Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

Глава 1

Ночные переправы

Небольшой буксир, напрягая все свои лошадиные силы, с усилием сдвинул огромную по сравнению с ним деревянную баржу, набитую красноармейцами. Возле причала царила суета: подходил для погрузки пароход, толкались мелкие сейнеры и мотоботы.

Бронекатер «Верный», уже загруженный людьми, на малом ходу выбрался из причального столпотворения, но не торопился развивать ход. Ему предстояло сопровождать баржу, «прикрывать ее», как выразился полковой комиссар, который вместе с флотскими начальниками распоряжался на левобережной пристани поселка Красная Слобода, напротив Сталинграда.

Сентябрьская ночь была безлунной и безветренной, но тихой назвать ее было нельзя. Из продолжавшего гореть во многих местах города били немецкие орудия, установленные на склонах высот, спускавшихся к Волге. Далекие вспышки сверкали непрерывно, поодиночке и залпами. Снаряды, с жутким на излете воем, проносились над бронекатером, и спустя секунды раздавался очередной взрыв.

Сюда, откуда начиналась переправа, немцы не сыпали мелочовку. Чаще всего прилетали 105-миллиметровые снаряды. Весившие около пуда, они поднимали высокие столбы воды и песка, а когда попадали в причал или какое-то судно, все вокруг озарялось клубком пламени.

Тяжелые шестидюймовые и 173-миллиметровые орудия вели более редкий огонь, но их фугасы и осколочные снаряды рвались с оглушительным грохотом, который не спутаешь с другим калибром. Попадая в причалы, они разносили в щепки массивные дубовые бревна и плахи, а из воды выкидывали вверх огромные бугорчатые фонтаны, где смешивались песок, ил, густая мутная жижа и всевозможные обломки со дна.

Для деревянных судов, даже большого водоизмещения, эти снаряды были смертельно опасны. Они порой разламывали баржу или пароход, и те тонули за считаные минуты. Но активность немецких артиллеристов сдерживали наши тяжелые батареи, ведущие огонь из пойменного леса на левом берегу.

Очередной фонтан поднялся метрах в семидесяти. Командир бронекатера «Верный» мичман Николай Морозов наблюдал из рубки, как буксир выводит баржу, умело действуя парой тросов.

«Верный», как и его собратья, хоть и назывался бронекатером, но броня на нем была противопульная, и любой снаряд, который посылали сюда немцы, мог при удачном попадании вывести небольшой корабль из строя. Главная защита бронекатера – быстрота и маневренность. А сейчас, загруженный красноармейцами и боеприпасами, уменьшив ход до минимума, он топтался на месте, превращаясь в мишень.

Защитить от массированного артиллерийского огня баржу, которая шла со скоростью четыре узла (около восьми километров в час), «Верный» с его двумя 76-миллиметровыми горными пушками, установленными в башнях легких танков, все равно бы не смог. Открывать огонь по дальним ночным целям бессмысленно, только выдашь катер вспышками и вызовешь огонь на себя.

Снова грохнуло неподалеку. По броне рубки звякнули осколки, калибр вражеского снаряда был не слишком велик. Впереди взлетела и повисла на парашюте осветительная ракета. Такие ракеты фрицы запускали из минометов. Кроме того, над Волгой медленно кружил самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189», прозванный за двойной фюзеляж «рамой».

Самолет сбрасывал «фонари», довольно яркие ракеты, тоже на парашютах. Они медленно опускались, раскачиваясь на ветру, освещая реку призрачным неживым светом, и позволяли немецким артиллеристам вести прицельный огонь. По «раме» иногда били зенитки, но достать не могли – самолет находился слишком высоко и был хорошо бронирован.

Это была первая ночная переправа, в которой участвовал «Верный». В трюм, кубрик, на палубу загрузили сто сорок бойцов с вооружением, вещмешками, ящиками патронов. Катер заметно осел, груз был велик. Спасибо, что удалось отбрыкаться еще от одного взвода.

– Перевернемся к черту, – наотрез отказался продолжать погрузку Морозов. – Ватерлиния уже под водой.

Он рассчитывал на более-менее приличной скорости преодолеть эти два километра, но полковой комиссар навязал еще и сопровождение. Проявил заботу о барже, где толпились человек семьсот красноармейцев и стояло штук шесть противотанковых «сорокапяток». Да разве можно в этот гроб столько людей напихивать! Для деревянной баржи с ее черепашьей скоростью дойти до правого берега будет большой проблемой.

Но комиссар с четырьмя шпалами, молодой для своей высокой должности, мало что понимал во флотских делах. Переправа с наступлением ночи шла сплошным потоком. 62-я армия генерала Василия Чуйкова, вцепившись в кромку берега, держала оборону на фронте протяженностью более двадцати километров.

Потери оборонявшихся были огромными, требовалось постоянное пополнение людьми, подвоз боеприпасов, продовольствия, медикаментов, множество других вещей, без которых армия не может воевать. А под высоким правым берегом ждали ночи раненые, которых предстояло вывозить на левый берег.

Старшина второй статьи Костя Ступников командовал спаренной зенитной установкой крупнокалиберных пулеметов ДШК. Несмотря на запрет, он открыл люк и наблюдал за происходящим. Вражеские самолеты в районе причалов пока не появлялись – опасались огня зенитных батарей. Возможно, и не было большой необходимости – дальнобойная артиллерия с холмов вела непрерывный плотный огонь. Ночные бомбардировщики действовали ближе к правому берегу и над линией обороны.

На нижнем сиденье пулеметной башни, где почти все пространство занимал поворотный механизм пулеметов и запасные коробки с патронами с лентами, сидел второй номер установки, Федор Агеев. Он тоже старался протиснуться наверх – сидеть в тесном закутке и ждать каждую минуту очередного взрыва было тяжко.

Но места в башне для двоих не хватало, и Федя сумел лишь высунуть голову. Картина ночной переправы, столбы взрывов и мертвенно-бледный свет ракет вызывали страх и желание бежать подальше отсюда.

Суда шли без единого огня, виднелись лишь плоские тени. Когда вспыхивала очередная ракета, угадывался тип корабля. Впрочем, кораблей, особенно боевых, было мало. Грузы перевозили гражданские суда, чаще буксиры с баржами, сейнеры, катера, реже – небольшие пароходы. Мимо «Верного» прошла четырехвесельная смоленая лодка, загруженная ящиками и мешками. Двое моряков равномерно опускали и поднимали массивные весла, третий сидел на руле.

– Федя, ты глянь, – удивился Костя. – Даже наш буксир с баржей обогнали. Шуруют, как на моторе.

– Жить захочешь, тоже так попрешь.

Моряки на веслах, словно по команде, сгибали и разгибали туловища, мощными толчками разгоняя перегруженную лодку. По сторонам они не смотрели.

Снаряды падали довольно густо, но капитан буксира умело работал сдвоенным тросом, по-морскому, «брагой». Нехитрое приспособление в опытных руках помогало четко вести огромную баржу, уходя от песчаных кос, и одновременно маневрировать, опережая прицел вражеских артиллеристов.

На стрежне капитан ослабил тросы, и течение, мгновенно подхватив баржу, понесло вниз. Тяжелый снаряд, который был направлен по курсу массивного неуклюжего судна, взорвался выше по течению. Фонтан воды окатил баржу. Пучок крупных осколков выбил верхний край борта, расщепил и продырявил несколько досок.

Капитан буксира перехитрил врага, хотя наверняка осколки кого-то убили и ранили. Но основная масса красноармейцев продолжала стоять, цепляясь друг за друга и переборные стойки. При матовом свете очередной ракеты Ступников разглядел сотни колышущихся касок, пилоток и светлые пятна лиц под ними. В одном месте торчало десятка три длинных стволов противотанковых ружей. Из-за большой скученности расчеты держали свои двухметровые ружья в руках.

На носу баржи размещалась батарея легких «сорокапяток», принайтованных к палубе. Их расчеты лежали или сидели, тесно прижавшись друг к другу. Если бы снаряд угодил в баржу, то погибли бы многие.

– Мясорубка бы получилась, – машинально проговорил Ступников. – Молодец капитан.

Еще один тяжелый снаряд, безнадежно упуская цель, поднял фонтан воды далеко от баржи, ближе к бронекатеру. На этот раз осколки не звякали, как в первый раз, а врубились в корпус и башни, как мощное зубило.

Вскрикнул и с шумом провалился вниз Федя Агеев, а Костя ощутил всем телом удар в башню. Катер швырнуло на волне, завалило на бок, но устойчивый кораблик снова встал на свое плоское днище, а чей-то голос истошно выкрикивал:

– За борт трое свалились!

– Тонут! Люди тонут!

Красноармейцы на палубе суетливо куда-то бежали. Их остановил боцман Ковальчук и кто-то из моряков:

– Сидеть всем на месте!

Бойца с винтовкой в руке, ошалевшего и рвущегося непонятно куда, отшвырнули назад. Егор Ковальчук, моряк с многолетним опытом, знал, как прекращать панику. Прижав тяжелым ботинком извивающегося парня, матом разогнал еще двух-трех паникеров.

– Никто не тонет. Сидеть смирно, иначе опрокинемся в бога-мать.

– Упали двое, – настойчиво повторял чей-то голос. – Тонут.

– Матросне на нас наплевать! Лишь бы самим уцелеть. Даже круг спасательный не бросили! – надрывался другой голос.

Однако в темной воде никого не было видно. Здесь, на стрежне, живых и мертвых уносило течением мгновенно.

– Заткнись, пока сам за борт не загремел, – оборвал истошный крик боцман.

Старший лейтенант, командир роты, вместе со взводными, тоже не церемонясь, наводили порядок. Где-то в стороне полыхало небольшое судно, его сносило течение. Из пробитой цистерны вытекла солярка и горела, окружая судно широким разливом чадного пламени. Возможно, кто-то успел спрыгнуть и спастись. Но не у каждого хватило решимости прыгать в холодную черную воду, сводящую судорогой мышцы.

Те, кто не рискнул покинуть судно в первые минуты, были обречены сгореть заживо, и помочь пробиться им сквозь огромное, расплывающееся на воде пятно пламени никто бы не смог – сгорел бы сам.

– Господи, – скрипел зубами боцман Ковальчук. – Какие муки люди принимают…

Ближе к правому берегу с высот ударили минометы, полевые и автоматические пушки. Снаряд «семидесятипятки» вскрыл кормовую палубу баржи, взрыв подбросил человеческое тело, обломки досок. Но утопить массивную посудину этому калибру было не под силу, хотя осколки натворили дел. Крики раненых доносились сквозь гул двигателя и взрывы небольших снарядов, густо падавших вокруг.

Когда же берег?! Мичману Морозову, далеко не новичку на войне, ни разу не приходилось попадать под такой плотный огонь. Казалось, что Волга шириной не два, а все двадцать километров. Он стоял рядом с рулевым Михаилом Лысенко и не смог скрыть нервозности, подправляя курс:

– Резко влево. Еще левее!

Николай Морозов побывал в переделках, участвовал в зимнем десанте на Черном море, отбивал у немцев Керчь. Там тоже пришлось туго, но под Сталинградом, пожалуй, достается покрепче.

Мичман имел чутье, доступное не каждому командиру, и вовремя услышал звук падающих мин. Успел среагировать мгновенно – крутой поворот влево спас бронекатер от целой серии взрывов. Теперь правее и замедлить ход. Мина рванула перед носом – Морозов снова перехитрил немецких артиллеристов.

Горящее судно, окруженное кольцом пламени, где кричали от боли и бросались прямо в огонь полусгоревшие люди, настиг тяжелый снаряд. Оно разлетелось от удара фонтаном огненных обломков, взрыв добил еще живых людей, но, по крайней мере, прекратил их страдания. На палубе кто-то перекрестился:

– Отмучались, бедолаги.

– Лучше уж сразу смерть, чем такие страдания испытывать.

Страшное зрелище словно парализовало бойцов, которые сидели и лежали на палубе «Верного». Каждый думал, что им пока везет. А что будет дальше – лучше не загадывать. Но хорошего никто не ждал. Здесь, пожалуй, пострашнее, чем в окопах на переднем крае.

Совсем рядом прошла очередь 37-миллиметровой пушки. Один из снарядов отрикошетил от борта и взорвался над катером. Кого-то ранило мелкими осколками, но люди на палубе продолжали лежать неподвижно. Лишь чертыхались, зажимая раны и надрывая зубами индивидуальные пакеты.

Зато внизу, наглухо запертые в трюме и кубрике, красноармейцы при каждом близком взрыве, ударах осколков о корпус, частью контуженные и почти все оглушенные, барабанили в люки и кричали:

– Выпускай!

– На дно пустить хотите!

– Заткните глотки! – приник к люку боцман. – Уже подходим… сейчас выпустим. Навоюетесь вдоволь.

Обрыв правого берега возник, словно огромная стена. Бронекатер, имевший малую осадку, ткнулся в песок. Выгрузка шла быстро. Кто-то командовал, стоя у трапа, и бойцы торопливо бежали друг за другом.

Те, кто сидел в трюме, ошалевшие от ударов, качки и томительного ожидания, едва вырвавшись на палубу, не выдерживая, прыгали за борт. Ступников, следуя инструкциям, развернул спаренную установку и взял на прицел край обрыва. Ему казалось, что там в любой момент могут показаться враги. Сейчас, когда двигатель работал на малых оборотах, были хорошо слышны вверху на берегу пулеметные очереди и выстрелы метрах в трехстах, а может, и ближе.

Капитан буксира довел баржу до причала. Казалось чудом, что он сумел пройти этот путь с неуклюжей посудиной длиной метров пятьдесят на скорости четыре узла и довести ее почти невредимой, если не считать пролома в верхней части борта и мелких пробоин.

На отмели под обрывом царила такая же суета, как на пристани Красной Слободы, но во всех действиях угадывалась жесткая рука комендантской службы. Красноармейцы на барже, пережившие больше всех страха, хлынули было толпой к широкому трапу, но их сдерживала цепь охраны. Вначале сгрузили «сорокапятки», затем торопливо бежали и строились ближе к обрыву взводы и роты прибывшего на барже полка.

Обстрел не прекращался. На этот раз летели мины. Немцы пускали их наугад, не видя цели под обрывом, но то одна, то другая находила свои жертвы. Одна рванула на мелководье, осыпав «Верный» осколками, другая взорвалась возле трапа у баржи. Перекосила его и сбросила на причал сразу несколько человек.

– Ступников, закрой люк! – стукнул кулаком по башне пробегавший мимо боцман.

Но сидеть и ничего не видеть было страшнее, чем получить случайную мину. Костя промолчал. Он считался уже бывалым моряком, не зря присвоили звание старшины второй статьи и поставили командовать зенитной установкой.

– Молодец все же капитан буксира, – подал голос помощник Федя Агеев. – Такую калошу сумел протащить. Назад, наверное, раненых повезут.

– Наверное, – рассеянно отозвался Костя.

Он продолжал внимательно следить за кромкой обрыва. Непонятный гул заставил его вцепиться в рукоятки и поднять стволы ДШК повыше. Этот звук он слышал уже не раз, но сейчас его глушили взрывы мин, громкие команды на берегу, какая-то шумная возня на палубе.

Крестообразные тени возникли из темноты, они шли бесшумно, а гул словно тянулся следом. И ракеты вспыхивали, как назло, где-то далеко, почти не освещая их участок. Это были самолеты. Но чьи – наши или немецкие? Какие-то секунды Костя колебался. Его подстегнул дружный крик, прокатившийся по берегу:

– Воздух!

– Фрицы летят!

Он нажал на гашетки, и трассы короткой очереди прошли с опозданием, тройка самолетов уходила прочь. Ступников уже разглядел торчавшие из-под корпусов шасси и угадал характерные силуэты «Юнкерсов-87» с изогнутыми, как у чаек, крыльями.

Быстро развернув башню, он пустил вслед длинную очередь. Цель исчезла. Костя, матерясь сквозь зубы, снова открыл огонь и увидел в свете ракеты блеснувший борт одного из «юнкерсов». До него было не так далеко, и Ступников не прекращал огня.

– Что там? Что? – кричал из-под ног помощник. – Я запасные ленты приготовил.

– Щас, – успел пробормотать Ступников, продолжая давить на гашетки.

Где-то поблизости шарахнуло так, что Костя выпустил рукоятки и, отброшенный ударом, стукнулся затылком о металл. Его спасла шапка, которую он надевал вместо каски. Но приложило крепко. Сиденье стояло боком, катер сильно накренился на правый борт, вверху что-то с треском лопнуло, но «Верный» уже выравнивался, шлепнувшись плоским днищем о воду.

В ушах гудело, где-то надсадно завывала сирена, вопили люди. За ногу дергал и пытался вылезти Агеев. Отпихнув его, Костя высунулся из люка. «Юнкерсы» сделали свое дело. Бомба разнесла кормовую часть баржи. Веером, словно десятки разведенных пальцев, торчали толстые доски обшивки. Баржа медленно погружалась в воду. Бойцы, не успевшие высадиться, лезли густой рыже-серой массой к носу, звали на помощь раненые, барахтавшиеся в воде. Причал раскололо другой бомбой, и там что-то чадно горело.

Немецкие минометчики почуяли добычу и сосредоточили огонь сразу целой батареи на том месте, где тонула баржа и карабкались по обломкам причала красноармейцы. Теперь мины находили цели чаще. Рвануло в затопленном трюме, глуша и добивая раненых, еще одна мина взорвалась посреди копошащейся массы, подбрасывая исковерканные тела.

В ответ ударила носовая орудийная башня «Верного». Ствол «трехдюймовки» был задран до предела, и снаряды летели в сторону немецких позиций, проходя над кромкой обрыва, едва ее не задевая. Затем пушка умолкла. На борт грузили раненых, а с левого берега равномерно ухали гаубицы, ведя огонь по вспышкам немецких орудий.

На обратном пути снова шли рядом с буксиром, тоже забитым ранеными.

– Крепко нас трепанули, – обозленно ругался один из красноармейцев, привалившийся к рубке, на которой была установлена пулеметная башня. – Первый снаряд, который борт проломил, человек семь уложил. И не осколками, а в основном обломками досок. И покалечило раза в два больше. Мне повезло: доска, как пропеллер, в трех метрах пролетела – только шлепки да хруст. Одному голову в лепешку сплющило, другим руки, ребра переломало. А у берега вообще думал конец придет. Бомба словно с небес свалилась. На корме раненые в основном оставались и саперы с грузом. Тоже, считай, с полсотни накрылось, не меньше. Меня башкой о борт приложило, думал, конец. Очухался в воде, левая рука в крови, переломана.

Боец говорил быстро и громко, стараясь перекричать гул двигателей.

– Закурить бы. Одной рукой цигарку не свернешь.

– Давай помогу, – откликнулся чей-то голос.

– Махорка подмокла.

– Что ты за солдат, если махру сохранить не можешь! Ладно, поделюсь.

Закурить бойцу дал один из гражданских матросов потопленной баржи. Не спеша объяснил, что сегодня потери так себе. Капитан опытный, умело маневрировал, а если бы врезали из «шестидюймовки» прямиком в цель да на стремнине, то мало бы кто уцелел.

– Как скотину в корыто битком напихали, – не мог отойти от пережитого страха красноармеец. – И плыви под снарядами.

– Плывет говно, – отпарировал матрос. – А посудина у нас крепкая была, царствие ей небесное. Благодари бога и нас, моряков, что туда и обратно прогулялся, а теперь на пару месяцев в госпиталь заляжешь.

– Да уж, залягу, – несмотря на боль в сломанной руке, широко улыбался красноармеец. – Винтовку и патроны сдал, на законном основании лечиться буду. А там, глядишь, вся эта свистопляска уляжется. Сюда во второй раз торопиться не буду.

– В общем, без тебя довоюют, – не слишком дружелюбно поддел его кто-то из матросов.

– Завидуешь, что ли?

– Да пошел ты куда подальше! Насмотрелся я на таких. Будешь со своей рукой носиться до весны да врачам плакаться.

Одинокий снаряд разорвался позади, сверху посыпались осколки. Все примолкли.

– Чего цапаться, – рассудительно заметил один из пожилых раненых с перевязанными руками. – До левого берега еще доплыть надо.

Ступников, чертыхаясь, выбивал раздувшийся патрон, застрявший в казеннике правого ствола. Пострелял неплохо, выпустил почти целиком две коробки по пятьдесят патронов, хотя вряд ли попал в цель. А мог бы, если б на правом берегу не зевнул. Но уж слишком внезапно вынырнули из-за обрыва «юнкерсы», да и непрерывные взрывы мин заглушали все звуки. Вот и зевнул, не среагировал вовремя.

Федя Агеев, выбравшийся на крышу рубки, осмотрел башню, стволы, затем поковырялся ножом и сообщил Ступникову:

– Гля, осколок почти насквозь броню пробил, – и протянул Косте изогнутый кусок металла. – С палец толщиной, аж зазубрины сплющились.

– Дай гляну, – подбросил на ладони увесистый осколок сигнальщик Валентин Нетреба, рослый, белокурый, из бывалых моряков. – Такой может запросто броню продырявить. Повезло тебе, Федька.

– А чего мне? Я внизу сижу, ленты подаю. Осколок прямиком в Костю шел.

– Ну и чего ты радуешься? Товарища бы покалечило или убило, а ты невредимый. Хорошо, да?

– Я не то имел в виду, – сконфузился помощник Ступникова, способный ляпнуть по простоте что надо и что не надо. – Я ж за Костю переживаю.

– Ну-ну. Отдай железяку ему на память, а когда ремонтники придут, не забудь напомнить, чтобы трещину заварили.

Из дверей рубки высунулся мичман Морозов:

– Агеев, ты чего там топчешься? Осмотрел стволы и лезь на место. Ступников, пулеметы в порядке?

– Да вот гильзу раздуло, сейчас выбью. Все нормально, Николай Прокофьевич.

– Длинными очередями не стреляй, – буркнул подошедший боцман. – Не маленький вроде, а засадил в белый свет почти всю ленту.

– Может, в кого и попали, – предположил Агеев.

– Пальцем в задницу. А ты, боец, – сделал он замечание раненому красноармейцу, – в рукав кури, а лучше гаси свою цигарку. Ночью она за два километра видна.

– Щас, докуриваю…

За ночь «Верный» сделал еще пять рейсов. Ночь, казалось, никогда не кончалась. Причаливали, загружали людей, ящики, мешки, вслушивались в звук летящих снарядов, и, наверное, каждый думал, неужели так и застрянут на этих ночных переправах. Сколько тут можно продержаться? Пару ночей… в лучшем случае неделю.

Третий рейс запомнился тем, что снаряд поджег древний остроносый пароход с огромными колесами по бокам. Он шел впереди, пыхтя, как паровоз, шлепая плицами, из высокой трубы снопом летели искры.

– Раскочегарился! – бурчал боцман Ковальчук. – Надо было на левом берегу больше пара нагонять, а он шурует на прямой видимости.

– Нервы, – коротко отозвался мичман Морозов. – Торопится, гонит, а про маскировку не думает.

Наверное, капитан неизвестного парохода хорошо знал и о маскировке, и о том, что надо заранее нагонять пар. Но суда совершали рейсы в такой спешке, под крики и команды многочисленных начальников, что не хватало времени поднять как следует пар или что-то починить, продуть.

– От вас судьба Сталинграда зависит, – высокопарно произнес комиссар с четырьмя «шпалами», когда один из пожилых капитанов попросил отложить один рейс и хотя бы кое-как подлатать поврежденный двигатель. – Утром ремонтироваться будете. Чего ждете? Вперед!

Капитан, сутулясь, пошел к своему судну. С такими людьми, как этот комиссар, говорить по делу бесполезно. Ему наплевать, что двигатель посреди реки заглохнет. Так думал Морозов, наблюдая за погрузкой.

– Все, хватит! Перегруз, – решительно скомандовал мичман. – Отчаливаем. Малый ход!

Их проводил взрыв тяжелого снаряда, разорвавшегося на отмели, где в окопах, за прибрежными тополями, находились саперы, следившие за исправностью причалов. Взлетели куски сломанного посредине дерева, песок, заготовленные для ремонта бревна, человеческое тело.

Ближе к середине реки вспыхнул от зажигательного снаряда пароход. Команда пыталась тушить огонь, но пламя превратило старое деревянное судно в хорошую мишень. Снаряды разного калибра поднимали фонтаны воды. Капитан резко сбавил ход, затем прибавил. Судно шло зигзагам, но уйти от многочисленных залпов не удалось.

До парохода было метров триста. Ступников отчетливо разглядел, как вспышка вспучила палубу на носу, через минуту рвануло где-то возле рубки. Пока это были снаряды небольшого калибра, наверное, «семидесятипятки», но они клевали пароход, как осы.

Завалилась труба. Столб огня бил изнутри, раскаляя докрасна и сжигая покосившуюся трубу. Поврежденный пароход, охваченный пламенем, был виден как на ладони. Торопились не упустить добычу немецкие 105-миллиметровки. Труба, кувыркаясь, взлетела в воздух, разнесло кожух гребного колеса. Пароход крутанулся вокруг оси. Возможно, капитан принял решение возвращаться, но очередной снаряд взорвался под бортом, и в огромную пробоину хлынула вода.

Многочисленные головы торчали в освещенной огнем черной воде. Люди кричали, махали руками, но кто мог им помочь? Суда шли в обоих направлениях, загруженные под завязку. Опрокинувшийся на борт пароход уносило течением. Горел корпус, горела вылившаяся солярка. Одно колесо, дергаясь, сделало несколько рывков, затем судно стало быстро уходить под воду. Над ним стремительно вращалась воронка, унося на дно людей и мелкие обломки.

Морозов сделал попытку свернуть к месту гибели парохода, чтобы подобрать людей, которые сумели выплыть из водоворота и миновать горящее озерцо солярки. Но перегруженный бронекатер захлестнуло на повороте волной, окатившей палубу, а впереди мины и снаряды добивали людей. Лезть в гущу взрывов со своим собственным грузом в сто пятьдесят бойцов и сваленными как попало ящиками с боеприпасами было бесполезно.