Пограничники Берии. «Зеленоголовых в плен не брать!»

Немцы были уже хорошо видны в лучах восходящего за спиной солнца. Серо-голубые мундиры, солдаты туго затянуты в портупеи, на головах у всех каски, вооружены винтовками и автоматами.

Наступали они грамотно. Это была не та атака, которую начальнику заставы пришлось видеть на совместных учениях с войсками округа. Тогда красноармейцы бежали волнами без остановки, с примкнутыми штыками и криками «ура».

Вели огонь холостыми зарядами полевые пушки и станковые пулеметы. Условный противник тоже отвечал густым треском холостых патронов, но разве остановишь молодецкий напор красноармейских цепей, сверкавших начищенными штыками!

Здесь подобная лихая атака была бы обречена. Пять пулеметов, плотный огонь автоматов и винтовок положили бы наступающие цели. Журавлев видел, что его бойцы подготовлены, ведут прицельную частую стрельбу, и противник так просто их не возьмет.

Впрочем, какой к черту противник! Надо забыть это слово. Есть враг, и воевать, судя по всему, он умеет. Немецкие солдаты появлялись и тут же исчезали, находя любые укрытия. Хотя кустарник и даже высокая трава на подступах к заставе были выкошены.

Метрах в трехстах продвижение немцев замедлилось. Зато усилили огонь пулеметы. В основном это были скорострельные МГ-34, знакомые Журавлеву по учебным плакатам на курсах переподготовки. Преподаватели, следуя обычной советской методике, отзывались насчет МГ-34 свысока. Перечисляли кучу недостатков, хвалили наши «максимы» и «дегтяревы».

Сейчас Журавлев наяву слышал рычащий звук этих мощных пулеметов, посылающих тринадцать пуль в секунду. Сменные стволы и металлические ленты позволяли вести непрерывный огонь.

Новый деревянный забор, гордость старшины Будько, перекосило от множества попаданий, в нескольких местах выбило доски. Звенели и разлетались окна в здании заставы. Крошился кирпич-сырец, часть пуль пробивали стены, кое-где вспыхивало пламя от зажигательных пуль. Пока его быстро гасили, но появились первые потери.

Пара немецких пулеметов работали на эффект, дырявя длинными очередями забор, сараи, кроша кирпичные стены заставы. Два-три других не жгли с такой быстротой патроны, а пристреливались к русским «максимам» и «дегтяревым». Началась дуэль с целью погасить русские пулеметные точки.

Какие потери несли расчеты немецких МГ-34, было неясно, зато уже через несколько минут Журавлеву доложили, что убит второй номер одного из «максимов».

– Заменить, – коротко приказал начальник заставы.

Он подошел к пулеметному гнезду. Первый номер продолжал стрелять. За минуту в щит с лязгом врезались несколько пуль. Удары встряхивали тяжелый пулемет, дымился от попаданий бруствер. Пуля пробила и подбросила пустую коробку из-под ленты.

Журавлев наклонился над убитым. Боец был из последнего пополнения, совсем молодой. Смерть исказила черты лица, оно неестественно пожелтело, глаза динамическим ударом выбило из орбит, волосы слиплись от крови. Это был первый убитый на войне его подчиненный. Впрочем, на дальних постах тоже имелись погибшие.

Капитан накрыл лицо парня фуражкой. Сержант Миша Колчин уже подводил к пулемету нового помощника. Оба несли коробки с лентами и цинковый ящик патронов. Пулеметчик обернулся к начальнику заставы, вытер пот с лица.

– Веду огонь по немецким пулеметам, – доложил он. – Патроны быстро расходуются.

Пули снова хлестнули по брустверу, все невольно присели. Давать какие-то указания не имело смысла, и Журавлев лишь кивнул головой.

– Не высовывайся. Ты мне живой нужен.

Через минуту прибежал боец с другого конца оборонительной полосы и доложил, что немецкими пулями продырявлен кожух «максима». Вместе с командиром пулеметного отделения Колчиным торопливо зашагали на правый фланг.

Люди на секунду отрывались от оружия и провожали взглядами Журавлева. Затем снова начинали вести огонь. Возле «максима» уже находился старшина Будько. Журавлев осмотрел издырявленный кожух, видимо сюда попали разрывные пули.

– Попробую заменить кожух, – сказал Будько. – У меня есть запасной.

– Давай. Колчин, пусть открывает огонь резервный «максим». Как твой «дегтярев-станковый»?

– Вроде ничего. Помощник из него стреляет.

На минуту заглянул в дзот. Бревенчатое, засыпанное слоем земли сооружение держало пули. Одна из амбразур была закрыта металлической заслонкой. Из второй вел огонь ДС-39.

Хоть и замаскированный, дзот выдавался горбом на фоне траншеи и забора. Он притягивал к себе пули. Толстые доски по краям амбразуры были излохмачены прямыми попаданиями. Если пулеметчики в траншее могли менять позиции, то здесь Колчин и его помощник чудом уклонялись от пуль.

На глазах Журавлева расщепило бревно над амбразурой, посыпалась земля. Пули прошли насквозь и звучно вонзились в дерево над головой. Начальник заставы и оба пулеметчика пригнулись. Дзот уже не казался капитану таким надежным укрытием.

– Перетаскивайте «дегтярева» к другой амбразуре, – сказал Журавлев.

– Есть, – отозвался сержант.

Но едва открыли заслонку второй амбразуры, как туда влетели сразу несколько пуль.

У Журавлева не было возможности даже для короткой передышки, чтобы сбегать узнать, все ли в порядке с женой. Приходилось решать множество вопросов, хотя сержанты действовали вполне самостоятельно. В течение получаса погибли еще двое пограничников, человек пять раненых перенесли в полуподвал, где с ними занимались санитар Данила Фомиченко и жена Журавлева Вера.

Легкораненые оставались на своих местах, бинтуя друг друга. Здесь лежали и сидели тяжелые, получившие пули в лицо, грудь, с перебитыми руками. Фомиченко умело останавливал кровь, накладывал шины, делал перевязки, но помочь тяжелораненым был не в силах. Растерянно обратился к начальнику заставы:

– Надо срочно вывозить людей. Двое без сознания, у этого легкое пробито. Им врач срочно нужен.

Стрельба шла уже на флангах. Журавлев вызвал Андрея Щербакова.

– Бери ездового, грузите раненых и дуйте в отряд. Хватит одной повозки? Вторую в запас бы надо оставить.

– Хватит, товарищ капитан, – кивнул Фомиченко. – Один безнадежный, его трогать не надо.

Безнадежным был младший сержант, раненный двумя пулями в голову. Он не приходил в сознание, лишь иногда пробегала дрожь по рукам с синеющими ногтями.

– Вера, ты тоже поедешь. Здесь тебе делать нечего.

Жена молча кивнула. Они прожили вместе одиннадцать лет. Прожили неплохо, и Вера не могла представить, что мужа могут убить. Она хотела остаться рядом с ним. Казалось, что на ее глазах с Иваном ничего не случится. Но спорить было бесполезно. Они торопливо попрощались, и через десяток минут Вера вместе с Андреем Щербаковым торопливо шагала вслед за повозкой.

В кармане сержанта лежала записка, адресованная командиру отряда. Журавлев лаконично сообщал: «Застава ведет бой. Связь прервана, ждем помощи от стрелкового полка прикрытия».

В конце записки капитан хотел дописать фразу: «Свой долг выполним». Ее подсказал Илья Зелинский. Журавлев ответил:

– Здесь не партсобрание. Пошли, кажется, опять началось.

Впрочем, бой не прекращался. Николай Мальцев расстрелял оба диска к своему ППД и торопливо заряжал их, захватывая горстями патроны из раскрытой коробки. Под ногами хрустели гильзы, которыми было засыпано дно траншеи. Виднелось впитавшееся в землю большое пятно крови.

В отделении Мальцева один человек уже выбыл с тяжелым ранением. Пять минут назад был убит другой. Парень присел, чтобы сменить обойму. Когда вставал, немцы словно поджидали его. По брустверу хлестнула очередь, пуля попала в лицо и вышла из затылка.

Тело отнесли в дальний угол траншеи, а винтовку погибшего и подсумки с обоймами Николай оставил себе. Неподалеку стрелял из снайперской винтовки Василь Грицевич. Белорус действовал на редкость хладнокровно и вел неторопливый огонь, словно выполняя обычную работу.

С час назад, когда все начиналось и не до конца были ясны масштабы нападения, Грицевич растерянно предположил:

– Может, пограничный конфликт? Случалось ведь такое…

Но в небе сплошным потоком шли немецкие бомбардировщики. Отбомбившись, одни возвращались, их сменяли новые эскадрильи, тяжело завывая перегруженными моторами. Взрывы отдавались толчками за многие километры. Сомнений уже не оставалось – это война.

У Василия Грицевича семья жила в поселке под Ковелем, сто километров от границы. Значит, они тоже не останутся в стороне.

– Чего им надо? – бормотал снайпер, выцеливая что-то впереди.

Выстрелив, сразу пригнулся. В ответ пронеслась пулеметная трасса. Полетели комья земли с бруствера, затрещал от новых попаданий сплошь издырявленный забор. Петя Чернышов невольно лязгнул зубами, хотел что-то сказать, но сумел лишь глотнуть воздух.

Он стоял в двух шагах от погибшего товарища, тот угодил под пулеметную очередь. Черныш успел пригнуться, пуля пробила верх зеленой фуражки, шевельнув волосы жутким холодом. Теперь он каждый раз преодолевал страх, высовываясь для очередного выстрела.

– Страшно, Петя? – спросил Грицевич.

– Нет. А чего бояться? От судьбы не уйдешь.

– Врешь, Петька. Страх, он всегда в башке сидит. Ломаешь его, а он снова приходит.

– Глянь, что делают, сволочи, – пристраивая автомат, крикнул Мальцев.

Группа из полутора десятков немецких солдат под прикрытием пулеметного огня заходила с левого фланга там, где оборону держали строители-саперы. Это было штурмовое отделение, одно из нескольких, которые нащупывали слабые места в обороне.

Они двигались быстрыми короткими перебежками, большинство были вооружены автоматами. Вели огонь на ходу. Когда ложились, тоже стреляли, поддерживая бегущих камрадов. Следом за этой группой приближалась другая. Чувствовалось, что солдаты хорошо обучены. Они возникали на мушках оружия на считаные секунды, затем снова исчезали. Целиться в них было трудно, пули летели мимо. Журавлев приказал Мальцеву, Грицевичу и Чернышову: