия не сходила с доски почета, а в резерве на повышение я стоял на должность заместителя начальника управления, не говоря уже о благодарностях и премиях…

…А в это самое время где-то очень далеко среди олеандров и пальм на подстриженном газоне в шезлонге полулежит молодой мужчина и печально созерцает сверкающую поверхность голубоватой воды в бассейне. Жаркое солнце слепит и томит его. Холодный чай с лимоном и льдом не может утолить его жажды. Ни восхождение по лестнице карьеры, ни красавица-жена, ни просторный дом в престижном районе – ничто не радует человека…

В последнее время часто вижу эту картину внутренним зрением. Не знаю, кто он и где это, но каким-то образом вижу.

Иногда меня этот непрошеный гость раздражает, чаще же просто скользнет по верхушке сознания и бесследно улетучится. Я не принимаю и не отвергаю этого видения. Пусть плавает в собственном соку до случая. Хотя иногда кажется, что этот парень еще появится на моем небосклоне.

С тех пор, как я перешел на новую работу, постоянно чувствую потребность посоветоваться с лицом духовным. Я еще не освоился на новом месте, возникают ситуации, с которыми самому разобраться невозможно. Жалко и себя, любимого, потому как в таких случаях выгляжу недотепой для мирян и соблазном для христиан. Легко впадаю в панику, ругаюсь, как сапожник, перенимая у рабочих не лучшие слова и образ поведения. Вот и выпивать стал едва ли не каждый день.

Увы, господа, линия, а по-вашему, стройка, как вокруг оси, вращается вокруг водки. Впрочем, почему только водки? Еще вокруг воровства. Причем воровство здесь вполне узаконено, вменяется в перечень твоих обязанностей и часто называется вполне пристойно: работа с заказчиком …или с механизацией, или с инспекцией. И попробуй только не налить тому же инспектору: с его стороны не замедлят последовать пакости, в которых обвинят тебя же первого. Потому как ты прораб и отвечаешь за все, происходящее на вверенном тебе объекте. Вплоть до уголовной ответственности.

Прихожу в храм, пытаюсь приблизиться к батюшке, а он от меня как от чумного убегает. То не прорвешься к нему сквозь толпу, то уходит он каким-то потайным ходом, то… Что же это со мною происходит?… Уже и священник виноват в моих провинностях… Увы мне, увы!.. И когда только меня, гнусного, смирению-то научат? Хотя бы уж какому начальному…

…Голова Фомича медленно поднимается, стакан так же медленно описывает плавную траекторию в направлении отвисшей губы, глаза его округляются. Сейчас он похож на небезызвестного Дядю из лермонтовского «Бородина». Как-то на уроке литературы учительница вызвала меня читать заданный наизусть отрывок стихотворения. Я произнес с классическим подвыванием: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…», и в моей бедовой головушке возник образ эдакого Дяди: мудрого, старенького, прожженного пороховыми дымами – ну, как наш Фомич.

– Так и говорил старик Спиридоныч: «Ум у тебя, Фомич, с искоркой!..»

– Фомич, открой секрет, как тебе удалось так уютно обосноваться?

– А это, Дмитсергеич, одна из особенностей моего искристого ума. Как гласит закон Фомича, прежде чем начать выполнять план, обустрой свой быт. Или, опираясь на народную мудрость, данную нам в поговорках, прежде чем сажать огород, надо его огородить. Запиши, а то забуду, – он встает и тянет меня за рукав. – Пойдем, мил друг, я тебе свой офис в лунном свете покажу.

Пока Фомич заглядывает за ближайший куст сирени, я стою на крыльце вагончика и любуюсь окрестностями. Среди навала бетонных панелей, громадных куч развороченной земли, среди траншейного «свинороя» – офис Фомича производит впечатление оазиса чистоты и уюта. Его персональная бытовка стоит вплотную к частному домику в окружении сада, огорода и новенького штакетника. Густая сирень и развесистые яблони отгораживают оазис от окружающего «рабочего беспорядка».

Внутри офиса имеется все необходимое для долгих заседаний: холодильник, телевизор, радиола, шкафы, диваны и, разумеется, большой стол. Ноги утопают в шерстяной упругости ковров, а натруженные тела – в мягких креслах. Даже люстра над головой переливается многопудовым «русским хрусталем» и в настоящее время для придания застолью должного интима мягко освещает только небольшой круг на столе. Все остальное погружено в уютный полумрак.

Фомич занимает свое место и совершает дежурный глоток, затем прислушивается к тишине и пророчески произносит:

– Чует мое надорванное выполнением плана сердце, что эта тишина ненадолго. Ты, Дмитсергеич, не сочти за труд, подрежь закусочки. Пригодится.

Не успеваю закрыть холодильник, как в офис с треском вламываются трое мужчин. Они уже переоделись «в чистое» и собираются домой. Люди эти не «из наших», а субподрядчики. Разумеется, ведут себя они без должной учтивости, не обременяя себя правилами приличия и изысканностью речи. Улучив момент, когда они что-то увлеченно обсуждают между собой, активно наливая и закусывая, Фомич склоняет ко мне большую голову и шепчет: «Пусть все вокруг горит и воет, а мы в спокойствии с тобой. Запиши, а то забуду».

Пожалуй, это свойство куратора самое ценное. Он умеет подняться над суетой и не дать ей проникнуть внутрь. Вот и сейчас у меня в душе закипает раздражение от наглости непрошенных гостей. Фомич же глядит на них, как добрый папаша на шаловливых детей и даже вставляет в бурный поток их сквернословия свои глубокомысленные «ну, надо же», «это они не правы», «не бери близко к сердцу», «все будет хорошо». В такие минуты и я себя чувствую дитём неразумным и восхищенно взираю на мудрого Фомича.

После удаления шумной ватаги снова наступает тишина. Видя мою усталость, хозяин звонит «на женскую половину» и вызывает «стюардессу» Тоню. Входит девушка необычайной южнорусской красоты и, мягко ступая, наводит порядок вокруг нас. За считанные минуты она успевает пропылесосить ковер, навести порядок на столе, а также выстрелить в меня обойму бронебойных взглядов своими карими сверкающими очами. Хозяин удовлетворенно кивает и указует на одно из свободных кресел. Девушка безропотно садится. К ней на колени запрыгивает Джеймс Бонд и принимается громко мурлыкать.

– Ты не боись, при Тонечке можно говорить обо всем, – хрипит куратор. – Моя школа. Она – мой последний шанс уладить трудное дело. Думаю, ты абсолютно уверен, что Тонечка уже втюрилась в тебя и готова закрутить с тобой роман. Как не так! Вот сейчас прикажу тебя под бульдозер сунуть – рука ее не дрогнет.

– А ты что, пробовал уже? – спрашиваю хозяина, отодвигаясь от Тони. – Ну, приказывать?

– Я что дурно воспитан? Скажешь тоже, срам слышать такое! Я просто человека, в данном случае легкотрудницу эту, насквозь читаю. Опыт! Вот. Запиши, а то забуду. Я сейчас…

Голова его снова медленно опускается на согнутую руку. Следующие двадцать минут мне предстоит провести наедине с этой суровой дамой. Повисает мертвая тишина. Девушка исподлобья насмешливо поглядывает на меня. Я сосредоточенно изучаю масляное пятно на своем колене, пытаясь унять неприличное для моего возраста сердцебиение и забытую дрожь правой нижней конечности.

– Да не бойтесь вы, Дмитрий Сергеевич, – звучит контральто девушки, – бульдозер сегодня увезли на третий участок.

– Это, безусловно, радует, – выдавливаю из горла словесный сгусток.

– А можно спросить кое о чем?

– Ну, да… – пытаюсь всеми силами бороться со ступором.

– А чего это вам в главке не сиделось? Или сотрудницы съели?

Говорить о подробностях сейчас не очень хочется. А внести какую-то ясность нужно. Поэтому пытаюсь облечь свое появление на линии ореолом романтики.

– Представьте себе, Тонечка, – вещаю, как с трибуны, – приходишь на работу, садишься в кресло и планируешь рабочий день. И вдруг понимаешь, что каждый день у тебя одно и тоже: они тебе – дай, а ты им – не положено. Они – чем тебя купить, а ты им – не продаюсь. Они смотрят на тебя, как на идиота, а ты мысленно соглашаешься. И так каждый день…

– И что же, ничего интересного не случалось? – спрашивает девушка.

Конечно, случалось! Такие вещи случались, что и в страшных снах не привидится… Только вспоминать об этом – ужас как неохота. Так что лучше умолчим. Вслух отвечаю:

– Интересного? А как же! Выходные, например.

Тоня задумчиво качает ножкой. Вполне допускаю, что делает она это не нарочно, но мне от этого не легче, потому что покоя нет.

– А раньше вы на линии работали?

– Приходилось. Только было это в другие времена, как будто и не со мной.

– Тяжело вам сейчас, Дмитрий Сергеевич? – сочувственно произносит эта чуткая девушка. Именно этого мне так не достает. О, женское сердце не проведешь. В этом вопросе. Она уже знает, что я к ней неравнодушен. Только не знает, бедная, насколько ей со мной невыгодно общаться. А то бы давно бросила это непутевое занятие.

– Да ничего, терпимо, – бросаю небрежно. – В конце концов, знал, на что шел.

– А вы женаты? – вполголоса выдыхает девушка.

– Женат, Тонька!.. В том-то и дело, что вдрызг женат твой воздыхатель! – хрипит, поднимая голову, Фомич, озирая мутными глазами свои владения.

– Ну тебя, Фомич!.. – пытается встать легкотрудница. Но длинная цепкая рука начальника возвращает ее на прежнее место.

– Команды покидать рабочее место не было. Ты вот что… Сейчас опять кто-нибудь нагрянет, я это нутром чую. Так ты, Тончик, в случае чего помоги быстрей от досужего народа избавиться. Старость – она покой любит. Запиши, а то забуду.

И точно, дверь с грохотом открывается, и бочком, как цирковой медведь во время кувырка, вваливается начальник моего участка. Участковый. По правде сказать, с начальником мне повезло. В этом человеке всего много, хватило бы на двух нормальных людей. Без малого двухметрового роста. Плечи шириной – как я в длину (если меня положить). Шея – как у меня, скажем, грудь, а лицо… в общем, пропорциональное остальному. Короткая стрижка сделала бы его похожим на громилу, если бы не добрейшая улыбка, в которой читается самоирония: простите, мол, меня, такого большого.

Но самое главное – это его умение держать удары судьбы, как-то: выговоры начальства, насмешки подчиненных, многодневную нервотрёпку, большой спиртовой литраж… Однажды прораб нашего участка Тихон, рассказал, как участковый взялся за порванный высоковольтный кабель под напряжением. Искры, вспышки, фейерверк! – а тот лишь побледнел – и хоть бы что… На ладони осталась пара легких подпалин, и все.

…Итак, входит мой начальник, и сразу становится тесно, и вовсе не потому что бытовка мала.

– Хватит, ребятки, третий день водку дуть и разговоры разговаривать. Отбираю у тебя бесплатные уши, Фомич. Завтра едем с Димой принимать новый объект.

– Василий Иваныч, такое событие требуется обмыть, – обстоятельно поясняет тонкости протокола Фомич, солидно кивая головой.

– Это можно… – покорно соглашается начальник и бережно садится на стул. Когда он убеждается, что стул, хоть со скрипом, но держит его супертяжелый вес, оборачивается ко мне. – Чтоб не забыть, Сергеич, завтра утром сиди в диспетчерской и жди меня до упора. Будут на объект выгонять – сиди насмерть, говори всем, что я приказал. – Потом Фомичу: – Поехали, аксакал…

Когда встречаются начальник с куратором, все остальное становится как бы не в счет. Поэтому мне вскорости удается сбежать.

Дома, то есть в комнате общежития треста, переодевшись, сажусь на стул и погружаюсь в тяжкую думу. То, что со мною творится в последнее время, напоминает сползание в пропасть. А самое страшное, что я даже не пытаюсь остановиться. Вот и сегодня: выпил немало водки, наслушался и мысленно повторил за говорящими целый поток сквернословия, флиртовал с женщиной… Но какова! Красавица чистейших казачьих кровей! «А она такова, какова она есть, и больше никакова».

Ох, мне бы сейчас помолиться, да нету сил. Вправду говорят, если Господь хочет наказать грешника, то в первую очередь отнимает молитву. Вот он, мой молитвослов, лежит себе, пылится на тумбочке, как чужой. Сколько раз в последние дни заставлял себя открыть его. И даже руки свои грязные протягивал, но… Словно какая-то невидимая сила бьет по рукам, и они падают, как высохшая лоза. Некоторые молитвы удалось когда-то выучить, но как правило выполнять – память обнуляется. Да и откуда взяться молитве, если я каждый день приплетаюсь в свою каморку с половиной литра водки в желудке?

Тут ведь какой вывод интересный напрашивается? Отповедь клеветникам, обвиняющим русский народ в исторически узаконенном пьянстве. Спрашивается, как можно русскому мужчине пьянствовать, когда ему каждый вечер стоять на молитве? А рядом перед иконами семья: жена, детишки, мамаша старенькая. И он, как отец семейства, по старшинству читает молитвы на сон грядущим. Да разве можно произносить священные слова молитвы заплетающимся языком? Срам это, в первую очередь перед Тем, Кто с иконы смотрит прямо в душеньку. Стыдно и перед домашними, особенно детьми: им рта не закроешь, они по своей простоте скажут пьяному папане все, что думают. Так что, господа русофобы, выдумать эдакую клевету способен лишь тот, кто сам никогда русским мужем не был, то есть не стоял перед Господом с семьей на молитве.

Поднимаю глаза к иконе Спаса Нерукотворного. Встречаюсь с пронзительным взором Господа и стыдливо опускаю глаза. «Господи, Иисусе Христе, Ты видишь, какой я плохой, не оставь меня, грешного!» Вот и вся моя молитва на сегодня. Да…

Один день с Василием Ивановичем

Как приказано, сижу с восьми утра в диспетчерской и под щебетание Риты листаю деловой блокнот. Помимо расчетов кубометров бетона, тонн арматуры, потребности в механизмах и транспорте здесь встречаются лирические заметки вроде: «погода сегодня невыносимо солнечная для аврала», или: «указать Маргарите на несоответствие ее очарования служебному положению». Выписываю на листочек свою заявку, придвигаю поближе к Рите. Она кивает и, не глядя, сметает ладошкой документ в ящик стола. Интересно, читает она мои послания, или же все отправляет в мусор?

Рита уже обзвонила всех диспетчеров, отругала участковых и прорабов, пококетничала с каким-то доктором, выпила две чашки чая с конфетами. Теперь рассказывает, как Юра сдавал в техотдел материальный отчет. Круглое лицо ее напоминает чайное блюдце, в котором плавают хитрющие глазки, носик уточкой и улыбчивые губы. В данный момент ее почему-то смешат издевательства чересчур строгой Оли над задерганным участковым.

Слушаю, киваю, сочувствуя Юре, а сам гляжу в окно и жду появления начальника. Рита замечает мое беспокойство и переключается на Василия Ивановича, который опаздывает минут на сорок. Острый женский язычок проходится по объемной личности участкового самурайским мечом. Сейчас звонко произносится фраза: «Этот алкаш выдул здесь у меня литр водки и, как ни в чем не бывало, потопал на оперативку, представляешь?»… Честно сказать, я не представляю, как это возможно… Ну, да ладно, пока все это эхом отдается в моих ушах и не желает проникать в сознание, во дворе появляется громоздкая фигура Риткиного подсудимого.

У Юркиной бытовки он останавливается. Смотрит на часы, потом на бытовку, снова на часы… Поднимает глаза к бдительному окну диспетчерской, узнает мою физиономию, напоминающую, должно быть, морду собаки, привязанной у входа в магазин, загадочно улыбается и решает внутренний спор в мою пользу: то бишь, направляется к нам.

Через минуту дверь открывается и появляется он.

– Ритуля! – грохочет он во всю глотку. – Почему здесь мои бездельники околачиваются? Почему не гонишь на объекты народного бесхозяйства план выполнять? Для чего я тебя тут посадил? А?..

– Ой, Вася, скажешь тоже, – Рита смешивается от неожиданного выпада, поправляя прическу.

Я с трудом подавляю желание встать и вытянуться в струнку. Огромная лапища бережно пожимает мою костлявую кисть. Начальник участка удовлетворенно отмечает наше ошеломление и грузно садится в кресло. Трагически сопит.

– Где моя машина? – вспоминает он, наконец.

– За бетоном отправила.

– А я просил? – гремит вскипевшее возмущение.

– Да вот подумала, что ты все равно опоздаешь после вчерашнего, – нагло улыбается Рита, – поэтому решила: пускай самосвал пользу принесет, чем стоять тут и раздражать Евгеньича. Он, кстати, уже интересовался, где наш передовик.

Начальник сопит, вздыхает, снова сопит, потом поворачивается ко мне и приказывает:

– Ее не слушай. Идем со мной. Прикинем план работы.

– Не ходи Сергеич, а то с утра пьяный будешь.

– Гнусная клевета, – отмахивается начальник и направляется к двери. – Выходи на улицу, жди машину, – ворчливо наставляет меня шеф. – Как появится, пусть ждет меня за забором. Я в бытовку: освежиться.

Начальник удаляется, я же выхожу на дорогу и высматриваю оранжевую кабину «Камаза». Спустя пару минут машина выруливает из-за угла и, не обращая внимания на мои команды, заезжает во двор конторы.

Забираюсь в кабину и краем глаза наблюдаю угрожающее сверкание позолоченной оправы из окна Евгеньича на втором этаже. Хлопаю дверью и спрашиваю, почему шофер не остановился. Тот читает газету и на мои слова никак не реагирует. К этому мне предстоит еще привыкнуть. Как учит Фомич, человек – материя тонкая. Перед тупой мордой самосвала, выкрашенной в ядовитый апельсиновый тон, появляется порозовевший Василий Иванович, жестом приказывает опустить стекло.

– Еще раз уедешь без моей команды – лицо набью, – обаятельно улыбается он шоферу, добившись в ответ легкого покачивания краем газеты. Потом уже мягче обращается ко мне: – Посиди, Димитрий, минуточку, я сейчас.

Начальник задумчиво глядит на Риту, которая из-за окна отчаянно машет руками в сторону ворот, делает страшные глаза, трясет кулаками и крутит пальцем у виска. Он весело подмигивает мне, подходит к открытому окну диспетчерской и, сыто щурясь, произносит:

– Ритуля, когда я на днях вступлю в должность начальника конторы… Я тебя здесь, во дворе, всенародно высеку стропом типа «Паук». А сейчас дай мне конфетку и позвони Юрке. Обрадуй бедолагу, что мы скоро будем. Выполняй.

Пока участковый ловит конфету и резво прыгает на сидение рядом со мной, пока машина разворачивается – мы с Ритой, разинув рты, смотрим на Василия Иваныча и пытаемся осмыслить сказанное.

Итак, самосвал несется по улицам города с превышением скорости, игнорируя красный свет и свистки гаишников. Одно удовольствие ездить на такой машине. Здесь комфорт, как в такси, только сидишь намного выше, поэтому и обзор отличный. Очень приличная машина, если забыть о цене ее машино-смены. Впрочем, рядом с начальником передового участка думать о накладных расходах неуместно. Тем и замечателен Василий Иванович, что не смотря на убыток, план участок перевыполняет именно за счет талантливой работы с заказчиком. И, наверное, еще по причине всеобщей любви к этому богатырю.