Павел Судоплатов. Волкодав Сталина
Боец Красной Армии
Юный Павлик Судоплатов дважды убегал из дома, чтобы тоже с оружием в руках защищать власть рабочих и крестьян. Живущим в начале XXI века сложно понять мотивы этого поступка. Сейчас дети тоже иногда уходят из дому, но совершают такой радикальный поступок не ради защиты власти. А в годы Гражданской войны множество подростков сражалось по разные стороны баррикад, вместе с взрослыми отстаивая право на жизнь. Одни – на жизнь, где не было богатых, а другие – где бедных. Обе попытки для главного героя нашей книги оказались неудачными. В одном случае он сам вернулся обратно, а в другом его прогнал домой хмурый комиссар одной из красных частей, напутствовав словами: «Сначала, щегол, подрасти»[19].
Свою боевую биографию он отсчитывал с 26 июня 1919 года. В тот день двенадцатилетний мальчик вместе со своим приятелем стоял в длиннющей очереди за хлебом и болтал о всевозможных мальчишеских пустяках[20]. Внезапно тревожную и тихую атмосферу провинциального города нарушил цокот копыт, скрип колес подвод и топот множества бредущих людей. По центральной улице Мелитополя двигались отступающие части 2-й Украинской советской армии.
Бойцы шли без строя, смертельно уставшие, многие в кровавых бинтах и грязной, изодранной форме. Некоторые из них срывали свою злость на мелитопольцах интеллигентного вида. Особо нервные бойцы, под одобрительные реплики из рядов отступающих, кулаками и прикладами били подвернувшихся под горячую руку горожан.
На подводах везли раненых красноармейцев. Одни лежали с закрытыми глазами, безучастные ко всему. Другие стонали, плакали и материли остановившихся возниц:
– Трогай, шкура, чего встал! Золотопогонным нас оставить хочешь?!
Рысью шла конница. С грохотом проносились тачанки и артиллерийские упряжки. Пара медлительных волов тащила заглохший броневик.
– Цоб, цоб-цобе, – подгонял животных водитель бронемашины, одетый, несмотря на жару, в кожаные краги, тужурку и галифе[21].
Вместе с уходящими мелитопольскими рабочими город покинул Павел Судоплатов[22]. Вот так он ушел в новую жизнь. Об этом эпизоде своей жизни в одной из автобиографий он написал так:
«Километрах в 30 от города, в с. Веселое, комиссар сделал было попытку вернуть меня домой, но из этого ничего не получилось. Я удрал и от него в роту, и бойцы оставили меня у себя. Так дошел вместе с рабочими до города Никополя Запорожской области. В городе Никополе из мелитопольцев был сформирован 1-й Мелитопольский рабоче-крестьянский полк, влитый позже в 5-ю заднестровскую дивизию и переименованный в 1-й ударный полк. В составе полка был и я. В этой же дивизии, в 1-м и 2-м ударных полках разновременно, как позже выяснилось, служил и мой старший брат Николай, впоследствии пограничник, погиб в 1922 году на польской границе»[23].
Из Никополя в Одессу
В Красной Армии главный герой нашей книги успел прослужить лишь несколько дней. Слабо вооруженный и необученный 1-й ударный полк в районе Карнауховских хуторов был разгромлен частями 3-го кубанского казачьего корпуса генерала Андрея Григорьевича Шкуро. Казачья сотня зашла в тыл полка и, развернувшись в лаву, обрушилась на плохо обученных красноармейцев. Не выдержав стремительного удара, красные обратились в паническое бегство.
Вместе со всеми бежал и Павел Судоплатов. Сзади их неотвратимо настигал конский топот, гиканье и свист казаков. От неминуемой смерти его спасло то, что он с группой однополчан успел ссыпаться в глубокую вымоину, поросшую густым ивняком. Казаки, увлеченные преследованием основной массы бегущих, не останавливаясь, проскакали мимо их убежища. До слуха притаившихся бойцов доносилась беспорядочная стрельба и дикие вопли – в степи шла безжалостная рубка отступающих.
Сначала красноармейцы решили, что спаслись, но они ошиблись. Через короткое время вокруг вымоины послышался конский топот и бряцанье оружия. Поняв бессмысленность сопротивления, бойцы сдались без боя. Просто вылезали наверх и кидали винтовки. Опьяненные легкой победой казаки не стали убивать пленников на месте, а погнали пленных в Карнауховские хутора, где заперли в каком-то амбаре.
Кубанская сотня, занимавшая Карнауховские хутора, устроила грандиозную попойку. Несколько часовых, охранявших пленных, слушая пьяный смех и песни своих боевых товарищей, долго вздыхали, кряхтели и зло матерились. В конце концов, они не вытерпели и, бросив пост, поспешили к ближайшей хате, где шла бурная гулянка.
Воспользовавшись отсутствием охраны, пленные прорыли подкоп, через который выбрались на свободу и скрылись в степи. В ночной темноте главный герой нашей книги отбился от своих однополчан и остался один (в дальнейшем он больше никогда не встретится с ними).
Рассвет застал главного героя нашей книги у подножия кургана, буйно поросшего ковылем. Поднявшись на его вершину, он огляделся: вокруг простиралась бескрайняя степь. Мальчик решил идти в Никополь, рассчитывая там присоединиться к остаткам своего полка. Приблизительно прикинув нужное направление, юный боец смело отправился в путь. Ближе к вечеру он вышел на широкий тракт. Покосившиеся телеграфные столбы с оборванными проводами точно указывали, в какой стороне находится город.
Павел не знал, что переходит линию фронта, которая во времена гражданской войны являлась условным понятием. Из-за гряды невысоких холмов глухо доносились артиллерийские раскаты, пулеметные очереди, но тракт, до самого горизонта, был пустынен. Однако брошенные повозки, опрокинутая тачанка, трупы лошадей, стреляные гильзы и лужи запекшейся крови говорили о том, что ночью или ранним утром на дороге шел горячий бой. Ориентируясь по столбам, он пошел в Никополь. По пути он встретил несколько красноармейцев из разбитого 1-го ударного полка и уже вместе с ними попал в город.
В Никополе красноармейцев из разгромленных частей влили во 2-й ударный полк 5-й Заднепровской дивизии. Снова процитируем строки автобиографии главного героя нашей книги:
«В этот же период я встретил Николая. Из Никополя, когда туда стали подходить белые, нас эвакуировали, помню, в Кременчуг, по дороге помню я чем-то болел, затем мы попали в Николаев и оттуда в Одессу. Это уже было, кажется, осенью. В Одессе я брата Николая потерял из вида, после того как он в составе одного отряда командованием одесского гарнизона был брошен на 16-ю станцию под Одессой для ликвидации высадившегося там десанта белых. С тех пор до 1922 года я считал Николая погибшим»[24].
Здесь главный герой нашей книги немного ошибся с датой захвата Одессы. Противник 10 августа 1919 года произвел высадку двух спешенных эскадронов драгун в районе Сухого лимана, без выстрела захватив орудийную батарею. Сразу после этого успеха последовала высадка еще пяти спешенных эскадронов, и белогвардейские части начали движение на Одессу.
Ликвидировать белый десант не удалось. Противник, при поддержке корабельной артиллерии крейсера «Генерал Корнилов», опрокинул красные части и повел наступление непосредственно на город. «Вся Одесская операция была проведена быстро и решительно. Несмотря на очень большой гарнизон, город был взят с минимальными потерями и с большой военной добычей», – отметит в своих воспоминаниях подпоручик конной артиллерии Василий Матасов.
О своем пребывании на оккупированной территории в своей автобиографии Павел Анатольевич Судоплатов пишет скупо:
«Белые заняли Одессу. Я в ней оставался до прихода частей Красной Армии, т. е. до февраля-марта 1920 года. За время пребывания белых в Одессе я жил как мог: беспризорничал, некоторое время плавал на паруснике по линии Одесса – Херсон, шатался в порту, на базаре»[25].
В автобиографии ничего не сказано о его попытках установить связь с одесским подпольем. Хотя отдельные авторы утверждают, что такие попытки он предпринимал регулярно, вот только все они закончились неудачей[26].
Ради исторической справедливости отметим, что большевики не планировали оставлять город и поэтому заранее не позаботились о формировании работоспособных подпольных структур. А срочно созданные резидентуры пришлось распустить «вследствие внутренней провокации и шантажа». В городе действовала Одесская подпольная ГубЧК, но работа этой организацией велась слабо, так как значительное время ушло на подбор «честных работников, которых в Одессе мало, хотя при отступлении… оставалось много коммунистов». Чуть активнее действовали украинские левые эсеры и дружинники одесского комсомола.
Нужно отметить один малоизвестный факт. Для ведения подпольной работы большевикам были оставлены значительные средства, около 15 миллионов рублей. Более того, Москва регулярно присылала курьеров с деньгами. Например, в декабре 1919 года в партийную кассу поступило 500 тысяч рублей. За этими деньгами охотились не только местные бандиты, но и отдельные члены партии. Как отмечалось в отчете подпольного комитета КП(б)У, составленном после освобождения Одессы, «работа протекала в весьма трудных, ненормальных условиях: непрерывная провокация, шантажи и вымогательство, в большинстве провокация и вымогательство идут от членов партии из-за средств»[27]. Так что в такой ситуации подпольщикам было просто не до приема в организацию новых членов.
А 7 февраля 1920 года Одесса вновь стала советской.
Снова боец Красной Армии
В феврале 1920 года Павел Судоплатов вновь вступил в ряды Красной Армии, на этот раз – в роту связи 123-й стрелковой бригады 41-й дивизии 14-й советской армии. В составе этого соединения он сражался во время советско-польской войны.
Это воинское подразделение участвовало в январе-феврале 1920 года в разгроме войск Главнокомандующего Вооруженными Силами Юга России Антона Ивановича Деникина в нижнем течении реки Днестр, затем в обороне Черноморского побережья и Днестра.
В апреле-июне 1920 года дивизия участвовала в боях с белополяками в районе среднего течения реки Днестр, а также в боях против банд петлюровского атамана Юрко Тютюнника; в июне-июле – вела наступлении в районе Волочиск – Кременец – Каменец-Подольский; в июле-августе – участвовала в форсировании рек Збруч, Серет, Золотая и Гнилая Липа и освобождении городов Теребовль, Чертков, Галич, Рогатин.
После отступления советских войск из-под Варшавы в августе-сентябре 1920 года 41-я дивизия отошла в район Каменец-Подольского, в районе которого участвовала в ликвидации петлюровских отрядов.
А 21 декабря 1920 года потерявшая в кровопролитных боях часть личного состава 41-я дивизия была сведена в бригаду и влита в 44-ю дивизию 12-й армии, а с января 1921 года вошла в состав Киевского военного округа[28] под названием 44-я Киевской советской дивизии.
Это подразделение «специализировалось» на борьбе с антисоветскими националистическими формированиями. Например, зимой 1920–1921 года бойцы дивизии сражались с членами отрядов (численность 300–400 человек) атамана Ильи Струка. В апреле-июне 1921 года атаман еще громил советские учреждения и еврейские местечки на Киевщине. Главными «операциями» Струка тогда стали захваты речных пароходов, что курсировали по Днепру. Было захвачено более двадцати пароходов и столько же барж, буксиров, причем операции сопровождались зверским уничтожением пассажиров – евреев, коммунистов, красноармейцев. Последний раз «банда Струка» упоминается в документах в октябре 1922 года в связи с погромом в Мартыновской волости, в ходе которого было убито 80 евреев. В эти месяцы банда состояла всего из 30–50 человек[29].
Глава 2. Пограничник и комсомольский работник
«С мая 1921 года – письмоводитель, регистратор, машинист-систематизатор ОО 44-й дивизии, а затем Волынского губернского отдела ГПУ, в городе Житомире…»
После окончания советско-польской войны 1920 года главный герой нашей книги мог бы и дальше служить в Красной Армии, сделав карьеру в качестве строевого офицера или политработника (его планировали отправить на ускоренные курсы политработников в Киеве), если бы не случай, который кардинально изменил всю его дальнейшую жизнь.
Существует две трактовки произошедших тогда событий. Первую версию Павел Анатольевич Судоплатов рассказал в уже упоминавшийся выше книге «Разведка и Кремль».
В мае 1921 года сотрудники Особого отдела дивизии попали в засаду, устроенную украинскими националистами, и понесли значительные потери. В Особом отделе срочно требовалось заменить погибших телефониста и шифровальщика. Было принято решение направить на их место главного героя нашей книги, как наиболее подготовленного для этой должности. «Так я был послан на работу в органы госбезопасности. Это и было началом моей службы в ВЧК-КГБ» – позже напишет он в своих воспоминаниях[30].
А вот в автобиографии, датированной ноябрем 1946 года, можно прочесть такой абзац:
«В мае 1921 года Комдивом 44-й (41-я дивизия влилась в 44-ю), после безуспешной попытки органов политотделов определить меня куда-либо на учебу в Киеве, меня направили на работу в Особый отдел 44-й дивизии в городе Житомире. Так началась моя служба в органах ЧК»[31].
На самом деле процедура приема на работу в органы ВЧК и на службу в войска ВЧК была значительно сложнее, чем можно решить, прочтя два предыдущих абзаца. В Инструкции ВЧК от 21 мая 1921 года указывалось, что для приема в чекистские органы необходимо подать заявление о приеме, заполнить специальную анкету, представить справку с последнего места работы или службы с указанием причин увольнения или перевода, предъявить справку о состоянии здоровья и рекомендации двух членов партии, проработавших в ВЧК не менее одного года[32]. Хотя описанный порядок приема на службу в органы госбезопасности часто нарушался.
Существовал еще и негласный принцип кадровой политики, сформированный Феликсом Дзержинским и одним из основателей ВЧК Мартином Лацисом. Последней любил повторять: «Белая гвардия состояла из учащейся молодежи, офицеров, учительства, лиц свободных профессий и прочих мелкобуржуазных элементов»[33]. Понятно, что этим людям доступ в органы ВЧК был строго ограничен. Даже если они и сумели попасть на службу в органы в начале двадцатых годов прошлого века, то к 1937 году их все равно (за редким исключением) изгнали бы из НКВД. Павел Анатольевич Судоплатов не подпадал ни под одну из этих категорий.
А «Железный Феликс» был более прямолинеен:
«Если приходиться выбирать между безусловно нашим человеком, но не совсем способным, и не совсем нашим, но очень способным, – у нас, в ЧК, необходимо оставить первого… вся суть по-моему, в подборе людей безусловно честных всех и, где нужно, умных»[34].
В случае с главным героем нашей книги произошло совпадение. С одной стороны, он был «нашим», а с другой – способным техническим сотрудником. Да и анкетные данные у него были великолепные. В царской армии на офицерских должностях не служил, социальное происхождение – пролетариат.
В начале двадцатых годов прошлого века органы госбезопасности испытывали острый «кадровый голод». Реальная жизнь чекиста начала двадцатых годов прошлого века отличалась от той, что так красочно и романтично демонстрировалась в многочисленных советских книгах и фильмах. В начале двадцатых годов прошлого века желающих служить на Лубянке было значительно меньше, чем принято считать. Да и образ честного, сытого и здорового комсомольца в кожаной тужурке с наганом на поясе, успевающего не только разоблачать многочисленных врагов советской власти, но и заниматься культмассовой работой среди населения, а также влюбляться, – это миф, созданный стараниями многочисленных советских писателей и кинематографистов.
Реальная жизнь любого чекиста, начиная от технического работника и заканчивая членом коллегии ВЧК, была суровым испытанием, которое выдерживали немногие.
Материальное обеспечение чекистов, мягко говоря, было мизерным. Со своей невысокой зарплаты (а ее регулярно задерживали на несколько месяцев) сотрудники Лубянки делали многочисленные отчисления для «красных» инвалидов, детских домов, для ликвидации последствий голода, в фонды помощи бастовавшим немецким и японским рабочим, для нужд Общества друзей воздушного флота (ОДВФ), Международной организации помощи революционерам (МОПР), а также обществам ликвидации технической неграмотности, Добрхиму и другим.
В 1921–1922 годах чекисты регулярно голодали из-за проблем с получением и приобретением продуктов. Например, с членом коллегии ВЧК Глебом Ивановичем Бокией однажды случился голодный обморок. В течение двух дней «он не держал во рту даже маковой росинки», а пил пустой морковный чай. А другому чекисту, Михаилу Абрамовичу Трилиссеру (начальнику закордонной части Иностранного отдела ВЧК), малый президиум Петроградского губисполкома 18 мая 1921 года отказал в просьбе «выделить родителям одну бутылку молока».
Летом 1922 года положение в ряде районов страны стало критическим. Из войск и органов ГПУ начался массовый уход. Основные причины: тяжелое материальное положение, ненормированный рабочий день и т. п.
Если говорить о ситуации на Украине, где в то время служил главный герой нашей книги, то ситуацию прекрасно иллюстрирует письмо председателя ГПУ республики Василия Манцева Феликсу Дзержинскому, датированное 5 июля 1922 года.
В нем руководитель украинских чекистов сообщает о бедственном положение своих подчиненных: денежное довольствие и продовольственный паек мизерны, сотрудники живут за счет продажи на рынке своих вещей, находятся:
«…в состоянии перманентного голодания. На этой почве происходит общее понижение работоспособности, настроение сотрудников озлобленное, дисциплина падает… зафиксирован ряд самоубийств на почве голода и крайнего истощения… Я лично получаю письма от сотрудниц, в которых они пишут, что вынуждены заниматься проституцией, чтобы не умереть с голоду. Арестованы и расстреляны за налеты и грабежи десятки, если не сотни сотрудников, и во всех случаях установлено, что идут они на разбой из-за систематической голодовки. Бегство из чека повальное… Мы штаты уже уменьшали процентов на 75. Что же еще сокращать? Имеем ли мы право делать это? …есть один выход, чтобы государственная власть поняла, наконец, что такие учреждения, как чека, необходимо удовлетворять полностью, чтобы даны были совершенно удовлетворительные кредиты».
И Василий Манцев просил так поставить вопрос перед высшими органами власти:
«Если чека не нужна, то об этом нужно сказать прямо и твердо. И мы соответственным образом будем тогда так поступать».
Добавьте к этому реорганизацию ВЧК. Одно из последствий любой реформы административной организации (за исключением смены названия) – увольнение части сотрудников. К этому следует добавить, что в 1921 году значительное число опытных чекистов было мобилизовано на хозяйственную работу, в 1922 году – в Красную Армию, органы юстиции, уголовного розыска и милиции.
Хотя потеря кадров происходила не только из-за перевода на другие участки работы, но и в силу естественных причин: боевых потерь, заболеваний (в 1923 году здоровыми были признаны только 22 % чекистов; больными 1-й стадии – 53 %; больными 2-й стадии – 22 %). Среди «профессиональных» заболеваний наиболее распространенными были: неврастения, туберкулез легких, малокровие, расстройство сердечной деятельности, переутомление и т. п. И это легко объяснимо. Ведь сотрудникам ВЧК-ГПУ приходилось трудиться без выходных и отпусков! Право на отпуск сотрудники ГПУ получили только в 1923 году, и лишь те, которые «прослужили не менее 5,5 месяцев без перерыва».
Было бы неправильно утверждать, что политическое руководство страны не обращало внимания на нужды ВЧК-ГПУ. Этот вопрос регулярно обсуждался на заседаниях Политбюро ЦК: 6 сентября 1921 года – просьба ВЧК ассигновать в ее распоряжение золотую валюту для обмундирования войск пограничной охраны; 3 ноября 1921 года – о пайках для ВЧК, 16 февраля 1922 года – об отпуске обмундирования ВЧК; 1 марта 1922 года – о вещевом довольствии сотрудников ГПУ; 18 мая 1922 года – о материальном положении работников ГПУ; 1 ноября 1923 года – об улучшении быта сотрудников пограничных отделений ГПУ[35].
И в таких нечеловеческих условиях четырнадцатилетний Павел Анатольевич Судоплатов занимался в Особом отделе дивизии, а затем в Особом отделе Волынского губернского отдела ГПУ в Житомире, различной технической работой. Был письмоводителем, регистратором, машинистом-систематизатором, но иногда его привлекали и к боевой чекистской работе[36].
Пограничник
Поздней осенью 1922 года Павла Анатольевича Судоплатова перевели служить в Отдельный пограничный корпус войск ГПУ. Сначала он находился в уездном погранотделении города Изяславля, а затем на Славутинском погранпосту.
Время было тревожное. На границе продолжались стычки с остатками разгромленных банд, шла охота за контрабандистами и польскими лазутчиками. Кроме этого, пограничники Волыни имели непосредственное отношение к развернувшейся на территории соседней Польши партизанской борьбе коммунистических повстанцев против польских властей. Напомним, что после окончания советско-польской войны 1920 года и подписания 18 марта 1921 года Рижского мирного договора в состав Польши вошли западные районы Украины и Белоруссии. На этих территориях начался процесс насильственной полонизации, закрывались украинские и белорусские школы, православные храмы, всячески третировались украинский и белорусский язык и культура.
Помимо этого польские правящие круги продолжали строить дальнейшие планы по созданию «великой Польши от можа до можа» путем насильственного присоединения соседних земель, прежде всего из состава страны Советов.
В данной ситуации Советская Россия, жестоко ослабленная в ходе многолетней гражданской войны, могла противопоставить потенциальному агрессору только одно средство – дестабилизацию обстановки в самой Польше[37].
Для этой цели с апреля 1921 года Разведупр начал переброску на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, отошедших к Речи Посполитой, вооруженных диверсионных групп. Основная их задача заключалась в организации массового сопротивления польским властям. Предполагалось, что проникшие в восточные воеводства отряды станут ядром мощного партизанского движения на белорусских и украинских землях. В результате последние будут под каким-либо удобным предлогом отторгнуты от Польши. Столь специфичной для мирного времени деятельностью занималось Разведуправление Штаба РККА. Оно не только подбирало людей, снабжало их всем необходимым, но и координировало их деятельность на территории иностранного государства: нападение на полицейские посты, ограбление пассажирских поездов, разгром помещичьих усадеб, организация митингов и т. п.
В качестве примера кратко расскажем о боевых успехах активно действовавшего в Полесье отряда Кирилла Прокофьевича Орловского. Только с мая по июнь 1922 года этим диверсионным подразделением был уничтожен один железнодорожный и два деревянных моста, захвачен обоз противника количеством 60 подвод и было убито не меньше 200 человек белополяков. С 1922 по 1925 год на территории Западной Белоруссии Кириллом Орловским в качестве организатора и командира партизанского отряда было проведено несколько десятков боевых операций, в числе которых: захват двух железнодорожных станций, трех местечек, уничтожение нескольких помещичьих имений[38].
Не менее успешно действовал отряд под командованием Станислава Алексеевича Ваупшасова. Например, в ночь с 3 на 4 августа 1924 года 58 боевиков под его руководством провели знаменитую Столбцовскую операцию, звучное эхо которой прокатилось по всей Польше. Партизаны разгромили гарнизон уездного города, железнодорожную станцию, а заодно староство, поветовое управление полиции, городской полицейский участок, захватили тюрьму и освободили руководителя военной организации Компартии Польши Стефана Скульского (Мертенса) и руководителя Компартии Западной Белоруссии Павла Корчика.
Официальные отчеты польских правоохранительных органов об «инциденте» в Столбцах рельефно отражают тот смертельный ужас, который внушали защитникам панского порядка красные мстители. Несколько характерных цитат: «Полицейский Шевчик упал на пол и притворился убитым»; «в конюшне было трое полицейских, из которых двое спрятались в сене, а третий по требованию партизан вывел семь полицейских лошадей»; «дежурный полицейский Ян Нога спрятался в коридоре за дверью». Через несколько часов после партизанского налета в город вошли регулярные воинские части: пехота, артиллерия, броневики. В уезде было введено осадное положение[39].
Во время Великой Отечественной войны несколько командиров и бойцов диверсионных формирований, действовавших в двадцатые годы ХХ века по линии «активной разведки», руководили спецотрядами Четвертого Управления НКВД-НКГБ СССР. Достаточно назвать имена Героев Советского Союза: Станислав Алексеевич Ваупшасов (с марта 1942 года – начальник оперативной группы под Минском, командир партизанского отряда специального назначения «Местные», в 1943–1944 годах возглавлял партизанскую сеть под Минском, член подпольного обкома ВКП(б); считался одним из крупнейших специалистов по террористическим и диверсионным операциям), Александр Маркович Рабцевич (с июля 1942 года и до полного освобождения Белоруссии – командир партизанского отряда особого назначения «Храбрецы»), уже упоминавшийся выше Кирилл Прокофьевич Орловский (командир партизанского отряда специального назначения «Соколы») и другие. Все они получили бесценный опыт разведывательно-диверсионной работы в первой половине двадцатых годов прошлого века.