Надежда патриарха

Я остановился, чтобы немного отдышаться, и уперся руками в колени. С западной стороны холм затянулся чертополохом, а на другом склоне росла мягкая травка, низко «подстриженная» соседскими овцами.

Наверное, отец как раз собирается пить чай. Вот-вот взглянет на часы, и его губы неодобрительно скривятся.

Я бросился вниз по склону. Земное тяготение и молодая сила ускоряли мои шаги. Я мчался рысью, скоро перешедшей в веселый галоп. Волосы развевались за спиной. Дышалось мне легко. Я был молод, счастлив, доволен самим собой, все мне было по силам…

Я вскрикнул от восторга – и очнулся.

Меня окружали гостевые апартаменты Военно-Космической Академии. Я был в Девоне.

От мальчишки, который скакал вниз по холму, меня отделяла непреодолимая пропасть в пятьдесят лет.

Я вцепился в подушку, словно терпящий кораблекрушение – в спасательный жилет, и меня захлестнула волна столь сильной тоски, что едва ли не возникла угроза переселиться туда, откуда никто и никогда не возвращается.

Когда душевная боль меня наконец отпустила, я был весь мокрый от пота. Поднявшись с кровати и тяжело опираясь на свою трость, я проковылял в ванную. Там долго стоял под теплым душем, с грустью вспоминая об озорном, юном весельчаке, которым я когда-то был.

Было около полудня, все только что пообедали. Сержант Букер как в воду канул. У ворот Академии кишмя кишели папарацци.

Я потягивал кофе, все еще немного раздраженный тем, что тот сладкий сон прервался.

– У вас тут был маньяк-экологист, а вы ничего об этом не знали?

– Нет ничего противозаконного в том, чтобы человек интересовался…

Я хлопнул кулаком по столу, и кофе выплеснулся на досье Букера.

– Одиннадцать лет он этим занимался, и это было для вас тайной за семью печатями?

Хазен и Ле Боу обменялись взглядами.

– Он никак себя не проявлял, господин Генеральный секретарь. Действительно, в его комнатушке нашлось несколько подозрительных статеек, но прежде не было никаких свидетельств…

– Бросьте, – махнул рукой я. – Вам ничего не стоило вывести его на чистую воду! Говорят, у сестры Букера после ядовитых выбросов в Гластонбери заболели почки. Его мать умерла два года назад по той же причине. Если и это не давало основания заподозрить в нем фанатика-экологиста…

Хазен тоже повысил тон:

– Мой брат сейчас страдает от меланомы, и мы полагаем, что это вызвано экологическими проблемами в Калифорнии. – Растяпы технари и правда допустили, что над Лос-Анджелесом аж шесть дней висела озоновая дыра, и тысячи людей подверглись облучению. – И что, я после этого террорист? Не хотите ли вы, чтобы и я подал в отставку?

– Конечно, нет… – Я забарабанил пальцами по столу, стараясь вернуть свой голос в рамки допустимого. – Прошу прощения. Наверное, не каждого помешанного на защите природы можно назвать опасным для общества, но… – Нет, можно назвать опасным, сам я это знал точно. Даже мой собственный сын меня предал. Он… я заставил себя об этом сейчас не думать.

Ле Боу бросился на защиту начальника Академии:

– Сэр, потенциально они – большая сила. Больше тридцати «зеленых» выбрано в Генеральную Ассамблею ООН, и один Господь Бог ведает, сколько бы земельщиков и представителей других партий проголосовали за них, имея свободу выбора. Да, у некоторых из них немного едет крыша, но в целом окружение Уинстеда вполне респектабельно. И нет никаких оснований подозревать…

– Не читайте мне лекций, – вырвалось у меня. Политическая помойка была слишком хорошо мне знакома, и я знал цену ее завсегдатаям.

– Тем не менее, – помрачнел Хазен, – даже если потеря близких столь сильно подействовала на Букера – как он мог убить своих кадетов?

– Не своих, а Грегори.

– Это то же самое. – И правда, сержант-строевик всегда костьми ляжет за собственных подчиненных. Многие за своих кадетов головы сложили.

На этой душещипательной ноте наша беседа и закончилась. Начальник Академии, три лейтенанта и стайка гардемаринов проводили меня к взлетно-посадочной площадке. Я раздраженно ждал, когда лопасти вертолета замедлят вращение. Из него выпрыгнули четыре мрачнолицых секьюрити. Свои пушки они держали наготове, полные решимости защитить меня от любых угроз. Группу возглавлял Марк Тилниц. Из той вереницы секретных агентов, что окружали меня в разные годы моей политической деятельности, с ним мне было легче всего.

Я поправил галстук, в вертолет мне забираться почему-то не хотелось.

– Мы увеличим вдвое свою службу безопасности, – сказал Хазен. – Больше никаких инцидентов не будет.

– Ко всем сторожей не приставишь.

– Будь я проклят, если не сделаю все как надо. – Язык начальника Академии меня несколько беспокоил. В мою бытность гардемарином не один офицер был наказан за богохульство. Конечно, теперь уважения к церкви стало заметно меньше, и это вызывало у меня большое сожаление.

После Великого Воссоединения Церквей в нашей религии мирно уживались ритуалы протестантов и католиков. Такой союз был бы вряд ли возможен, не опустоши Последняя Война Азию и Африку. А возрождение христианства как в ожившей Европе, так и в Америке привело к съезду церковников, на котором учредили Церковь Воссоединения во главе с Советом патриархов. После того как воители Господа Бога одолели ересь пятидесятников, правительство Организации Объединенных Наций приняло Церковь под свое крыло, и та стала его опорой.

Власть Совета патриархов мало-помалу ослабела, но он и теперь представлял объединенную церковь. Как-то на Совет пригласили меня, и мы прозаседали два дня, но информацию о наших переговорах патриархи предавать гласности не стали.

У нас над головами, в непосредственной близости от запретной для полетов зоны, завис вертолет. На нем были опознавательные знаки «Всемирных новостей».

– Лучше вам поторопиться, сэр. Возможно, у них есть телеобъективы, – сказал Тилниц.

– Конечно. – Но моя нога повисла над ступенькой. – Те кадеты из казармы Крейн… Поделикатнее с ними.

– Непременно, – заверил меня Хазен.

– Они прошли через такое… – Я вздохнул, вспомнив свое глупое обещание Арлине. Кивнул Тилницу:

– Подождите меня здесь. Я скоро вернусь.

Я не позволил начальнику Академии и его офицерам проводить меня до казарм, но Хазен настоял на том, чтобы со мной в качестве помощника отправился Ансельм. Согласиться с этим было легче, чем отказать.

Вскоре я уже стоял возле казармы, тяжело дыша после пешей прогулки. Спальня оказалась такой же, какой и оставалась в моей памяти, – длинная, низкая, отделанная деревом, всего лишь на четыре ступени выше земли. И я когда-то провел здесь два года…

– О, это вы. – На меня из-за двери сердито смотрел сержант Грегори. Ясно, что меня еще не простили.

– Разрешите войти?

– Входите, если нужно. – С явной неохотой он посторонился.

– Что вы им рассказали?

– Что ведется расследование.

В это время прозвенел молодой голос:

– Внимание! Смирно!

Тут же двадцать пять одетых в серое кадетов побросали все дела и построились в шеренгу.

Пять коек были разобраны, и вещи их бывших владельцев лежали стопками на матрасах. Потом близкие друзья несчастных выберут себе что-то на память. А оставшееся будет отправлено безутешным родителям. Так было принято на Флоте.

– Вольно. – Я подождал, пока ребята расслабились. – Я прибыл сюда накануне вчерашней трагедии. И вам, кадетам, необходимо понять…

Да никогда они этого не поймут. Смерть – это что-то, что случается с кем-то другим. Но только не с ними самими.

Сквозь дымку десятилетий ко мне на миг прилетело ощущение собственного бессмертия, которое так меня поддерживало – но лишь до того страшного дня, когда я потерял своего лучшего друга. Джейсон был похоронен в Кардиффе. И прошло много-много лет, прежде чем я решился там побывать.

– Послушай, приятель, – обратился я к кадету-капралу, – как твое имя?

– Дэнил Бевин, сэр. – Почему его фамилия показалась мне такой знакомой? Я постарался напрячь память, но тут же оставил эти тщетные попытки. Ему было не больше четырнадцати. Узнал ли он меня? Нет, кадеты ко всем обращаются «сэр». Ко всему, что движется.

– Я – Генеральный секретарь Сифорт. – Он меня узнал, и у него слегка отвисла челюсть.

– Вы хорошо их знали? – Как же не знать, идиот ты этакий, ведь у них койки были рядом. – То есть, я имею в виду, именно их?

Глаза парня заблестели:

– Джимми… то есть я хочу сказать, кадет Форд, сэр. Мы с ним…

– Кто еще с ними дружил? – Я осмотрелся по сторонам.

– Сантини помогала мне в навигации… – смущенно промолвила одна девочка.

– Мы с Эйкеном были из одной школы… Понемногу, словно смущаясь, кадеты рассказывали о своей дружбе с погибшими.

Мне было трудно подыскать нужные слова.

– Я тут ничего не могу поделать, и Флот тоже – чтобы как-то возместить утрату. Я очень сожалею. – Это прозвучало как-то не так. – Это наша промашка, что мы вас не защитили. От лица Академии я приношу вам свои извинения.

Сержант бросил на меня изумленный взгляд. Мои слова походили на ересь. Кадеты на Флоте были низшими из низших. Никто никогда перед ними не извинялся.

– Сэр? – Это осмелел кадет-капрал. Сержант нахмурился. Кадеты говорят, только когда их спрашивают.

– Да, Бевин?

– Что с ними случилось? Что за смесь там была?

– Мы раскопаем здесь все до самого донышка, обещаю вам. И когда это будет сделано, все объясним вам, насколько сможем. – Опять прозвучало неладно. Даже больше чем неладно – это была откровенная ложь. Мы уже знали, что произошло. Я тяжело опустился на серое одеяло безукоризненно заправленной койки. – Подойдите-ка все сюда, если вам не трудно. – Я подождал, и кадеты обступили меня полукругом. – Форд, Сантини и остальные были убиты. В камеру впустили нервно-паралитический газ «зеленые». А ваши товарищи были выбраны как символ, понимаете? – Смотреть в их изумленные глаза было непросто, и я дал волю своим растрепанным чувствам. – Фанатики-экологисты использовали их, чтобы преподать урок мне. Вот что бывает, если позволять разным диссидентам читать их ядовитые проповеди.

– Бред какой!

Грегори одним прыжком пересек казарму, схватил Бевина за грудки и хорошенько встряхнул:

– Выбирай выражения, ты, молокосос…

– Дайте ему сказать, – глухо произнес я, но мой голос словно резал воздух.

Сержант подтолкнул кадета ко мне. Мальчик споткнулся и, чтобы не упасть, чуть оперся о мои колени. Я вздрогнул:

– Ну?

Бевин глубоко вздохнул и отпрянул назад:

– Это не «зеленые», а террористы. Неужто вы не видите разницы?

– А ты сам «зеленый»?

– Да! Как и мой отец. Вы же не считаете это противозаконным?

– Проклятье! Черт знает что здесь творится! – выругался я. – Мне не о чем с вами говорить.

– Представители Совета по защите окружающей среды выбраны в Генеральную Ассамблею ООН. Люди за них. Нас…

– Всего ничего.

– …Нам не нужны бомбы или нервно-паралитический газ.

Все стояли, опустив глаза. В казарме повисла тишина. Одетые в серую форму мальчики и девочки и их сержант оцепенели, увидев, как какой-то кадет наскакивает на главу всемирного правительства.

Я откашлялся.

– Пятеро ваших товарищей мертвы. Если бы не эти «зеленые»…

– Террористы, сэр!

– Разве вы ничего не понимаете, ребята? Дорогу таким убийцам прокладывают политики – своими сладкими речами да законами, которые принимаются больше для умасливания избирателей, чем для какой-нибудь реальной пользы. – Я сжал кулаки, вспомнив бесконечные дебаты в Сенате, шумные заседания Ассамблеи.

Зализывание ран после войны с космическими рыбами отняло слишком много времени и средств. У нас имелись обязательства перед колониями и перед собственным народом. И мы были не в силах ликвидировать последствия векового пренебрежительного отношения к природе. Земля и климат оставались в руках Божьих. «Зеленые» смещали правительства, требовали все больше денег, разбивали семьи…

– Вы и правда так думаете, сэр? – На лице кадета читалось разочарование. Более того, ощущение предательства.

И весь мой пыл в момент угас.

– Я не знаю, что я думаю. Я просто устал, мне слишком долго пришлось быть Генсеком. – Я оперся на свою трость и начал подниматься. – Я ухожу.

Бевин взглянул на сержанта, повернувшись спиной ко мне:

– Сэр, я очень сожалею, если…

– Поздно извиняться за это. – И я затопал к двери. Снаружи меня ждал гардемарин. Я заметил, что глаза у него покраснели.

– Над чем это вы тут рыдаете?

– Ни над чем, сэр. – Ансельм вытянулся в струнку, старательно подтянул живот.

– Вольно, – рыкнул я. Гардемарин был никак не виноват в безобразном поведении кадета-капрала. Ступая на дорожку, я неимоверным усилием придал своему голосу как можно больше мягкости. – Телесное наказание? – К гардемаринам и кадетам принято было относиться как к джентльменам весьма юным, и они подвергались наказаниям наравне с простыми матросами.

– Никак нет, сэр.

– Что же тогда?

– Всего лишь… – Он сделал глотательное движение. – Вчера я помогал Сантини надевать скафандр. У нее всегда возникали проблемы с застежками. Всегда…

– Вы… были друзьями? – Такие панибратские отношения в Академии не поощрялись, однако я вспомнил одного гардемарина, благодаря которому мне – кадету – служилось легче.

Ансельм подавленно кивнул.

– Что мы делаем, сэр? – В его голосе слышалась мольба.

– Исполняем наши обязанности. Это единственный ответ, который мне известен. – Но я не ограничился словами. Мои руки протянулись вперед помимо моей воли. – Подойди сюда, мальчик. – И я осторожно прижал его рыжую голову к своей груди.

– Это не так… если бы мы…

– Понимаю.

– Она так старалась!

– Они все старались.

Через какое-то время парнишка высвободился, ковырнул носком ботинка землю.

– Она играла моими волосами.

– Весьма смело для кадета. – Мы зашагали вперед.

– Она знала, что ей не о чем беспокоиться. – Он шмыгнул носом. – Видеть ее лежащей там…

– Могу себе это представить.

– Кровь у уголков рта. – Он поежился. – Ну, почему, сэр? Почему ей довелось найти такой конец?

– Не знаю, сынок.

Голос Ансельма был таким тихим, что я его едва слышал.

– Мне так тоскливо без нее.

Мы подошли к дому начальника Академии.

– Сэр? – отдал он честь. – Вертолетная площадка – там. – Дорожка уходила влево.

– Знаю. – И я пошел прямо.

– Куда вы идете?

– Исполнять мои обязанности.

Когда мы приблизились к кованым воротам, я пригладил волосы и поправил галстук.

Впереди хищной стаей стояли репортеры, направляя объективы своих камер через решетчатую ограду. Мое лицо сделалось непроницаемой каменной маской.

– Приземлились, сэр.

Я вздрогнул и глянул через мутное окошко вертолета. Мы сели на бетонную пыльную площадку в моей вашингтонской резиденции.

Вдали за забором колыхались в жарком, влажном июльском воздухе красные клены. Резиденция располагалась неподалеку от старого Вашингтона, за рекой – словно гнездышко, спрятавшееся посреди холмов Вирджинии от наступающей отовсюду урбанизации. Дом был выстроен в стиле поместий южан перед Гражданской войной. Деньги на этот подарок мне собирали по подписке, когда заканчивалось мое первое хождение во власть.

В доме было семь спален и полно веранд и террас. На участке также располагалось много беседок, увитых плющом флигелей и небольшой коттедж. Все это ограждали высокие каменные стены.

Я как мог отбрыкивался от незаконного подношения, но в конце концов победил здравый смысл Арлины. Дом требовался прежде всего нашему маленькому Филипу: Фити должен был где-то жить, а сбережений у меня оказалось – кот наплакал.

– Ты это заслужил, – убеждала меня Арлина, и в итоге мне пришлось пойти на попятную.

Торчать в Ротонде в Нью-Йорке становилось тошнее день ото дня, и я старался бывать там как можно реже. Конечно, на сессиях Генеральной Ассамблеи надо было присутствовать. Возникали и другие ситуации: например, мое правительство нуждалось в защите от нападок разных выскочек из Земельной партии. Приходилось осаждать и так называемых независимых парламентариев, которые из кожи вон лезли, чтобы устроить какие-то свои делишки. Дай волю всем этим ребятам – и они в два счета проголосуют за вотум недоверия и свалят любое правительство.

Но когда мое присутствие в Нью-Йорке не являлось крайней необходимостью, я работал дома и принимал делегации и всевозможных представителей в своей комфортабельной берлоге. Может, кому-то это было и не по нраву. Но ежели я людям не нравлюсь – пусть выберут другого.

Система выборов у нас получилась сложной донельзя. Члены Ассамблеи выдвигались от регионов, соответственно странам и народам. Они занимали свои кресла 4 года – если правительству не выносился вотум недоверия, если не менялось законодательство или Генеральный секретарь не распускал Сенат и Ассамблею и не назначал новые выборы. С другой стороны, Сенат не мог отправить в отставку правительство, вынеся ему вотум недоверия, но мог бесконечно тянуть волынку с новыми законами. Сенаторов выбирали на шесть лет, и они были настолько независимы, что это противоречило здравому смыслу.

Я протер глаза. Несмотря на все мои привилегии и причитавшиеся мне удобства, межконтинентальное путешествие было утомительным. Во время двухчасового суборбитального перелета из Лондона я немного подремал, но мое стареющее тело все еще требовало отдыха. С легкой тоской я вспомнил тесную униформу, в которую когда-то облачился, получив звание гардемарина, а потом и капитана. Тогда небольшой недосып только бодрил меня – или мне так казалось. Я зевнул:

– Где Арлина?

Марк Тилниц что-то зашептал в свои ларингофоны и закивал головой в знак ответа:

– Наводит порядок после визита голландцев.

Это означало, что она руководит прислугой. Меня бы удар хватил, если б я увидел, как она собственными руками моет стаканы. Мы с ней по горло насытились устройством быта в молодые годы. И все же мы здесь жили и должны были иметь что-то, кроме помещений для официальных встреч и приемов. С готовкой и уходом за садом нам помогали, однако в собственный кабинет я не пускал никого, кроме моего гардемарина. А со своими помощниками из ООН общался посредством мобильника, е-мэйла и факса.

Я поднялся на веранду. Двойные стеклянные двери уютного кабинета манили меня. Я поколебался – и выбрал другой путь, шагнув в освещенную солнцем приемную, где располагался стол моего адъютанта, окруженный голографическими экранами. Мои помощники смотрели на них, комментируя увиденное и услышанное.

– …как старый лев, встретивший стаю волков. Взгляните на него!

– Да, я отвечаю за свой действия. Отвечаю за мое правительство, за Военно-Космический Флот, за жизни этих бедных кадетов. Я серьезно отношусь к своему долгу.

– Что вы теперь собираетесь делать?

– Отправиться домой и начать расследование этого дела.

– А когда найдете террористов?

– Даст бог, поприсутствую на их казни.

– Да, рыбалка предстоит хорошая.

– Он это и имел в виду. Отменил встречу с Винце Канло.

– Господин Генеральный секретарь, независимые требуют расследовать, как финансировалось строительство «Галактики». Означает ли это сделку между вами и Земельной партией?

– Смотри-смотри! Сейчас он им выдаст!

– В этом вопросе все ясно. И мы, и они согласны, что нам необходим сильный Флот. И финансирование такого строительства – путь к достижению этой цели.

Раздался стон.

– Так и есть! Признал, что здесь имеет место сделка.

– Старики не врут. Даже если этот старик… О! Господин Генеральный секретарь! – Чарли Витрек, мой преданный помощник-гардемарин, вскочил на ноги. Джеренс Бранстэд, руководитель администрации, поднялся чуть медленнее. Повисла неловкая тишина.

– Привет, Джеренс.

Здесь, вдали от вездесущих голографокамер, я ослабил галстук и снял куртку, которую тут же подхватил Чарли.

– Господин Генеральный секретарь, вы будете идти на дальнейшие уступки «зеленым» в результате…

– Это оскорбительный вопрос. Нет и еще раз нет. Мы не будем поддерживать терроризм. Эти люди разоблачили сами себя, они пытаются повернуть время вспять.

Бранстэд одобрительно кивнул в сторону экрана:

– Хорошо сказано.

– Вы поддерживаете призыв рейхсканцлера Мундта к повсеместному пересмотру планов по борьбе с загрязнением окружающей среды?

– Нет. Вопрос будет изучаться снова и снова. Мы делаем все, что можем. Мундт защищает дрезденских производителей чипов – между тем принимаемые нами меры не приведут к закрытию этих заводов…

Мне вспомнилось, что я старался говорить примиренчески. Мундт был супранационалистом, членом моей же правительственной партии, но ему приходилось защищать интересы своей национальной промышленности от разных законодательных ограничений. Временами с ним было трудновато сладить. А Уайденер, британский премьер-министр, как раз в это время стал требовать ужесточить природоохранное законодательство. Мне, как Генеральному секретарю, просто надо было держать середину. Экологические проблемы обсуждались столетиями, и я не видел причин рубить сплеча.

– Вызывают ли у вас гораздо большую тревогу трещины в Дамбе Трех Ущелий теперь, когда…

– Выруби это чертову говорилку!

– …в результате дождей озеро наполнено водой на тридцать процентов выше нормы?

Изображение моего лица на экране погасло.

– Держались что надо, сэр, – изрек Витрек. Он пробежался пальцами по прическе, но, как и обычно, упрямые волосы продолжали торчать как попало. Устроить их как-то по-другому гардемарин не мог.

– Что бы я без тебя делал – без твоего одобрения? – нахмурился я.

Парень усмехнулся, слишком хорошо меня зная, чтобы расстроиться.

– Как только вы смогли стоять рядом с этими стервятниками?

– Зажал нос как следует.

Чарли принес мне кофе – черный и крепкий, как я любил. Гардемарин – не лакей, и с ним не следует обращаться как с лакеем. Однако Витрек непостижимым образом находил способ быть полезным, даже когда его ни о чем не просили. Скучновато будет без него, если он перейдет на другую службу.

Словно прочитав мои мысли, Чарли спросил:

– Вы не нашли мне замену?

– Мы работаем над этим.

– Воображаю, как это сложно.

Промолчи я, на этом дело бы и закончилось, но было видно, что он жаждет довести разговор до конца.

– Продолжай, Чарли.

– Я имею в виду, он должен быть находчивым, искренним, терпеливым, как того требуют его обязанности… – Казалось, он говорил именно то, что думал.

– Да, в последние два года мне этого недоставало. – Конечно, все было не так, но я наслаждался этим спектаклем. – Ничего насчет твоего нового назначения?

– Пока ничего, – скривился он. Конечно, ему ужасно хотелось отправиться на действующий корабль. Я мог бы в два счета решить этот вопрос, но в этом не было необходимости. Наверняка он рассчитывал попасть на «Галактику».

– Что у нас намечается после обеда?

Чарли посмотрел на монитор своего компьютера:

– В пять должен быть мистер Кэрр. Он останется на ночь.

– Отлично. – Несмотря на усталость, мое лицо озарилось улыбкой.

Дерек Кэрр являлся отпрыском древнего рода планеты Надежда. Когда мы встретились на «Гибернии», он летел пассажиром – заносчивым шестнадцатилетним юнцом. После гибели офицеров откликнулся на мой призыв и стал кадетом. Выполнять эту роль ему было трудновато, да еще с учетом моей собственной нерешительности и неопытности. Тем не менее при первой возможности я сделал его гардемарином. Мы вместе мотались по этой планете-колонии и по прошествии многих лет остались хорошими друзьями.

– Арлина организует небольшой прием в связи с приездом мистера Кэрра, – осторожно вставил Джеренс Бранстэд.

У меня вырвался стон. Моей жене было прекрасно известно, что роль хозяина дома мне не по нутру. Я мог вести с гостями деловые беседы или обсуждать государственные вопросы – раз уж меня выбрали, жаловаться не приходилось. Но на частных вечеринках я чувствовал себя, словно неуклюжий гардемарин, попавший в компанию капитанов.

– Но приглашен Джефф Торн, – добавил Джеренс.

– О! – Я улыбнулся. Адмирал Торн, мой наставник во время учебы в Академии Флота, был предшественником Бранстэда на посту руководителя администрации Генсека. Сейчас он, выйдя на пенсию, жил в Лондоне.

Я посмотрел на часы:

– Надо бы мне переодеться.

И, держась за перила, я поднялся по лестнице. Предлагали установить лифт – но я не хотел и слышать об этом. Мне и без того уже немало лет, так что нечего изображать старика. А то в следующий раз приставят кого-нибудь ко мне еще и слюни подтирать.

– Говорят, это такая громадина, – произнесла женщина лет тридцати в легком, ярком, розовато-лиловом костюме с аметистовыми браслетами на руках. Я силился вспомнить ее имя. Мой ищущий взор остановился на Арлине.