Эпидемия

– Что? Хотите сказать, положение безнадежно?

– Ну почему же? Был один человек, который иногда обыгрывал его. Тоже – вслепую.

Распорядитель нервно рассмеялся.

– Может, надо было обратиться к нему?

– Конечно, надо, – согласился Кашинцев. – Но… Вы попали как раз по адресу, – и он принялся что-то насвистывать, явно любуясь собой.

Некоторое время они ехали молча, потом Кашинцев громко хлопнул и нетерпеливо потер руки.

– Ну? Скоро мы будем на месте? Эх! Ильин! Задам я тебе…

Валерий Алексеевич повернулся к нему и ехидно улыбнулся.

– Как насчет девочек? – сказал он, показывая на стайку проституток, стоявших на тротуаре. – Захватим с собой парочку?

Мгновение – и машина промчалась мимо, оставив путан далеко позади.

Кашинцев даже не стал оборачиваться.

– Да ну их! Похоже, у нас будет занятие повеселее!

Сон был беспокойным, отрывочным и при этом – очень вязким. Он никак не хотел ее отпускать. Поэтому, когда в семь утра прозвенел будильник, Алена Муратова даже обрадовалась его надтреснутому звону.

Она села на кровати и, не открывая глаза, стала шарить по тумбочке, пытаясь на ощупь найти большую круглую кнопку.

Пальцы почувствовали знакомую дрожь, и тембр звука изменился. Алена выключила будильник и сунула руку обратно под теплое одеяло.

Из этого состояния было только два выхода: либо снова повалиться на кровать, либо решительным рывком откинуть одеяло и опустить ноги на пол. В ту секунду более заманчивым Алене представлялось упасть на подушку; бредовый сон, прерванный вторжением реальности, мгновенно забылся, и девушка надеялась на то, что продолжение будет интереснее.

Второй выход требовал заметного усилия над собой, а перспектива ступить голыми пятками на холодный паркет выглядела просто ужасной, но, увы… Пора вставать.

Алена медленно отодвинула нагретое одеяло и повернулась на девяносто градусов, нащупывая кончиками пальцев комнатную твердь.

"Надо купить какой-нибудь коврик, – промелькнула привычная мысль. – Миленький такой половичок".

Она сделала в полусонном сознании первую заметку: съездить в ИКЕю. Не обязательно сегодня… Как-нибудь на днях. Может, в выходные. Если получится, то раньше, а если не получится…

Алена открыла глаза. Растрепанная постель. Плюшевый медведь средних размеров… Неопределенное животное ("кошкопес", как она его называла), также из плюша, пытавшееся взобраться ночью на медведя… "Ну, или как там у них все это происходит, не знаю…" – с горькой иронией подумала она.

С горькой иронией – потому что у нее это происходило немного не так, как хотелось бы. Возможно (и даже – скорее всего) – так, как хотелось бы ЕМУ, но совсем не так, как хотелось бы ЕЙ.

Алена запустила пальцы в густую шевелюру, стоявшую после сна дыбом, почесала макушку и, тяжело вздохнув, потянулась к тумбочке, где в ящике лежал незатейливый набор полосок – примитивный тест на беременность.

"Ну, и как можно ИМ после этого верить? – Алена и не заметила, как плавно перешла от частного случая к глобальным обобщениям. – Одни только глупые шутки и отговорки: "Как можно заниматься любовью в презервативе? Это все равно, что нюхать цветы в противогазе!", пустые обещания и самоуверенные заявления: "Не бойся, детка! Все под контролем!", а на самом деле…".

А на самом деле ей престояло помочиться в какую-нибудь посудину – что уже само по себе непросто, – и потом полоскать в ней бумажные полоски, с замиранием ожидая, сколько поперечных черточек на них появится: две? Или – все-таки одна?

Алена встала с кровати, поправила трусики (специальные трусики, которые носила в определенные дни месяца; она надела их вчера вечером и даже положила прокладку – фол последней надежды) и поплелась в ванную.

Вопрос о явном несоответствии между полученным удовольствием и возможными последствиями встал перед ней со всей очевидностью.

Мочевой пузырь был полон, но Алена всячески оттягивала тягостный момент. Сначала она умылась и почистила зубы.

Затем…

"О черт возьми! Как некстати!". Результат был ИМЕННО тот, которого она меньше всего хотела. "Интересно, когда-нибудь в этой жизни бывает по-другому?" – подумала она, собираясь заплакать.

Подумала еще немного – и решила не плакать. Вместо этого – залезла в ванну, задернула занавеску и включила душ.

Душ успокаивает. Говорят, в этот момент человек чувствует себя, словно в утробе: теплая вода и мягкий шум, как в кровеносных сосудах матери.

Ее мысли переключились на то, что когда-нибудь и она тоже станет… "Ой-ой-ой! Я пока не готова…". На этом с душем было покончено.

Не вытираясь, Алена запахнулась в махровый халат и пошла на кухню. Мама жарила яичницу.

Она на мгновение оторвалась от плиты и внимательно посмотрела на дочь.

Алена всегда думала, что если таких женщин, как ее мать, использовать в больницах вместо рентгена, то в масштабах всей страны вышла бы колоссальная экономия. И ошибок наверняка было бы меньше.

– У тебя что-то случилось? – спросила мать.

Алена вместо ответа подошла к ней и, как примерная дочь, поцеловала в щеку.

– Нет, все хорошо.

В самом деле, не говорить же ей что-то вроде: "Ты помнишь, почти три недели назад ты задержалась на работе? Так вот, в этот день ко мне приходил Леша. Но дело даже не в том, что приходил, а в том, что он забыл по пути заглянуть в аптеку. Или – не захотел. Или – вообще не подумал об этом. Теперь это не имеет значения. Так вот, мамочка! Если не принять безотлагательные меры, то через девять месяцев тебя можно будет называть бабушкой". Нет, этого говорить никак не стоило.

Алена села за стол и подвинула к себе тарелку.

"Интересно, меня уже ДОЛЖНО тошнить или – пока еще НЕТ? – промелькнула идиотская мысль. Для человека, имеющего диплом врача, эта мысль была прямо-таки непозволительной, но… – Вдруг у меня все не так, как у других?".

Потом Алена рассудила, что все думают, будто у них не так, как у других, и это на самом деле так – у каждого все не так, как у других, но в конечном счете почему-то оказывается, что у всех все приблизительно одинаково.

От последнего рассуждения попахивало невероятной философской глубиной, а от яичницы пахло жареной ветчиной; в итоге материальное перевесило. Алена с удовольствием позавтракала, совсем не испытывая тошноты. Но мысли уже бежали, как вода – по проложенному руслу.

"Теперь мне надо есть за двоих", – вспомнилась фраза из какого-то фильма. Она подавила невольный вздох и улыбнулась матери.

Улыбка дочери встревожила несчастную женщину еще больше. Мать отложила в сторону вилку и положила подбородок на сцепленные руки.

– Алена, признайся честно, что произошло?

– Мама, ну я же тебе сказала… Ничего.

– Алена, мне кажется, ты что-то скрываешь. У тебя что-то не так, но ты не хочешь говорить со мной об этом. Это неправильно. Ты ведь знаешь, что ближе меня у тебя нет человека. Что бы ни случилось…

Алена кивала в такт ее словам. Помнится, Леша говорил приблизительно то же самое. Разница заключалась в том, что Леша разражался подобной тирадой только в постели, а маме вовсе не требовалась интимная обстановка. Она могла и на кухне. За завтраком.

– Я знаю, что у тебя произошло. Я это чувствую, – сказала мать.

Алена внутренне напряглась, но пыталась не подавать виду.

– Я всегда знала, что так и будет. Я тебя предупреждала! – мать лишила подбородок опоры, погрозила дочери пальцем и принялась комкать передник.

– О чем ты говоришь, мама?

– Ты сделала неправильный выбор. Ты отнеслась к этому очень… Ты слышишь, очень! – безответственно. И теперь эта ошибка будет преследовать тебя всю твою жизнь.

Можно было возразить, что еще не все так фатально… Можно кое-что исправить. Если постараться…

– Я предупреждала тебя! Я говорила тебе! – продолжала мать.

Алене всегда это не нравилось. Складывалось такое впечатление, что мать втайне радуется ее ошибкам и прямо-таки упивается собственной правотой. Пусть и доказанной задним числом. "Aposteriori", – как говорили в таких случаях древние римляне древним грекам.