Нам повезло. Через сутки мы вышли к своим, заплатив жизнью еще одного человека. Сравнительно недорогая цена за выход из окружения в голой степной местности. Боец наступил на мину. Мы застыли на месте, глядя на мычащего от боли парня с оторванной по колено ногой и разорванным животом.
Помочь ему было нельзя, и группа осторожно, след в след, миновала опасное место. Мы догнали один из пехотных полков нашей дивизии. Проверка прошла быстро, таких окруженцев в июне сорок второго было столько, что не хватило бы никаких особых отделов, чтобы проверить всех.
Помню, что каждого из девяти опросили отдельно, противоречий в показаниях не обнаружили. Потом приехал представитель полка, поздоровался за руку с Чистяковым, рассказал особистам, что роту оставили в составе батальона прикрывать отход, и вскоре мы оказались среди своих. Никто нас не хвалил (а ведь двое суток батальон держал позиции!), но и не копались. Просто остатки роты пополнили людьми и снова включили в состав третьего батальона.
Еще несколько дней мы воевали в обороне, отступали, прятались от немецких самолетов. В одном месте оказались на острие танкового клина. Полковая артиллерия и «сорокапятки» истребительного противотанкового полка подбили и подожгли несколько танков. Массивных, приземистых Т-3 и Т-4. Но часть машин прорвалась к нашим окопам.
Давили, сравнивали с землей пулеметные гнезда, стрелковые ячейки. Часть бойцов, не выдержав, побежала. Почти всех побили из пулеметов. Противотанковые ружья броню немецких танков пробивали лишь с близкого расстояния, но расчеты открыли огонь слишком рано. Их смели орудийными выстрелами и огнем пулеметов. Те, кто сумел взять себя в руки, оказали сопротивление.
Нас снабдили противотанковыми гранатами и бутылками с горючей смесью. Чистяков сумел поджечь массивный Т-4, пока тот стрелял по отступавшим. Бутылка с горючкой угодила позади башни, на трансмиссию, и танк как-то быстро и вдруг загорелся. Экипаж развернулся и хотел на полном ходу отогнать машину в безопасное место. Не сумели, заглох мотор. Танкисты выскакивали один за другим, по ним открыли огонь, кто-то свалился, остальные уползли.
Еще один панцер подбили противотанковой гранатой. Разорвало гусеницу, башня, быстро вращаясь, вела огонь из пушки и пулемета. Взводный, из молодых «шестимесячных» младших лейтенантов, швырнул две бутылки с горючей смесью. Одна не долетела, вторая разбилась о колеса. Загорелась трава, дым мешал экипажу целиться, а Степа Кращенко сумел забросить противотанковую гранату из-за угла траншеи под другую гусеницу.
Но добила танк конная артиллерийская батарея, пришедшая к нам на помощь. Артиллеристы с ходу разворачивали легкие пушки и бронебойными снарядами отогнали прорвавшиеся танки. Немецкая пехота (взвод или два), сгоряча рванувшая вперед, оказалась в мешке. Я свалил одного из фрицев, но трое других, бежавших кучкой, вывернулись едва не со спины. Все трое попали под огонь ручного пулемета. Залегли, успев ранить второго номера из расчета. Их закидали гранатами, а потом добили штыками. Воевать фрицы умели. Прорвавшаяся группа, перебежками, прикрывая друг друга огнем, сумела вырваться, оставив десятка полтора трупов. Пулеметчики с МГ-42 отступали последними. Пули сыпались так густо, что в них никак не могли попасть.
Когда перезаряжали свой машингевер, сразу несколько человек, выскочив из ближайших окопов, бросились на них со штыками наперевес. Фрицы уже заправили новую ленту и захлопнули массивную крышку, но им не хватило секунд. Обоих пулеметчиков закололи штыками, а нам достался в качестве трофея новый, недавно появившийся пулемет МГ-42 со скорострельностью тысяча двести выстрелов в минуту.
Бойцы обшаривали трупы убитых немцев, кое-кто вооружился автоматами, но их было немного. А вообще, экипированы фрицы были хорошо. Добротные кожаные сапоги, френчи. К сожалению, ранцев с сухим пайком, шнапсом, сигаретами и прочими полезными вещами почти ни у кого из убитых не оказалось. Шли в атаку налегке, но с большим запасом боеприпасов: до десятка запасных магазинов к автоматам, по 5–6 ручных гранат.
Удивило обилие фотографий. Семейных, фронтовых. Снимки невест или жен (редко с детьми.) Обязательно личная фотография во всей красе. Или в парадной форме, или на спортивных занятиях, чтобы продемонстрировать крепкие, хорошо развитые мышцы. Что ни говори, противник нам достался серьезный. Толстяков или заморышей среди убитых я не видел. Максим Усов, глядя на снимки, отреагировал по-своему:
– Отожрались на наших харчах… по самую глотку.
Потом пошли искать пропавшего младшего лейтенанта, бросившего в танк бутылки с горючей смесью. Нашли – засыпанного землей с развороченного бруствера. Осторожно разгребали желтоватую с мелкими камешками почву. Может, еще живой. Потом увидели кровь на гимнастерке и слипшиеся волосы. Пуля пробила голову наискось, торчал кусок выбитой височной кости. Смелый был парень. Ни имени, ни фамилии не запомнил, он у нас с неделю всего пробыл.
Мы одержали небольшую победу. Радости особой не испытывали. Много погибло наших. Взялись копать братскую могилу, потому что в этой неразберихе похоронщиков не дождешься. Но проститься с погибшими нам не дали. Налетели «Юнкерсы», закрутили с воем сирен любимое колесо, сыпались бомбы, стучали пулеметные очереди. До вечера самолеты налетали еще раза два, превратив линию обороны в сплошную перепаханную полосу. Людей от бомбежки погибло не меньше, чем во время отражения атаки.
Ночью пришлось отступать. Все повозки загрузили ранеными. Те, кто мог передвигать ноги, шли, держась за края повозок. Когда раненый умирал, на его место сразу укладывали кого-то из обессиливших, потерявших много крови бойцов. Все же мы пробились к основным силам армии. Затем все, что осталось от дивизии, без артиллерии, минометов, с ротами, насчитывающими по 15–20 человек, отвели на переформировку под город Борисоглебск.
Разместились в истоптанном лесу, где до нас стояла другая часть. Она ушла на фронт, оставив порядком загаженное место, кучи мусора и нечистот, но зато нам не пришлось рыть землянки и щели для укрытия от бомб. Нашей роте, с расчетом на пополнение, выделили три готовые землянки. Помню, что пару суток мы отсыпались, не спеша, ходили на кухню. Кормили по тыловой норме: жидкий суп с тонкими, как нитки, волокнами тушенки, перловая или ячневая каша немногим гуще, чем суп. По урезанной норме серый хлеб с остяками, о которые очень просто было ободрать горло. Мутный, слегка подслащенный чай завершал трапезу.
Ели, ругая снабженцев и поваров, которые сами такую бурду не употребляли. Конечно, время тяжелое, продуктов не хватало. Но и подворовывали тыловые крысы от души, внаглую, несмотря на жесткую дисциплину. Я однажды утром столкнулся нос к носу с упитанным сержантом, который нес вещмешок, набитый банками с консервами. Тушенка, сгущенка или американская колбаса – не знаю, что уж там было, но сержант остолбенел от неожиданности и порядком струсил. Я тоже растерялся, хотя можно было ополовинить явного вора. Тот соображал быстрее, чем я, и с деловым видом зашагал дальше. Я потом долго ругал себя за растерянность. Но сержант мог нести харчи и начальству, тогда бы я вляпался в неприятность.
Отдыхать нам долго не дали. Прибыло первое пополнение, человек пятнадцать парней, одетых в гражданское. Появился младший лейтенант, которого Чистяков представил как командира нашего взвода. Фамилия «младшого» оказалась Егоров, что сразу вызвало смех и подначки в мой адрес.
– Во, Федьке повезло! Родственник объявился. Или однофамилец?
Оказалось, что однофамилец совсем из других краев, и на меня посмотрел косо. Шутки и смех насчет родства ему не понравились. Наверное, как и большинство «шестимесячных» младших лейтенантов, он очень переживал за свой авторитет. Их учили, что подчиненных сразу надо брать в крепкие руки, иначе развалится дисциплина.
– Ваша фамилия Егоров? – уточнил взводный.
– Так точно, – ответил я. – Красноармеец Егоров, родом из города Сызрани Куйбышевской области.
– Он не только красноармеец, – выкрикнул кто-то. – Федька у нас снайпер. Фашистского танкиста с первого выстрела свалил, а танк мы потом сожгли.
– У него на счету и другие фрицы имеются. Правда, Федя?
Воодушевленный похвалами ребят, даже такого серьезного человека, как Максим Усов, я простодушно спросил, повышая взводного на одну ступень в звании:
– Вы случаем не с Волги, товарищ лейтенант?
Слишком бурное оживление при воспоминании о боях, через которые мы прошли, об уничтоженных танках, моя расплывшаяся до ушей в улыбке физиономия младшему лейтенанту не понравились. Ведь он наверняка немецких танков близко не видел, а тут с первых минут хотят позлить его и расхваливают рядового бойца в заношенной гимнастерке и рваных ботинках. Поэтому мой однофамилец и отреагировал соответственно, прекращая лишние разговоры:
– Я не с Волги, а из других краев. Но это не имеет значения. У меня спрос один, по Уставу, даже если земляки попадутся.
– Не попадутся, – тихо, но отчетливо проговорил Максим Усов. – На хрен такие земляки нужны.
Взводный услышал реплику в свой адрес. Максим правильно отреагировал. С фронтовиками так не разговаривают, особенно те, кто передовой не нюхал. Наверное, совсем заучился наш взводный, если простых истин не понял. Младший лейтенант покраснел, но делать замечание Максиму Усову не рискнул. Он был старше всех лет на десять, с еще не зажившим шрамом на лбу. И вообще, читалось в лице Максима, что боец он не простой, много чего повидавший. Поэтому взводный продолжал воспитывать однофамильца:
– Приведите себя в порядок, красноармеец Егоров. Выглядите как оборванец.
В этом он был прав. Гимнастерка, шаровары, не только заношенные, но и расползлись по швам. Я их штопал и зелеными, и черными нитками, какие удалось раздобыть. Правда, подошвы ботинок, на мой взгляд, были прилично замотаны телефонным проводом, который шел ровным аккуратным рядком. Впрочем, так в основном выглядели боевые остатки роты. Старались, приводили себя в порядок, пока нас проверяли в штабе. Несколько человек носили начищенные ваксой немецкие сапоги. Трофейное оружие у нас забрали, но сапоги оставили.
– Аккуратная обувь, – похвалил их владельцев взводный, который немецких сапог раньше никогда не видел.
– С фрицев сняли, – ухмыльнулся кто-то.
– С мертвых, что ли?
– С уничтоженных, – поправили его.
Сейчас мы ждали обещанную смену обмундирования, которое обещали привезти не сегодня завтра. Новобранцы, те вообще в цветастых рубашках, пиджаках да чунях ходили.
– Мне трофейных сапог не хватило, – пояснил я. – А если насчет постираться, то брюки и гимнастерка точно разлезутся, товарищ младший лейтенант.
Повышать в звании своего однофамильца я не собирался. Не заслужил. От дальнейшего препирательства меня спас Чистяков. Проходя мимо (а может, специально подошел), сказал, что в ближайшее время рота получит новое обмундирование, но ботинки надо почистить. На этом процедура знакомства с новым взводным закончилась, и мы разошлись на занятия.
Судьба сложится так, что мне придется быть на фронте рядом со своим однофамильцем несколько месяцев. Это большой срок. Я, несмотря на возникшую с первой встречи неприязнь, хотел бы в нескольких словах описать его биографию, которую мы позже узнали.
Среднего роста, худощавый, с развитыми плечами гимнаста, Олег Семенович Егоров закончил десятилетку, отучился два курса в институте, а после начала войны поступил в Саратовское пехотное училище. Красивый, самолюбивый парень закончил его, как и школу, на «отлично». Лучшим из выпускников обещали сразу присвоить «лейтенанта», а с двумя кубиками прямая дорога в командиры рот, которых постоянно не хватало. Но самолюбивому, хорошо подготовленному парню не повезло. Кому-то из опытных, имевших боевой опыт выпускников присвоили «лейтенанта», и ушли они командовать ротами. В отношении молодняка начальник училища сказал примерно так:
– Ну, какие из них лейтенанты да командиры? Шесть месяцев бегом по верхушкам, а до войны командиров два года готовили.
Так Олег Егоров попал в стрелковый полк обычным командиром взвода, где никого не интересовало, как старательно он учился и что один из очень немногих имел за плечами десятилетку и даже два курса института. Взвод он принял нервный и сжатый, как пружина.
По существу, Олег оставался еще мальчишкой, не понимая, что звания, должности, успехи в спорте мало что значат. Шла война, более того, тяжелый и крайне неудачный для нас ее период. Удержать катившийся на восток мощный вал немецкого наступления – вот что было главным. Егоров этого тоже пока не понимал, да и реальную обстановку на фронте толком не знал. Мы дали крепко немцам под Москвой, дадим еще! Кроме того, младший лейтенант, прибыв в полк, на одной из посиделок с другими командирами хорошо выпил и похвалился «боевым» эпизодом из своей биографии.
Немцы постоянно пытались уничтожить с воздуха (реже взорвать путем диверсии) железнодорожный мост через Волгу. Это им так и не удалось, охрану наладили крепко. Весной сорок второго курсанты училища, помогая частям НКВД, участвовали в одной из операций по поиску немецких диверсантов. Ничего особенного: прочесывали местность, задерживали подозрительных лиц. Никаких диверсантов в глаза не видели. Но однажды наткнулись на вооруженную группу, которая оказала сопротивление и прорывалась в лес.
Сотрудники НКВД понесли потери, был ранен кто-то из курсантов. Олег Егоров тоже стрелял по убегавшим людям в телогрейках, которых, взяв в плотное кольцо, частично перебили, а некоторых взяли живьем. Кто они были – диверсанты или обычная бандитская группа, расплодившиеся в годы войны, осталось для курсантов неизвестным. Но вернувшихся с операции встречали как героев, объявили благодарность.
Подвыпивший Олег красочно описал «бой», скромно намекнул, что одного из диверсантов уложил он лично. Увлекшись, рассказывал про свист пуль над головой, кое-где невольно завирался. Не замечал, как с усмешкой переглядываются в компании фронтовики, а старший лейтенант Чистяков постукивает мундштуком о стол, намекая разошедшемуся командиру взвода, что пора остановиться.
С тех пор фронтовики батальона Олега Егорова всерьез не принимали, иногда с сочувствием напоминали про опасную учебу в тылу. Прозвище Диверсант надолго прилипло к младшему лейтенанту. Поэтому Егоров так неприязненно воспринял эпизод с убитым немецким танкистом, считая, что его в очередной раз поддевают. Это родило неприязнь ко мне, которая, к сожалению, пройдет не скоро. С сержантами ссориться не решался, им палец в рот не клади, а на рядовых бойцах можно было от души показать настоящий командирский характер.
Пока не пришли новые командиры и достаточное количество пополнения, роту поделили на два взвода. Первым командовал Олег Егоров, вторым, временно, старший сержант Степа Кращенко. Максиму Усову и мне присвоили сержантские звания, оба были распределены, как обстрелянные бойцы, в первый взвод, командирами отделений.
Получили на складе лопаты, пилы, топоры, прочий инструмент и начали рыть две дополнительные большие землянки. Нам бы пришлось туго, но пополнение поступало быстро и сразу включалось в работу. Дней через десять рота уже выглядела нормальным подразделением. Призывники получили разномастное обмундирование, нам тоже заменили форму и обувь. Сапоги достались очень немногим, армия сорок второго года была сплошь обута в ботинки и обмотки. Так что лихие ребята из кинофильмов в новеньких сапогах водились только в штабах, ну и в специальных частях.
Пришли еще два лейтенанта. Один из запаса, второй – из госпиталя. Мне кажется, Чистяков облегченно вздохнул. Самолюбивый выпускник Саратовского училища не внушал ему доверия. И своим заместителем Чистяков назначил лейтенанта Млечика, тоже хлебнувшего Харьковского окружения и пробивавшегося к своим где-то неподалеку от нас.
С младшим лейтенантом Егоровым отношения у нас не складывались. Он болезненно переживал за свой авторитет, знал про дурацкое прозвище Диверсант и считал, что я подрываю его авторитет, распустил отделение, со всеми на «ты». Он не понимал, что все мы зарабатываем свой авторитет прежде всего в бою. Можно любить или не любить человека, но чего он стоит, покажет его поведение на передовой.
Тот трусливый боец, отсидевшийся в сарае, пока мы с одними винтовками бежали на танк, из шкуры лез, чтобы доказать, какой он славный парень. Но и в последних боях он вел себя так же трусливо. «Старики», подвыпив, не забывали напоминать, какая трусливая шкура водится в роте. Фамилия пусть забудется, останется кличка Бяша. Нам с ним придется еще вместе воевать. Молодые тоже сторонились его, и Бяша болтался в одиночестве.
Далеко не все бойцы проявили себя, как Максим Усов или Степа Кращенко. И в атаку, случалось, их подгоняли пинками, но все это забылось, а Бяша струсил в тот момент, когда страх одного мог обернуться смертью всех. Если бы, глядя на него, не кинулись на танк остальные, гнили бы остатки роты в изрешеченном пулями сарае.
Ну а мои отношения с младшим лейтенантом Егоровым? Как Чистяков сказал: «В батальоне всего два Егоровых и никак общий язык не найдут». Наверное, и я не всегда себя правильно вел, считая, что взводный ко мне придирается зря. Ну не мог я изображать из себя начальника и держаться строго официально со своим отделением. За два с лишним месяца столько смертей нагляделся, знал, что скоро всех этих 18–19-летних ребят кинут на передний край, где отсчет их жизней пойдет на дни и недели.
Я проводил с ними занятия, как этого требовал устав, не делал поблажек, когда проводились десятикилометровые марш-броски с полной выкладкой или часами осваивали не менее утомительное ползание по-пластунски. Особенно в дождь или после дождя, когда ребята из последних сил елозили животами по мокрой траве, чернозему и матом обкладывали войну, собачью жизнь, а заодно и меня.
С отделением я ладил, доказывая, что умение ползать многим спасет жизнь (это лучше, чем лобовая атака), а бесконечное рытье окопов – единственная защита от пуль и осколков. Во время перекуров или вечером в свободное время приходилось отвечать на вопросы, которых не рекомендовано касаться. Правда ли, новый немецкий пулемет МГ-42 мощнее наших и имеет скорострельность тысячу двести пуль в минуту? И что по-прежнему очень мало в небе самолетов, зато в избытке хватает «Мессершмиттов» и «Юнкерсов», а минометный огонь фрицы ведут с утра до вечера.
Я отвечал, что МГ-42 в теории может выпускать тысячу двести пуль в минуту, но так никто не стреляет. Сгорит ствол. Сказать, что «дегтярев» уступает немецким пулеметам, означало бы большие неприятности. К сожалению, МГ-42 превосходили по качеству и скорострельности все наши пулеметы. Я знал, что политработники поощряют явное вранье о подвигах наших бойцов. Любители вешать лапшу на уши водились. Один три десятка фрицев перебил, другой два танка гранатами поджег. И в то же время, упорно уходя от правды, политработники начинали ненужное разбирательство по любому доносу, когда командиры говорили о сильных сторонах вермахта. Чтобы не подвести Чистякова, да и себя, я отвечал на вопросы осторожно. Да, авиация фашистов доставляет немало неприятностей, но есть немало способов уйти из-под удара.
У фрицев действительно много минометов, однако наши бойцы придумали хитрое укрытие, «лисью нору», которая спасает человека даже при попадании мины в траншею. И тут же трофейным ножом чертил на земле схему «лисьей норы» – ямы в стене, которые действительно во многих случаях спасали от осколков.
– Правда, что вы из винтовки танк подбили? – спросил как-то меня рыжий парень из Саратова Гриша Маковей.
– Нет. Немецкий танк даже из бронебойного ружья подбить очень не просто. Я уложил механика-водителя, который вылез по нужде, а самое главное сделали бойцы нашей роты. Покойный старшина Горбуль «лимонку» удачно бросил, а товарищ Чистяков и сержант Осин через смотровые щели командира танка застрелили. Но нам эта победа шести человек погибших стоила, а седьмой от раны к вечеру умер.
Посыпались вопросы, и мне поневоле пришлось рассказать ту историю. Все бы ничего, но я упомянул, как немцы, прячась за броней, безнаказанно расстреливали наших бойцов, а мы сидели в сарае-ловушке. История не вышла за пределы взвода, но вызвала неожиданную реакцию младшего лейтенанта Егорова.
Он вызвал меня к Чистякову и высказал все, что думает. О том, что я никудышний командир отделения, заигрываю с подчиненными. Распустил язык и рассказываю идиотскую историю, как фашисты безнаказанно расстреливали убегающих, словно зайцы, красноармейцев.
– А потом этот меткий стрелок ухлопал механика-водителя, который случайно высунулся, и всех спас. В общем, снайпер-герой, а остальные в дерьме. Трусы и беглецы. Хвастун, а еще в сержантах ходит!
От обиды у меня затряслись руки, как в тот раз, когда я целился в механика-водителя. И хуже всего, что молчал командир роты Чистяков. Даже усмехался как-то нехорошо.
– Ладно, товарищ младший лейтенант, не разводи истерику, – наконец сказал он. Я понял, что Чистяков недоволен взводным, но продолжать разговор в моем присутствии не стал. – Иди, Егоров, занимайся с отделением.
Я уходил, с горечью рассуждая, что даже ротный не сказал в мою защиту ни одного слова. Тут, как назло, из взвода сбежали двое новобранцев, в том числе один из моего отделения. Хотя их вскоре задержали (искал весь батальон и комендантская рота), я снова имел неприятный разговор с Егоровым, которого вызывали в особый отдел. Расспрашивали про дезертира и других бойцов, ведутся ли пораженческие разговоры во взводе. Думаю, Егоров что-то наплел про меня, но Чистяков сумел все уладить. Через пару дней он вызвал меня к себе. Присутствовал и Максим Усов, назначенный помощником командира взвода.
– Слушай, Федя, твой рассказ о том, как немцы расстреливали убегавших бойцов, может плохо кончиться.
– Не убегавших, а прорывавшихся к своим, – угрюмо поправил я. – Они все с винтовками шли, чтобы дальше воевать.
– Теперь это уже не имеет значения. Егоров на тебя крепко обозлен, особенно после беседы с особистами. Пока он меня побаивается, но может вытряхнуть весь мусор и тебя крайним сделать. Диверсант в ротные рвется, две вакантные должности в полку имеются. Он один из кандидатов, а тут дезертирство. Сразу двое из его взвода. Очень просто в стрелочники попадешь, да еще пораженческие разговоры припишут.
– Не дураки же они, чтобы всякой ерунде верить, – вскинулся Максим Усов.
– Поверят. Немцы два дня назад Дон форсировали возле Новой Калитвы. Наши отступают, сейчас только виновных подавай. В роте тебе оставаться нельзя. Как смотришь на то, что мы направим тебя на снайперские курсы?
– Гоните из роты?
– Спасаем, много ты лишнего наговорил.
– На хрен мне такое спасение! К ребятам привык, сами же отделением командовать назначили. Показатели не хуже других, а может, и получше.
– Я тебя из роты не гоню. Сержант ты хороший и воевал нормально. Хотел к награде представить, но какая, к черту, награда! На фронте вон что творится. А курсы организованы при нашем корпусе. В случае чего я тебя успею выдернуть. Снайперы в батальоне нужны.
Глава 2
Второй выстрел
И все же, собирая свои немудреные вещички, я больше обижался на Чистякова, чем на самолюбивого взводного. Я просто не представлял обстановку, которая творилась в тот период на южном крыле фронта. Иначе как хаосом ее назвать было трудно. Мы еще не успели прийти в себя от харьковской трагедии, где, по разным данным, потеряли убитыми и взятыми в плен до полумиллиона человек (об этом не сообщалось много лет), а немцы, форсировав Дон, продвигались к Сталинграду. В обстановке нервозности, повального дезертирства (было, и никуда его не вычеркнешь!) Чистяков решил избавить меня от ненужных дрязг. Конечно, он понимал, что переформировка не продлится долго, полк снова скоро уйдет на передовую. Ну а учеба позволит мне какое-то время остаться в тылу.
В приказе предлагалось направлять на трехмесячные курсы снайперов наиболее подготовленных, политически надежных бойцов и сержантов, имеющих хорошие показатели в стрельбе и желательно боевой опыт. Обдумав все, я понял, что это не худший вариант, если только не тормознут особисты. Но характеристики на меня и Григория Маковея, стрелка-спортсмена, готовил лично Чистяков. Взводный Егоров не вмешивался. Он был доволен, что я ухожу из взвода, а у особистов хватало других дел.
В учебном лагере корпуса, расположенного километрах в семи от моего полка, проходили подготовку пулеметчики, бронебойщики, связисты. Снайперский взвод сформировали впервые. Набралось нас человек тридцать пять. Были и фронтовики, и новички, призванные совсем недавно. Всего – три отделения.
Дело начинали новое, материальная база взвода состояла в основном из обычных трехлинеек. Снайперских винтовок имелось не более десятка: «мосинки», две-три самозарядки Токарева и даже трофейная польская винтовка с дорогим ореховым прикладом, явно принадлежавшая офицеру. Имелась также пара винтовок с раздвижным металлическим прицелом, но без оптики. Считалось, что, сдвигая металлические кольца до нужного диаметра, можно обойтись без оптических стекол. К счастью, это странное оружие вскоре убрали. Кому не достались снайперские винтовки, временно пользовались обычными.