Царь живых

Глава 10.

– Ты опять пил… – голос негромкий, бесцветный. В нем почти нет эмоций, кроме одной – страха. Но страх – такой, что криком его не выразить. Страх, от которого немеют.

А еще – обреченность.

Он разворачивается и уходит.

Одни говорят, что во многой мудрости есть много печали.

Другие попроще: меньше знаешь – крепче спишь.

И то, и другое верно, и Ваня убедился в том сполна.

На любовном свидании.

На любовном.

Как-бы…

Тамару он не любил.

Хотя надеялся – может и перерастет эта постельная дружба в нечто большее. Да и пора, двадцать восемь лет, время задуматься о семье и детях. Недаром старики говорили: стерпится-слюбится. А тут и терпеть не надо, нормальная девчонка, они отлично проводят время…

(Будем реалистами. Юношей бледным со взором горящим Ваня не был. Не пришла пока Любовь – увы! – но не загибаться же по этому поводу от спермотоксикоза…)

Был и еще один нюанс.

Производственный.

Вице-директору филиала крупной компании не положено в двадцать восемь лет ходить холостым. Особенно если корни компании – на пропитанном традициями и туманами Альбионе. Незачем подавать поводы к подозрениям в беспорядочных связях, или, того хуже, в не туда, куда надо, направленной ориентации.

Допустимый минимум – невеста. Обрученная невеста. Таковой Тамара и числилась – палец на Ваниной левой руке уже четыре месяца давило кольцо. И Тамара ненавязчиво и расчетливо вела дело к тому, чтобы со временем переместить его на правую…

Все шло как обычно – они обычно встретились, и обычно сидели в кафе, и обычно говорили о разном, и назревал обычный культпоход в театр, и еще дальше на горизонте маячили обычные маленькие радости добрачного секса, и…

В театр они не пошли.

Все закончилось в кафе.

Совсем закончилось.

Потому что необычным было одно – он ощущал ложь. Ее ложь. Всю.

Поначалу – на первой и невинной – это даже порадовало. Пряча улыбку, он представлял семейную жизнь с волей-неволей верной женой… Потом он немного встревожился. Потом стал загибать под столом пальцы. Потом – помрачнев, мертвым голосом – стал задавать вопросы… Она что-то почувствовала, пыталась успокоить, говорила много и ласково – а детектор в голове щелкал: ложь, ложь, ложь…

Это была пытка. Для него.

И растягивать ее не стоило.

Он снял кольцо. Положил на блюдечко. И соврал первый раз за вечер:

– Ты знаешь, я встретил другую. И полюбил.

Он думал, что то была ложь во благо – и ей, и себе.

Нет.

То было предвидение…

Вечерело.

Слава тупо и бесцельно шел по улице. Он не хотел никуда идти – переставлял ноги, постаравшись полностью отключить от этого процесса сознание. У Полухина была дикая надежда – если шагать именно так, можно неосознанно дойти.

Прийти туда, откуда его позвали. Куда он стремительно бежал и не успел. Туда, где он нужен. Славе хотелось быть кому-то нужным. Он дойдет, и узнает все, и все сразу станет понятным, и исчезнут страхи и сомнения, и исчезнут ночные кошмары, и придет что-то новое, он пока не знает что, и появится…

Он ходил так много часов.

Ноги уже не гудели. И не болели. Их не было. Под брюками мерно двигались чужие механические конструкции, не имевшие к Славе отношения. Все впустую. Он ничего не найдет…

Он тяжело рухнул на скамейку. Там сидела девушка. Симпатичная шатенка с короткой стрижкой, но Слава подсел к ней не поэтому. Просто механические отростки, сменившие ноги, неожиданно выработали свой моторесурс. Раз – и встали.

На девушку Полухин не смотрел. Он и раньше никогда не знакомился с девушками на скамейках. Он был застенчив, Слава Полухин, хотевший стать мужчиной – убив. И не сумевший.

Бедный глупый Слава…

У девушки был убитый вид – как и у него. Она скользнула по нему равнодушным взглядом.

Через секунду она смотрела на Славу так, как никто из женщин (да и мужчин) на него никогда не смотрел.

С ужасом.

Смотрела туда, где Ваня наложил ночью повязку – теперь грязную, сползшую. Не отрываясь, смотрела в одну точку. Точнее – на две точки…

Потом девушка закричала.

Чаще бывает так: появляется вещь, которой не было раньше – и ей придумывают имя – чтобы не ломать язык долгими объяснениями: мол, это почти как вон то, но с перламутровыми пуговицами…

С клубом “Хантер-хауз[4]” получилось наоборот. Сначала в голову Прохору пришло название – красивое и заграничное, но ничего не значащее. Охотничий домик у клуба появился позже… Появился на самых задах спортивного комплекса завода “Луч”…

Спортивный этот комплекс (или просто – стадион) занимал несколько гектаров в пригороде и не имел ныне к почившему заводу никакого отношения. Хотя все говорили по-прежнему: стадион завода “Луч”. Иногда имена живут дольше нареченных ими вещей – бывает и так.

Здесь не сходились больше под пьяноватые вопли болельщиков в жарких поединках футбольные команды цехов. Не пыхтели значкисты ГТО, готовясь к труду и обороне. Не совершал утренние пробежки вице-чемпион области по боксу Вася Дроздов, слесарь пятого цеха (родной цех, понятное дело, лицезрел чемпиона лишь в дни зарплаты). Теперь здесь было другое.

Серьезные люди расслаблялись после серьезных дел. Говоря по науке – релаксировались. Гольф, теннис, верховая езда, бассейн с сауной… А еще здесь был – вдалеке, неприметно, с краю – “Хантер-хауз”. Охотничий домик.

Изнутри – стены из неошкуренных бревен. Декорация – под ними кирпич. Здесь много декораций. Трофеи на стенах, например. Чучела зверей и птиц. Как-то сибиряк Максим вытащил в лес, на охоту – им не понравилось: комары, под ногами хлюпает, дичь прячется… А главное – нет азарта настоящей охоты. Трофеи – декорация, настоящие укрыты надежно…

Вокруг огромного стола восемь стульев – по высоким резным спинкам невинно скачут деревянные косули-зайчики. У каждого здесь свое место, все по табели о рангах… Два стула пусты – Вани и Полухина.

Сигаретный дым уже не клубится – ровное синее марево. Лица в нем странного цвета.

Плохо об отсутствующих говорить не принято. Но в уставе “Хантера” такого пункта нет. О них говорят.

И говорят плохо.

Вечер.

Двое на пустынной улице.

Женщина и ребенок.

Тяжелая сумка тянет руку, у мальчика – крохотный рюкзачок за плечами – тоже набит. Из-под клапана рюкзачка высовывается игрушка – радиоуправляемый джип американской полиции.

Это бегство.

Она ушла, нет – она сбежала, собрав за десять минут что можно, потому что ушедший мог в любой момент вернуться, потому что все клятвы нарушены и все печати сняты, она бежала и не знала – куда, были бы деньги, она бы пошла в первое турагентство, лето, полно горящих путевок, и – неважно куда, далеко, очень далеко – Канары, Тунис, Египет, неважно, как можно дальше, но денег нет, и она не знает, куда бежать, и она уходит – не куда, а откуда, и дорога ее страшна, и впереди…

Это бегство.

Женщину зовут Марья.

Пришла ночь.

Глава 11.

За окном серый свет.

Или серая тьма.

Серая ночь, которую поэты зовут белой…

Свет на кухне погашен. За столом двое. Родители поудивлялись странному гостю дочери и легли спать – взрослый человек, двадцать третий год идет, своя личная жизнь, да и пора бы, все ждала принца на белом коне, школьные подруги – вон, уже разводятся…

Слава говорит.

О подвале. О девушке с черными волосами. Свет погашен, лиц не видно – и он этому рад. Наташе хочется спросить о многом. Но она молчит – сейчас не время вопросов.

Слава говорит, он уже не может остановиться – как не мог остановить свой утренний бег. Не только про подвал – он говорит все. Скрепленная его кровью бумага превращается в труху и разносится ветром. Слава Полухин исповедуется – первый раз в жизни. Его рассказ странен и страшен.

Но Наташа верит всему.

Сойдя с ума, легко верить всему.

За окном серая тьма.

Или серый свет.

Ночь – лучшее время для мыслей.

Ваня Сорин давно прочитал в каком-то околонаучном журнальчике, что пределы здорового сна лежат между четырьмя и восемью часами – больше вредно, меньше тоже. И с тех пор он не спал больше четырех часов в сутки. Перспектива продрыхнуть ровно третью часть жизни не вдохновляла. Одна шестая – еще туда-сюда… Даже сны ему никогда не снились – абсолютно потерянное время…

У него было о чем подумать.

С нежданным своим даром Ваня разобрался быстро.

Рассудил так: если у тебя есть дар, или талант, или хотя бы валютный счет в коммерческом банке, надо учиться им управлять. Иначе дар или талант либо захиреет и исчезнет, либо превратится в нечто страшненькое… А счет канет вместе с разорившимися банкирами…

Правда, как управлять, та еще проблема. Ясно одно – рассказать об этом нельзя. Никому. Может, конечно, и не налетят вороньем доценты-кандидаты в целях изучения и препарирования, но… Из окружающих слова придется вытягивать клещами, это точно… Сдержанны и молчаливы они станут, окружающие… Ну а семейная жизнь… Да-а… С Тамарой хватило получаса… Разве что поискать глухонемую посимпатичнее… Живут и с такими, записками будем общаться… Кстати…

Он встал.

Немного поразмыслил у книжной полки.

Вытащил статистический справочник и книжицу в мягкой обложке. Открыл, вчитался. На печатное слово дар не реагировал. Только на изреченное…

Хватит экспериментов.

А управлять надо просто: научиться отключать.

Вот и все.

Четко и ясно.

Со второй проблемой, с “Хантером”, решить сразу четко и ясно не получилось. Проспал в эту ночь Ваня гораздо меньше четырех часов. Зато уснул сразу, бессонница не мучила.

Кошмары тоже.

– Мы в чем-то ошиблись, сестра. Проснувшийся гораздо сильнее, чем мы думали. Как смог он сберечь силы? Такого не было никогда…

– Вокруг много его подданных, брат. Гораздо больше, чем раньше. Они питают его… Ты знаешь, где он?

– Нет. Его разум закрыт. Я только чувствую, как он убивает…

– Пусть. Страж повергнет его, когда придет время…

– На смену придет другой Царь Мертвых…

– Пусть. Кто-то повергнет и его. Но это будет не наша Битва. Где Царь Живых?

– Она сбежала и забрала его с собой.

– Пусть. У Царя Живых много путей, но все приведут к Вратам.

– И все-таки, Адель, – мне его жалко.

Стук колес.

Царь Живых, сын Царя Мертвых, спит. Вихрастая голова на коленях матери. Руки обнимают игрушку – джип американской полиции. Других второпях не взяли.

Звучит голос. Далекий, мертвый, скрежещущий голос:

– Волховстрой. Конечная. Просьба освободить вагоны.

Он плевал на здоровый образ жизни вообще и на свое сердце в частности. С такой работой до почтенных седин все равно не дожить…

Майор Мельничук допил шестую за ночь чашку кофе и закурил очередную бессчетную сигарету. Спать он не мог.

…Все было как в первых пяти случаях: обескровленный труп с двумя характерными отметинами на горле.

И все было не так, совсем не так…

Те пятеро умирали достаточно долго, медленно исходя кровью… Отчего и родилась версия о двузубой вилке и решивших поиграть в трансильванского графа отморозках. Один такой случай в практике майора уже был: пятнадцатилетняя девчонка начиталась-насмотрелась – и съехала. Решила послужить Князю Тьмы. Ну, тот ее и надоумил – пригласила одноклассницу – прыг и впилась зубами в горло. Едва спасли… Лечат теперь служительницу… А ее подружке всю жизнь в шарфике ходить или с воротником высоким…

Князь там или не Князь, но с родителями малолетней вампирши майору хотелось разобраться. Не на Луне ведь жили, не на полюсе, рядом – комната у девки вся летучими мышами да вампирскими рожами обвешана, распятие перевернутое, книжонок поганых кучи, кассет целая полка…

А как разберешься, ничего и слышать не хотят, стоят на своем, как гвардейцы-панфиловцы: книжонки законно изданы, кассеты не пиратские, а у дочурки психическое расстройство с длинным названием – через годик вылечат… Ну-ну… Вылечат и выпустят… Засов-то на спальне своей поставите?

Нет, что-то было в Святой Инквизиции рациональное, как ее не пинают… Надо, надо жечь иных авторов на куче их творений…

Ну ладно, та горе-вампирша – дилетантка и самоучка.

Но в этом июне на майорской территории начал резвиться кто-то куда как серьезный. Не зубами грызли – клыки у человека и короче, и поуже расставлены… Это же инструмент и выдумать надо, и изготовить… И работать им – не в одиночку. Майор готов был прозакладывать все шансы стать подполковником – работала группа. И хотя бы у одного в той группе есть неплохие способности планировать акции…

Потому что иначе так не бывает: пять случаев один за другим – и никто ничего. Никто ничего не видел и не слышал. Как ни прячься, как ни выбирай места укромные, следок какой-никакой оставишь… Кто-то человечка подозрительного видел, кто-то из кустов звуки какие слышал… Не бывает серийников-невидимок.

Майор прекрасно знал, что потенциальные свидетели порой шляются по таким местам, что диву только даешься: да как же тебя туда занесло, голуба? Но его люди перерыли весь район. Никого. Нет свидетелей…

Группа. С четким разделением обязанностей: кто-то работает, кто-то прикрывает, кто-то отход обеспечивает… И никаких бессистемных шатаний в поисках жертв – тогда уж точно бы засветились…

“Хантер” на роль такой группы подходил идеально. И был у них толковый парень, способный просчитать все…

От немедленных действий против подотдела очистки майора удерживали два соображения.

Во-первых, интересный подбор жертв. Пятеро мужчин. От девятнадцати до тридцати шести. Не наводит на размышления? Майора навело.

Девица. Приманка. Прием, старый как мир.

Но: никто и никогда не видел в их примелькавшейся компании девиц. Ни разу.

Тоже, конечно, не довод. Но майор знал хорошо: с кем гуляют-тусуются, с тем и на дело пойдут… Или наоборот – после дела той же кампашкой гулеванят. А банда, съезжающаяся с разных концов страны банк, к примеру, взять, – это даже не детектив, это фантастика…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Не надо ассоциировать приветствие “Хайле!” с поганым нацистским “Хайль!”

2

Для читателей, не слишком внимательно изучающих примечания, а также для политически-озабоченных граждан, вынюхивающих всюду красно-коричневый всемирный заговор, стоит повторить: не надо ассоциировать приветствие “Хайле!” с поганым нацистским “Хайль!”

3

Премоляр на языке стоматологов – четвертый зуб человеческой челюсти, следующий за клыком. Пятый, кстати, тоже премоляр – но к делу это не относится.

4

На языке потенциального противника “Хантер-хауз” означает “Охотничий домик” – по крайней мере, придумавший название Прохор всегда считал именно так.