К чужому берегу

–– Приветствую вас, Морис. Даже не спрашиваю, почему…

–– Почему так поздно? Но, друг мой, вы, конечно же, знаете, что для меня это не время. Человек, который просыпается в полдень, может позволить себе визит вежливости ночью.

–– Полагаю, не только эти соображения руководили вами, не так ли?

–– Не только. – Тон его стал серьезен. – Я не хотел привлечь слишком много внимания к нашей встрече. Сегодня… э-э, сегодня я был у герцогини Фитц-Джемс, и ищейки Фуше2 полагали, что мой вечер закончится, как всегда, за партией реверси3. Поэтому они оставили меня. Я приехал к вам абсолютно незамеченным, и ваша репутация, мадам, не пострадает.

–– Благодарю. Это единственное, что меня беспокоило, – сказала я не без иронии, понимая, что, конечно же, не мое доброе имя заставляло его принимать такие меры предосторожности.

Он окинул меня внимательным взором, и снова огонек восхищения, уже знакомый мне, мелькнул в его глазах.

–– Невероятно. Мне сказали, вы произвели на свет сына в конце февраля? Но в это невозможно поверить: вы свежи и стройны, как флорентийская роза. Или… как бретонская гортензия?

Я засмеялась:

–– Какой ботанический комплимент! Я получила его благодаря скудной кухне придорожных харчевен. Пища в них так ужасна, что поневоле станешь стройной. А вам доносят о каждом моем шаге, Морис? Вы весьма осведомлены.

–– Осведомлен? Увы, это слишком сильно сказано. Но когда генерал Дебелль привез в Париж вашего мужа, я не удержался от соблазна и переговорил с ним.

–– С моим мужем? – вырвалось у меня.

–– Нет, – сказал Талейран после паузы, и лицо его сделалось чуть холоднее. – Конечно же, я говорил с генералом Дебеллем. Он и сообщил мне о вашем новорожденном сыне.

Возникло некоторое молчание. Пытаясь совладать с чувствами, я пригласила Талейрана присесть, хотела позвонить, чтобы попросить служанку принести нам чаю, но министр остановил меня, сказав, что не стоит тревожить кухарок и будить весь дом.

–– Я не отказался бы от бокала вина. И если вы собственными руками нальете мне его, я буду счастлив, госпожа герцогиня.

Я поняла, что ему не нужны лишние свидетели. В старинном буфете было отличное анжуйское и бисквиты в серебряной корзинке, я подала их к столу, разлила вино по бокалам, размышляя в это время о том, добро или зло привело Талейрана нынче ко мне. Мне очень хотелось расспросить его об Александре, в частности, узнать, где он в Париже находится, – я ведь не сомневалась, что министру известно об этом, но у меня было чувство, что разговоры о герцоге вызывают у Талейрана какой-то внутренний протест. Что было его причиной? Тут я терялась в догадках. Можно было заподозрить и некоторую ревность. Морис никогда не отзывался о моем муже восторженно, напротив, всегда заявлял, что тот «не понимает, каким сокровищем владеет». Но в то же время было как-то странно думать, что столь хладнокровный, умный человек может поддаться такому бесплодному и в данном случае бессмысленному чувству, как ревность. Впрочем, кто их разберет, этих мужчин, с их вечным соперничеством!

Как бы там ни было, разговора о муже я не могла пропустить. Поэтому и спросила Талейрана прямо, известно ли ему что-либо о герцоге дю Шатлэ.

Внимательно глядя на меня, он пригубил вино.

–– Гм, мадам, мне известно многое. Я знаю, например, что ваш супруг живет в гостинице «Нант» вместе с десятком других роялистов, среди которых и Кадудаль. И я знаю даже то, что первый консул весьма недоволен их поведением.

–– Почему?

–– Первая встреча в Тюильри потерпела фиаско. Бонапарт намерен еще раз пригласить их к себе. Но скажу вам честно: он не любит отказов и не забывает унижений.

–– Неужели мой муж и его друзья повели себя так, что генерал расценил это как унижение?

–– Видите ли, милая моя… Наш генерал – человек особенный. Признаюсь, иногда, чтобы унизить его, достаточно просто с ним не согласиться.

Мысли у меня метались. Конечно, чего-то подобного вполне можно было ожидать. Александр бывает горяч и вспыльчив, его никто не назовет хорошим переговорщиком, а Кадудаль тоже известен своей непримиримостью. Стоит благодарить Бога, что они еще живы. Завтра же я должна найти гостиницу, названную Талейраном, и увидеться с мужем. Я хотела знать о каждом его шаге… мне казалось, я могу чем-то помочь ему, от чего-то предостеречь. Да что там говорить: я просто хотела быть рядом!

Министр следил за моим лицом, потом усмехнулся:

–– Бьюсь об заклад, вы думаете, как поскорее встретиться с герцогом. Вечером, когда слуги сообщили мне о вашем появлении в Париже, я даже был удивлен, узнав, что вы сразу же не бросились на его поиски.

–– Я не знала, где он, – проговорила я. – Это правда. Я надеялась узнать это от вас.

–– Рад, что сообщил вам нужные сведения. Но цель моего визита была… э-э, несколько иная.

Взволнованная, я даже не услышала его. Поднявшись, я немного прошлась по гостиной, теребя поясок домашнего платья. Потом порывисто обернулась:

–– Морис, вы сказали, что первая встреча была неудачна. Значит, будет вторая?

–– Да. Первый консул настойчив и не теряет надежды переубедить роялистов. Увы, я подозреваю, что у роялистов надежда точно такая же…

–– Когда же эта вторая встреча состоится?

–– Трудно сказать. Думаю, в начале апреля. Однако прежде, чем эта она будет назначена, произойдет еще одно событие, на котором я хотел бы, чтоб вы присутствовали.

Ко мне, наконец, вернулась способность слушать, и я поняла, что мы дошли до темы, которая должна объяснить причину визита министра. Я заняла свое место напротив Талейрана, показывая, что готова ему внимать. Он снова улыбнулся, поставив бокал на стол. Потом галантно протянул мне бисквит:

–– Наконец-то вы меня услышали. Съешьте-ка это, моя милая. Вы красивы, но чересчур худы, а я хочу, чтобы на балу вы были прелестнее всех. Кроме того, печенье помешает вам слишком мне возражать.

Честно говоря, бисквит чуть не выпал у меня из рук – до того я была изумлена.

–– На балу? Вы даете бал?

–– О, еще какой. У меня в Нейи будет весь свет. Я даю бал в честь первого консула. Согласитесь, это будет важное событие.

–– Боже мой, – пробормотала я и удивленно, и разочарованно. – Боже мой, Морис… Нет ничего такого, от чего я была бы более далека сейчас, чем от балов!

Он кивнул. И приложил палец к губам, будто приказывая мне молчать.

–– Мне нужна лишь пара минут вашего внимания. Ешьте и забудьте о возражениях. Вы же не станете утверждать, что к вам приехал нынче глупый человек? Так что молчите, доверяйте и слушайте. Я… э-э, я не так молод, чтобы делать бесполезные визиты ночью.

Я все-таки силилась что-то произнести, но Талейран сделал совсем уж повелительный жест, и властным тоном напомнил мне о том вечере, когда я поджидала его на улице Варенн, у министерства иностранных дел. Тогда, оборванная и несчастная, я бросилась к его карете, пытаясь найти у него спасение от Клавьера.

–– Помните тот миг? Ничего не забыли? Извольте верить мне так же, как тогда. Или – я уеду.

Тон его был повелителен, да и услуга, которую он мне тогда оказал, заслуживала огромной благодарности. В сущности, ни тогда, ни сейчас я до конца не понимала, по какой причине он был так добр ко мне. Я нравилась ему и нравлюсь? Несомненно. Но наверняка было еще что-то. Сам Талейран называл это «что-то» дружбой, и я убедилась уже, что он умеет дружить. Однако картина оставалась все равно неполной, не хватало какого-то кирпичика для абсолютной ясности, и я сдалась, решив во всем ему подчиниться, как тогда, весной 1798 года.

Он начал издалека, будто для того, чтобы я полностью поняла логику его действий. По его словам, переворот 18 брюмера был самым желанным и самым выстраданным событием в истории Франции за последние десять лет. Он положил конец полигархии – власти мошенников и плутов, долгое время объединявшихся под крышей так называемых законодательных органов вроде Конвента или Совета пятисот. Прославляя свободу, равенство и братство, они на деле ввергали страну в войну, беспорядок и бесконечные ужасы. Устранить этот кошмар было не так-то легко, хоть со стороны, возможно, трудность и не была очень заметна. Да, Бонапарт опрокинул Директорию за два дня, но депутаты в обоих Советах изрядно попортили ему кровь и своим сопротивлением едва не повернули дело вспять.

–– Я слышала об этом, – проронила я негромко. – Вашего генерала едва не растерзали в Совете пятисот, он чуть не потерял сознание там…

Мне вспомнились карикатуры на тот день, которые издавал граф де Фротте, изображая корсиканца обессилевшим, повисшим на руках своих гренадеров. Бедняга Фротте, как он поплатился за свое остроумие! Но я не стала говорить этого вслух.

Талейран скользнул по мне внимательным взглядом:

–– Раз вы слышали об этом, мадам, то… То как вы думаете, что ждало бы любого, кто тогда прямо в зале, в окружении бешеных республиканцев, посмел бы объявить, что Франции нужна монархия? Сколько прожил бы этот смельчак, по-вашему?

–– Монархия? – переспросила я, не веря своим ушам. – От вас ли я слышу это, гражданин министр Республики?

Он усмехнулся уголками губ.

–– А вы сомневаетесь, что я за монархию? Моя мать до сих пор живет в Гамбурге, ненавидя Республику, мой дядя архиепископ Реймский состоит при особе Людовика XVIII в Митаве… Что же тут удивительного? Род Перигоров возвысился при королях и благодаря королям. Хотя, как говаривал Людовик ХVI, Бурбонам по сравнению с Перигорами просто больше повезло4.

Как ни ошеломительно было это признание в монархизме, я могла бы сказать, что подозревала в Талейране нечто эдакое. Уж кому, как не человеку с его именем, быть сторонником короля? Кроме того, я знала, что Морис любит Францию и далеко не прочь служить ее процветанию. Даже менее острый, чем у него, ум давно смекнул бы, что Республика вела страну куда угодно, только не в сторону благоденствия. Несложно было сделать вывод, что Францию может спасти лишь монарх.

–– Конечно, – сказала я, – заявить о восстановлении трона вслух было бы опасно. Это значит… что вы занимаетесь этим… тайно?

Министр поднялся, прихрамывая, прошелся по гостиной. Потом довольно резко повернулся ко мне:

–– Вы сделали верный вывод, мадам. Однако обратите внимание: я говорю о восстановлении монархии, а не о восстановлении трона.

Видя, что я окончательно сбита с толку, он принялся растолковывать мне свою доктрину. Франция нуждается в оздоровлении, которое невозможно без твердой руки, иначе говоря – монархии. Монархия эта может быть избирательной на срок, избирательной пожизненной или наследственной.

–– Но как же можно достичь этой третьей формы? Я много думал об этом, мадам, и понял, что без прохождения двух других – совершенно невозможно.

–– Почему, Морис? Есть на свете Людовик ХVIII…

Он прервал меня:

–– Этот человек может получить трон только в одном случае: если придет во Францию во главе чужестранных сил. Я этого не хочу. Да это и невозможно… Силой ничего не достичь, вы же видите это на примере той бесплодной войны, которую ведет ваш супруг. Если бы был жив несчастный брат Людовика XVIII, – да, тогда все было бы иначе. Но убийство этого государя поставило крест на подобных надеждах.

–– Так это значит, – проговорила я растерянно, – что крест поставлен и вообще на Бурбонах. О чем же говорить?

–– Полноте! Разве мир так узок? Надо забыть о Бурбонах на время. Не говорить об этой династии. В конце концов, Франция дороже всего этого. Восстановить монархию можно и без них.

Чтобы смягчить эффект от своих слов, показавшихся мне одновременно и трезвыми, и жестокими, он добавил:

–– Время Бурбонов еще может наступить, Сюзанна. Позже. Много позже. При одном условии…

–– Каком?

–– При условии, что человек, занявший трон нынче, окажется недостойным… и утратит его.

Я не сдержала разочарованной усмешки.

–– Ну, теперь мне все ясно, Морис. И я даже не сомневаюсь, какого человека вы выдвинете в новоявленные короли. Неужто Бонапарт кажется вам до такой степени способным?

Талейран серьезно смотрел на меня:

–– Признаюсь, мадам, у него есть все, чтобы быть монархом. Никто не обладает нужными качествами в такой степени, как он. Но не думайте, что только желание снова быть вельможей при чьем-либо дворе внушает мне подобные мысли. Бонапарт – тот человек, который может снова приучить Францию к монархической дисциплине. А будущее покажет, кому быть королем.

Он говорил веско и обоснованно. Впрочем, мне было что ему возразить: роялисты хорошо знали, что генерал Бонапарт довольно вероломен и излишне тщеславен, причем это было доказано его поступками. Однако я поймала себя на том, что мне хочется верить Талейрану. Его принципы открывали нам всем широкую дорогу к нормальной жизни, той, которой аристократы были лишены в течение долгих лет. Если служить Бонапарту, имея в виду постепенное восстановление трона Бурбонов, то служба эта будет выглядеть не такой уж бесчестной и бессмысленной.

Меня поразило внезапное сравнение: Анна Элоиза в Белых Липах, по сути, говорила то же самое. Я тихо засмеялась:

–– Морис, вы рассуждаете, как моя старая-престарая тетушка-роялистка. Она тоже убеждала меня, что служить генералу не грешно, если имеешь в виду короля. Но… не слишком ли мы будем самонадеянны, полагая, что обхитрили всех? Что, если Бонапарт повернет совсем не туда, а мы…

–– …а мы, недовольные им, будем только сжимать кулаки в карманах?

Талейран закончил за меня мою мысль. Потом покачал головой:

–– Это, милая моя, зависит от нас всех. Вот почему мне нужны вы.

–– Я?

–– Если аристократов вокруг Бонапарта будет много, мы сможем лучше влиять на него. Не можем же мы вручить судьбу Франции Фуше и якобинцам, которые увиваются вокруг первого консула?

Он снова, наконец, сел напротив меня, отведал вина, сильными белыми пальцами раскрошил пару бисквитов. Беседа не прерывалась. Талейран рассказал, что министр полиции Фуше покрыл всю Францию шпионской сетью. За спиной у этого изувера, голосовавшего в Конвенте за казнь короля, группируются все революционеры, пролившие реки невинной крови, – все те, которые до смерти боятся возвращения Бурбонов, потому что это будет означать неминуемые суд и жестокую расплату за былые преступления. Якобинцы дрожат за свою жизнь и богатства. Сейчас, когда Франция на распутье, эти убийцы особенно волнуются и пытаются влиять на Бонапарта. К счастью, первый консул своими глазами видел кошмары 10 августа, сочувствовал тогда Людовику XVI и его семье и нынче испытывает к якобинцам только презрение.

–– На наше счастье, он чувствует пиетет перед аристократами. Конде, Орлеаны, Мортемары – это очень громко для него звучит! Поверите ли, Сюзанна… В день нашей первой встречи, почти три года назад, он первым делом спросил меня, мой ли это дядя архиепископ состоит при Людовике XVIII. Я обратил тогда внимание: он сказал «при Людовике XVIII», а не при «графе Лилльском»5. – Глаза министра смеялись. – Так что он не безнадежен, этот наш корсиканец.

–– И вы хотите окружить его кольцом из аристократов? О, теперь мне прекрасно ясно, для чего нужен бал и я на нем.

Честно говоря, я не знала, что ответить на его приглашение. Для отказа Талейрану вроде бы не было никакой уважительной причины. Во-первых, я многим была ему обязана. Во-вторых, я и по-человечески не хотела разрушать его планы, хотя они и казались мне несколько иллюзорными. Или своекорыстными? Ведь нетрудно было видеть, что в воображаемой им «монархии» не только Франции будет хорошо, но и он, министр иностранных дел, останется влиятельной фигурой. Чувствовалось, что он имеет влияние на Бонапарта и намерен воспользоваться этим в полной мере. Но при всем моем желании подыграть Морису, как я могла бы объяснить свое появление на подобном балу? Мой муж находился в Париже как враг этой власти, пока еще непримиримый враг. А я – буду в это время танцевать в Нейи? Говорить любезности первому консулу?

Я открыла рот, чтобы сослаться на полное отсутствие у меня какого-либо гардероба, денег и драгоценностей. Это обстоятельство было чисто женской природы и, сославшись на него как на предлог, я могла бы сделать свой отказ извинительным. Но Талейран, откинувшись на спинку стула, сказал, прежде чем я успела что-либо произнести:

–– Мой друг, не стоит так паниковать. Щекотливость ситуации мне ясна без ваших слов. Но не смягчается ли она тем, что вы будете в Нейи не одна?

–– Не одна? – Я попыталась было пошутить: – Разумеется, меньше полутысячи народу вы обычно не приглашаете, мне это известно.

–– О, намекаете на прошлый большой бал в особняке Галифе? – Он улыбнулся. – Вы сами видели, мне тогда пришлось нелегко. Чего стоило сделать прием изысканным! Эти супруги директоров с их чрезмерной, мягко говоря, простотой, особенно – мадам Мерлен, бывшая белошвейка… Она бегала за мной по всем комнатам, допытываясь, сколько я потратил на банкет. Это только кажется, что справиться с их манерами было легко.

Он испустил притворный вздох.

–– Слава Богу, те времена далеко позади. Нынче мои празднества посещают герцог де Люинь, герцогиня де Флери, принцесса де Водемон… В Париж перебрался герцог де Лианкур, граф де Шуазель, герцогиня де Лаваль. Монморанси, Мортемары – все мои былые приятели в Париже. Маркиз де Куаньи недавно порадовал своим приездом, а он, если вы помните, был другом покойного короля.

–– Монморанси? Мортемары? – повторила я пораженно. – Они вернулись?

Талейран устало прикрыл глаза веками. Час был поздний, и это начинало сказываться даже на нем, полуночнике.

–– Уверяю вас, мадам. Даже господин де Шатобриан6 – и тот будет моим гостем.

–– Шатобриан?! – вскричала я, не скрывая изумления. – Морис, вот насчет этого человека вы наверняка приувеличиваете. Я видела его и его брата на роялистских советах в Бретани!

Он остался невозмутим, лишь слегка приподнял брови.

–– Что же тут невероятного, душа моя? Разве вы… и даже ваш муж – не в Париже? Почему бы Шатобриану не быть здесь? Разве он хуже вас понимает, куда дует ветер, и кто сейчас заказывает музыку во Франции? Она, эта музыка, теперь вполне приемлема, никого не позорит и никому не режет слух.

Честно говоря, от услышанного у меня голова шла кругом. Приходилось признать, что там, в Бретани, я очень плохо понимала, куда движется Франция, и не успевала как следует прочувствовать изменения. А они были более чем значительны, если их уловили даже эмигранты, много лет скитавшиеся на чужбине. В изгнании им было несладко, но, даже придавленные бедностью, они не вернулись бы, если бы не чувствовали, что приход Бонапарта знаменует начало новой эпохи, в создании которой стоит поучаствовать.

Талейран, чувствуя, что меня обуревают сомнения, – возможно, даже более глубокие, чем я сама ожидала, – вкрадчиво добавил:

–– Если бы вы, мадам, сумели ненавязчиво донести то, что я здесь сказал, до сведения вашего мужа, это было бы благом для всех нас. Он и его друзья сейчас упорствуют. Но стоит ли игра свеч? Не нужно доводить упорство до глупости. Героя, как бы велик он ни был, украшает не только храбрость, но и здравый смысл.

В свете того, что мне нынче довелось узнать, я склонна была думать, что Талейран прав. Если во Францию вернулись столь знаменитые фамилии, для семейства дю Шатлэ так же не будет позором остаться здесь и примириться с существующей властью. Если уж на то пошло, вовсе не обязательно даже служить Бонапарту. Можно жить обычной жизнью частных лиц, растить детей и… надеяться на то, что план Талейрана о постепенном восстановлении Бурбонов на троне понемногу, исподволь, осуществится. Почему бы нет? Я видела в своей жизни столько всего удивительного и неожиданного, что такой поворот событий совсем не казался фантастическим.

–– Я вижу, вы загорелись моими идеями, – не без удовольствия произнес Талейран поднимаясь. – Браво, мадам. Я вознагражден за свои ночные усилия.

–– О, не стоит спешить с выводами, – попыталась возразить я. – Я всего лишь женщина, Морис, и не мне принимать решения. Я сейчас могу обещать только то, что появлюсь на вашем приеме в Нейи. Однако…

–– Однако? – Он улыбнулся. – Нет-нет, не договаривайте. Я снова закончу за вас. Клянусь, Сюзанна: вы хотели заговорить о платье.

Меня в который раз поразила его проницательность.

–– Вы догадливы, господин министр. Подобный дар в мужчине вызывает восхищение!

–– Ну, моя слава дамского угодника бежит впереди меня. Она преувеличена, разумеется… э-э, но я вполне понимаю, что вы уехали из Бретани без всякого гардероба.

Изящным жестом он достал из кармана сюртука и вручил мне визитную карточку какого-то магазина.

–– Завтра же, сразу после того, как увидитесь с мужем, обратитесь по этому адресу. И ни о чем не беспокойтесь. Там исполнят любой ваш каприз.

Чуть наклонившись ко мне, так, что я почувствовала запах гвоздики, исходящий от его светлых волос, Талейран уже тише добавил:

–– У меня большие амбиции относительно вас, друг мой. Что эти Мортемары и Монморанси? Королевой бала должны быть именно вы, я умоляю вас позаботиться об этом.

Мне не удалось сдержать улыбки:

–– Почему же именно я?

–– Почему? Sancta simplicitas7! Вы – последняя статс-дама Марии Антуанетты. Близкая ее подруга. Воплощение памяти о государыне… Вы – самый драгоценный камень в скромной пока оправе моего плана, и именно благодаря вам он может засиять так, как я это представляю.

Он поцеловал мне руку. Мы расстались, договорившись ежедневно информировать друг друга записками о том, как продвигаются наши общие дела. Я чувствовала, что Талейран вовлекает меня в свои сети раньше, чем я переговорила с мужем, и это выглядело как-то неправильно, но, с другой стороны, действия министра казались мне разумными. Кроме того, час был такой поздний, и мне так хотелось спать, что я решила любые раздумья отложить до утра.

Отправляясь к себе, я бросила мимолетный взгляд на визитную карточку, оставленную мне Талейраном. Изящные золотые буквы на ней гласили: «Роза Бертен, улица Сент-Оноре, магазин дамского платья «Гран-Могол».

Это было имя знаменитой модистки Марии Антуанетты, у которой и я в юности много раз заказывала наряды. Не веря своим глазам, я некоторое время смотрела на карточку. Роза Бертен! Это имя звучало как привет из далекого и сладостного прошлого. Итак, она жива? И она – тоже в Париже? Сколько было слухов о том, что бедную женщину казнили на гильотине!

В том, что Талейран совсем не случайно оставил мне адрес легендарной портнихи, обшивавшей версальских дам, я не сомневалась… Этот соблазн встретиться с приятным прошлым был так велик, что противиться ему я не смогла бы при всем желании, и Морис наверняка предвидел это. Это была часть его плана, и я пока что следовала ему, завороженная намеками и обещаниями лучшей жизни, которые министр весьма щедро рассыпал.

Да и кто смог бы противиться? Впервые за много лет революции передо мной приоткрывался занавес светских удовольствий, веселья и беззаботности. Мне не исполнилось еще и тридцати лет, я была красива и полна сил – словом, я хотела бросить на эту веселую жизнь хоть один мимолетный взгляд. Возможно, это желание делало меня легкомысленной, но я готова была позволить себе эту маленькую женскую слабость. Всего разочек, чуть-чуть… такая малость легкомыслия с моей стороны никому, даже Александру, не причинит никакого вреда. По крайней мере, так мне казалось в ту ночь.

3

Постоялый двор «Нант» располагался в закоулках Пале Рояля, в довольно злачной части этого торгового уголка столицы. Вход в гостиницу был зажат между двумя мясными лавками, на такой узкой улочке, что сюда не заезжали никакие повозки – разве что тележки зеленщиков. Оставив экипаж неподалеку, мы с Брике пешком добрались до двери, минуя бесконечные ряды арльских колбас и овернских паштетов, обдававших нас головокружительными запахами. Брике почтительно пропустил меня вперед, провел до лестницы, по пути рассказывая о том, что ему удалось выведать во время визита в «Нант» на рассвете.

–– Это здесь, ваше сиятельство. Второй этаж, пятая комната слева. Утром я видел там Гариба, он чистил сюртук герцога… так что мне даже расспрашивать не пришлось, где ваш супруг живет, все и без расспросов выяснилось.

Разумеется, Гариба невозможно было с кем-то спутать. Я сказала Брике, чтобы тот ожидал меня внизу, и с сильно бьющимся сердцем почти взлетела по лестнице. Интуиция подсказывала мне, что я застану мужа на месте. Разве была у роялистов возможность свободно разгуливать по Парижу сейчас, когда переговоры с первым консулом не закончены? Окруженные сонмом полицейских соглядатаев, они наверняка коротают дни за преферансом и страшно скучают, потому что никуда не выходят. Так что я наверняка найду Александра дома… Предвкушая встречу, я была сама не своя от волнения. Мы не виделись почти три недели. Три недели, в течение которых каждый день мог закончиться для него расстрелом!..