– Скорей всего, кто-то нагрел уши и настучал – сказал он.
То есть – подслушал и пожаловался. Я ему поверил, но все же давать шанс развиться дружеским отношениям, идущим вразрез сформировавшемуся вкусу и принципам общения – глупо и наивно, а результат не приносит ничего, кроме предопределенного предчувствием подозрения разочарования и убеждения в силу привычек опыта и интуиции прекратить общение. Надеюсь, та роль, которую Слава сыграл в моем попадании в надзорку, будет его первой и последней, повлиявшей на мою судьбу. "Иначе Фродо просто не донесет кольцо до Ородруина"-думал я уже позже, после какого-то укола. Сознание прояснилось, внешние раздражители перестали беспокоить и я почувствовал доселе незнакомое мне умиротворение . Но, поднявшись в тихий час на прогулку (надзорку выгуливают отдельно), я ознакомился с побочными эффектами лекарства – вялостью, сонливостью и тяжестью в ногах.
В таком "полуовощном" состоянии я пробыл неделю и в итоге оклемался, но нахождение в надзорке, где только и делаешь, что лежишь, не стало для меня менее скучным. Неожиданно для себя я, словно ребенок, увидевший новую игрушку, стал радоваться каждый раз, когда накрывали на стол. Каждую ложку каши, кусок хлеба или глоток компота я смаковал, словно пищу из дорогого ресторана, не говоря уже о русском борще, жарком, или какао, которые подавались раз в неделю – казалось ничего вкуснее я вообще не пробовал. Всякий раз, когда я выходил в туалет, на душе становилось спокойнее, кто-то обязательно что-то расскажет, подбодрит, или угостит конфетой, а прогулка – так вообще превратилась в праздник. Особенно, когда солнечно и безветренно, белое одеяло, покрывающее все вокруг, словно говорит: "Так сейчас везде" и каждый, отражающийся от застывшего снега, лучик, согревает напоминанием о том, что скоро все равно все растает и вскоре я вернусь домой.
Но все, чему я теперь радовался, только усиливало скуку в надзорке и к окончанию второй недели пребывания в "белой" палате я решил заговорить со своим новым соседом. Сначала Дрион – так звали паренька ближневосточной внешности – отвечал уклончиво и неохотно, но случайно в мою голову пришел вопрос, на который он решился дать развернутый ответ:
– А ты веришь в чудеса? – спросил я.
– Да, я верю во все, что мне говорит голос.
– И что он говорит?
– Если речь зашла о чудесах, то все, что он говорит – чудесно.
"Да уж, странный парень" – подумал я
– Ну, например?
– Однажды он сказал, что придет день и проснется Бернаддета для того, чтобы исполнить самое заветное желание каждого, кто будет присутствовать при этом событии – Дрион помолчал – но я вряд ли доживу до этого дня, а вот ты – можешь. Это произойдет восемнадцатого февраля две тысячи пятьдесят восьмого года. И это будет последним чудом на земле. Я бы хотел, чтоб кто-нибудь попросил за меня. Мое заветное желание – чтобы боги перестали враждовать.
– А почему ты уверен, что умрешь раньше? – слова про вражду я проигнорировал, меньше всего мне сейчас хотелось разговаривать на эту тему.
– Он мне сказал – произнес Дрион и повернул голову в мою сторону. Я обратил внимание на радужную оболочку его глаз и впервые обнаружил свое внешнее сходство с другим человеком – она была такой же расцветки как у меня. Казалось, передо мной сидит немножко другой я, и что я не один такой на Земле. Ведь я тоже знал, когда я умру.
"To spend in pain twenty years on the earth" гласила одна из строчек пророческого стиха, увиденного мной в клубе …
"Интересно, сколько еще людей считаются больными потому, что верят в то, во что не верит большинство, или потому, что большинство ни во что не верит? И неужели вера, как таковая, бесполезна или, может, даже вредна? Но если так, то чем бы получается стало человечество если б мнение большинства было бы мнением меньшинства? Психосоциумом, как в песне slipknot'а? Стало бы это означать, что его мнение вредно? Только не для него самого. А значит и вера таких (больных) людей как я совершенно безвредна. Ведь даже в газетах пишут, что если взять статистику, то психически больные, в основном, попадают в больницы, выкидывая безобидные шутки из-за того, что их вовремя недопоняли.
Между тем, отсутствие паранойи не говорит о том, что за тобой никто не следит, так почему бы всем не признать, что хотя бы чуть-чуть, но верят. Верят в невероятное, в потустороннее, в неправдоподобное. Так на всякий случай. "
Думал я далее, не получив вразумительного ответа от Дриона.
Вечером перед отбоем я прочитал молитву:
Господи, наверное, я был эгоистом, думая, что девушка-ангел создана, чтобы быть вместе со мной одним. Я не взял в расчет, что она, наверное, охраняет и других людей. Пожалуйста, прости и, если можешь, продли мою жизнь.
Вот так ко мне вернулась мечта встретиться с ангелом, но теперь я мечтал отчаянно, не всерьез .
На следующий день, двадцать первого декабря две тысячи двенадцатого года, должен был настать всеми ожидаемый, как бы это парадоксально не звучало, конец света. Но, конечно, ничего катастрофически нового с миром не произошло. Во всяких газетах и журналах, которые «беспалевно», то есть «незаметно» подбрасывал Илья, стали писать всякий бред, вроде "Апокалипсис произошел в наших умах, мы перешли грань и вступили в новую, темную эру " или " Был найден еще один, более точный календарь, майя рассчитанной еще на семьсот лет " и, возможно, это кого-то это и занимало, но не меня. Единственное, что меня действительно волновало – сбудется ли предсказание, которое я когда-то увидел на зеркале, а все остальные мысли превратились для меня в пустое сжигание времени, как и все, чем бы я теперь ни занимался.
Раз в неделю я обращался к Богу с просьбой оставить мне жизнь и не успокоился, пока мне не исполнился двадцать один год. То есть, на протяжении года и девяти месяцев.
По истечению этого срока я, к счастью, все еще был жив, но, к сожалению, все еще оставался в больнице. Время прошло быстро и однообразно, но все же нельзя сказать, что ничего особенного не произошло.
В начале января, спустя неделю после того, как меня выпустили из надзорки в отделении появился Володя Косенко. Он не был в больнице новеньким. Незадолго до моего прибытия он ударил врача по лицу и его отправили за это в "двенашку". Пройдя интенсивное лечение, он вернулся, и неожиданно для всех выйдя во двор во время прогулки был встречен радостными возгласами и крепкими рукопожатиями. Его посадили за один стол со мной и во время обеда он, спросив мое имя, поинтересовался "буду ли я свой рассольник", увидев, что я брезгливо отодвинул его в сторону, принявшись сразу за второе. На вид ему было лет двадцать пять, не меньше. Высокий, среднего телосложения, с мелкими шрамами на лице и одним большим – на левой кисти, он сидел в пол-оборота немного ссутулившись – его ноги не помещались под столом. Но, судя по всему, ему было не привыкать к трудностям, представившись в ответ, он взял суп, который, мне казалось, было невозможно есть и стал расспрашивать меня о том, что изменилось в отделении за время его отсутствия.
Я предоставил ему целый список:
1. Создали режим курения и сигареты теперь выдавались поштучно;
2. Запретили носить собственные футболки;
3. Запретили физические упражнения;
4.Запретили шарфы;
5. Создали весовые ограничения на передачки, получаемые во время свиданий;
6. Запретили майонез, горчицу, кетчуп, соусы и прочие добавки к пище;
7. Запретили тетради, скрепленные пружинами;
8. Запретили носить часы;
9. Запретили хранить что-либо из твердых металлов, например, тюбики;
10. Запретили заказывать кока-колу
О том, что были запрещены флеш плееры и что все эти запреты были делом рук новой заведующей ему было уже известно, только это похоже не произвело на него впечатления. Все, что он сказал: "Ясненько". "Наверное за последние десять месяцев в его жизни произошли изменения посерьезнее этих "– подумал я, и подытожил: "мир катится ко всем чертям, если человеку наплевать даже на такие условия жизни".
– Знаешь, каждый сходит с ума по-своему – оживился вдруг Вова, начав потрясывать в воздухе ложкой – кто-то бьет стекла, кто-то пьет шампунь, был тут один – даже кассету для бритвы проглотил, а ведь есть и те, кому зачем-то понадобилось за этим следить. Я считаю, что врачи уже давно забыли какими они хотели стать и что влияние, богатство и счастье, которых они хотели когда-то добиться, не имеет ничего общего с их нынешней жизнью.
Тут мне вспомнились слова Александра Александровича о том, что грань между сумасшедшим и нормальным человеком иллюзорна и я спросил, не его ли он ударил .
– Нет, Сан Саныч на редкость хороший врач , его не за что трогать .
– Значит, того, второго ?
– Кирилла Андреевича?
– Угу .
– Нет, хотя ему тоже стоило бы по морде надавать. Но давай об этом попозже, а то вон уже сигареты раздают.
Разговор продолжился после полдника на прогулке. Выяснилось, что он ударил дежурного врача, которого ему вызвали из-за плохого самочувствия. Он второй день плохо спал и стал ощущать странную боль, как он выразился -"будто что-то сжимает часть головного мозга", но дежурный не стал в этом разбираться и по-быстрому решил пристроить Вову в надзорку. Вова пристраиваться в надзорку не захотел. Врач пригрозил ему применением силы если он, то есть Вова, не пойдет в надзорку сам.
– Возможно, он и не понимал, что угрозы – это орудие тех, кто сам находится под угрозой, но в любом случае он не имел права так наплевательски отнестись к проблеме пациента – сказал он совершенно спокойно будто речь шла не о нем – К тому дню, когда мне стало плохо, срок моего пребывания в больнице подходил к трем годам, и я знал, что из-за надзорки я пролежу еще минимум год, поэтому не думай, что я сделал это из злости или несдержанности. Просто я посчитал, что четыре года заключения – это не справедливое наказание за то, что я однажды оступился. Я просто не хотел сдаваться без боя.
Мне хотелось сказать, что я тоже не даю себя в обиду, но почувствовал, что это будет звучать как-то глупо. Ведь в поступке Вовы было что-то бунтовское, антисистемное, от него исходили решимость и уверенность в себе, которыми я похвастаться не мог. Из-за этого мне стало интересно как же он оступился?
Вовина история была достаточно необычной. Родился и вырос он в Москве, которую с удовольствием бы променял либо на Лондон, либо на Лос-Анджелес, была бы возможность… До того, как понял, что сходит с ума, он жил в одной квартире с родителями и младшим братом. Мать и отец ладили, работали впрок, обустраивали свое жилье и обожали своих детей, которых может, к счастью, а может и к сожаленью, чрезмерно опекали. Его отец считал, что ребенок для родителей сначала является учеником, затем -помощником, а после – другом семьи, и когда в возрасте четырнадцати лет Вова получил паспорт, выяснилось, что он вырос до второго уровня. Ему стали давать больше денег, перестав интересоваться целями их расхода, перестали контролировать выполнение домашних заданий, перестали названивать каждые полчаса на сотовый, в общем, дали вздохнуть немного свободнее. Но в тоже время, его стали гнать на работу, да и нравоучения никуда не делись. Теперь отец вместо того, чтобы объяснять, что такое хорошо, а что такое плохо, вышел на новый уровень воспитания: "Скажи мне, кто твои друзья и я скажу тебе, кто ты; То, что я дал тебе волю, не означает, что твоя совесть может тебе все позволить"– говорил он. Так что, когда Вовины друзья примерно того же возраста начали баловаться алкоголем и травкой, он понял, что не может отвернуться не от них ни от своих родителей. Его стали мучить противоречия, и чтобы избавиться от появившихся проблем в общении с близкими он уселся за онлайн игры. Успеваемость снизилась, интересы поменялись, работать он так и не устроился, а клубок мыслей, в котором он так боялся запутаться, все рос и рос … И, возможно, он даже не стал бы пытаться его распутать, если бы не случай.
С шестнадцати лет Вова стал играть в одну определенную игру, по его словам, самую известную и интересную в истории игровой индустрии. Развивая свои навыки в виртуальном пространстве, он, не столько становился зависимым от компьютера, сколько от общения с другими игроками, как казалось, подобными ему самому, так что реальные друзья стали потихоньку отходить на задний план. На протяжении трех лет он жил словно на автомате: просыпался, играл, ел, играл, ел, играл, ел, играл, ложился спать, ну и в свободные минуты справлял нужду, а на мытье хватало сил отвлечься только раз в неделю.
В семнадцать он поступил в один институт, в восемнадцать – в другой и все время, пока в них якобы учился, он, заверял своих родителей и школьных друзей, которые иногда приходили его навестить, в том, что с ним все в порядке. В общем, вешал лапшу на уши и кормил обещаниями, пока не познакомился в игре с одной девушкой. В течении лета две тысячи восьмого года, когда ему почти исполнилось двадцать, он ежедневно выделял время для новой подруги на всевозможную помощь и общение. И вот, в конце августа, виртуальная подруга, собиравшаяся вернуться к учебе, предложила познакомиться в настоящей жизни. Для Вовы это было как удар молота по голове, ведь он уже и помнить забыл, что такое настоящая жизнь. Он посмотрел фотки, которые она выложила в сети, и на свое отражение в зеркале … Сразу стало понятно: такой дохлый истрепанный игроман явно не пара такой красотке, сколько бы добра он не сделал для нее онлайн. Из-за самолюбия, которое сколько б мало его не было, всегда перекрывает отвращение к себе, веры в лучшее будущее и с помощью недюжинной силы воли Вова решил перевернуть свою жизнь. Его план был прост на словах, однако, оказался трудным в исполнении. Оставив друзей, как виртуальных так и обычных, и отпочковавшись от родителей, которым несмотря на то, что был дорог, он успел уже поднадоесть своим бездельем, Вова поспешил переехать в завещанную ему квартиру. Раньше она принадлежала старикам, в частности, его деду, поэтому и мебель была в ней устаревшей, не такой, какая приходилась ему по вкусу. Она создавала какой-то дискомфорт, напоминавший ему о стариках и потенциальной старости. И, хотя с материальной поддержкой по-прежнему заботливых родителей можно было спокойно себе существовать, он, несмотря на характерную ему самодостаточность, предъявлял себе совсем не скромные запросы. Вове хотелось почувствовать прежний вкус простой жизни, и теперь, как он считал, для счастья ему нужны машина, дача, евроремонт, красивая любящая жена и пара здоровых отпрысков, в которых он сможет реализовать свой собственный потенциал. И, конечно же, для всего этого Вове были необходимы деньги. Тех, что он стал зарабатывать, устроившись продавцом в обувном магазине и тех, что он получал от родителей, хватало впритык на еду, жилищно-коммунальные платежи, оплату городского транспорта и учебу, которую он возобновил, поступив в очередной институт. Поэтому уже через месяц его начал сводить с ума внутренний конфликт между его потребностями и возможностями. Свобода, которую он получил, раньше представлялась ему совсем не такой – зависящей от терпения и толщины кошелька. Он хотел получить все, что нужно и как можно скорее. В итоге жадность сыграла с ним злую шутку. Сперва он начал подворовывать в мелких магазинчиках, а затем взял большой кредит в банке, который собирался возвращать путем подлой аферы. Он задумал заселять жильцов во вторую комнату и не впускать их на следующий день после оплаты. Несколько раз все прошло гладко, ведь он уговаривал съемщиков оформлять договор на словах. Но в итоге у него начало рвать крышу из-за большой суммы денег на руках, и он начал мечтать о собственном бизнесе, не зная с чего начать. В итоге, сумасшествие началось с того, как он пришел к мысли: стоит ему что-то представить – и это случиться. Необязательно с ним, не обязательно в ближайшем будущем, но обязательно так, что он об этом узнает. Его воображение стало переигрывать окружавшую его реальность. Убежденный, что познал одно из величайших таинств бытия, он начал постоянно думать о красивой жизни: о дорогих машинах, о собственной яхте, большом особняке, путешествиях по миру на личном самолете… и в скором времени он потерял работу, перестал посещать лекции, оставшись мечтать в одиночестве, забытый друзьями и отвергнувший помощь родителей.
Под конец осени все того же две тысячи восьмого года, стены одиночества стали давить на него, но сам Вова не понимал, что с ним что-то не так. Испугавшись злых духов, которые якобы начали слетаться к Вове в квартиру, чтобы сбить его с намеченного пути, он внезапно покинул свои апартаменты и пустился гулять по городу. В течении недели он бродил по неизвестным дворам и паркам, улицам и набережным, мостам и площадям, отсыпаясь где попало. По сути, он ходил куда глаза глядят, но ему чудилось, что им кто-то управляет. Некто не видимый, некто, имеющий власть над людским родом, некто, создавший его.
