Милитариум. Мир на грани

Межчеловеческие странности: иногда они поджигают. Друг друга

Ночь внезапно озарилась вспышкой пламени. Над деревушкой, где были расквартированы союзные войска, разлилось багровое зарево. Ударил сигнальный колокол. Арман ругнулся, будучи раздосадован необходимостью покинуть сеновал, где он так удобно устроился на ночлег, хоть и без прекрасной селянки, но зато в относительном уюте. Он еще не успел заснуть, когда всё случилось, поэтому мигом спрыгнул на землю, минуя приставную лестницу, и помчался туда, где разгорался пожар.

Из ближайшего пруда люди черпали ведрами воду пополам с тиной и по цепочке передавали их к пожарищу, пытаясь, если и не погасить пылающий дом, то хотя бы не допустить распространения огня на соседние строения.

В темноте Арман буквально нос к носу столкнулся с Лэрри, тот показал вперед, в темноту, прорычав:

– Он там!

Оба устремились в погоню, которая вышла короткой – через три дома от горящего они скрутили убегающего человека, в котором Лэрри признал поджигателя. Диверсант оказался щуплым и немолодым мужичком, который бессвязно мычал, бормотал, всхлипывал и на вопросы не отвечал. Арман в сердцах отвесил ему затрещину, но и это не помогло.

Приехал следователь, дело представлялось ясным – замаскированный негодяй на службе Германии облил керосином и поджег дом, в котором были расквартированы английские офицеры. Виновник, уже обретший дар речи, ничего внятно объяснить не мог, клялся, что событий той ночи не помнит совсем. Удалось выяснить, что он был известен как контрабандист еще с довоенных времен, хотя подобным промыслом в приграничных селениях занимался едва ли не каждый второй. А с началом войны и исчезновением легальных возможностей добывать спиртное, сигареты, равно как брюссельские кружева и прочие нужные вещи не первой необходимости, контрабанда расцвела и усилилась.

Объяснения несчастного не были приняты во внимание. Он был признан виновным и по законам военного времени приговорен к смерти. Но привести приговор в исполнение не успели. Когда расстрельная команда уже строилась у ближайшего оврага за околицей, в деревеньку влетел изрядно запыленный автомобиль. Из него бодро десантировались ученого вида господин в штатском и военный с властными манерами, но без знаков различия.

– Где поджигатель? – спросил военный. – Отставить расстрел! Он нужен для дальнейшего расследования!

Злополучного контрабандиста, еще не осознавшего, что он спасен, доставили пред светлые очи визитеров. Один из них, оказавшийся доктором, внимательно оглядел его и спросил:

– Так что же произошло, любезный?

– Да не помню я ничего! – возопил несчастный уже в который раз. – Вечером лег спать, а потом бац – стою в проулке, и вон они меня схватили, трясут, ругаются.

Доктор воззрился на «них», то есть Армана и Лэрри. Оставив поджигателя, подошел к ним поближе, понизив голос, сказал:

– А вы, господа, верно угадали, что он не в себе. Интересно, как?

– У него в голове туман был, – невозмутимо ответил Лэрри.

– Туман… ну это вы, конечно, образно выразились. Хотя, по сути, правильно.

– И по факту тоже, – хладнокровно заметил Лэрри.

– По факту? Вы что, прямо в череп ему заглянули?! Впрочем… Впрочем, вы, наверное, и впрямь имеете такую возможность. А в мою голову вы тоже успели наведаться?

– У нас не принято ходить в гости без приглашения. Или крайней необходимости.

Довольный врач захохотал. Арман спросил:

– Мы слышали, что наш огнепоклонник не единственный, это так?

Собеседник замялся, но все-таки кивнул. Лэрри позволил себе усмехнуться, только проводив взглядом умчавшуюся машину.

– Хочешь, предскажу нам с тобой ближайшее будущее? – предложил он.

– Да что тут предсказывать, – проворчал Арман, – нас наверняка вызовет начальство и потребует искать того, кто сводит с ума мирных французов, они вспоминают о счетах времен Столетней войны и начинают нападать на англичан…

– Или нападают без всяких воспоминаний.

Слепок времени № 9. Бей германцев – спасай Россию!

14 сентября 1914 года на совете Петроградского университета выступил шестидесятидвухлетний профессор Александр Станиславович Догель, член-корреспондент Петербургской Академии Наук, входил в состав Комитета по присуждению Нобелевских премий.

Догель, осудив «зверские поступки варваров XX века – германцев», призвал своих ученых коллег отныне не печатать трудов на немецком языке и в германских изданиях, а также прекратить «поддержку германской промышленности», не покупая больше у нее научные приборы и реактивы. Помимо этого, профессор Догель на совете университета поставил вопрос об исключении из состава почетных членов совета тех германских ученых, которые, по мнению Александра Станиславовича, «позорят и унижают науку».

30 августа 1914 года Верховному главнокомандующему русской армией великому князю Николаю Николаевичу было нанесено первое документально засвидетельствованное оскорбление. Двадцатисемилетний эстонец Р. Я. Трейман, владелец писчебумажного магазина, продавая двум покупательницам литографированный портрет военачальника, неосторожно обронил фразу: «Правда ли, он на дурака похож?» Возмущенные покупательницы сразу донесли на Треймана в полицию. Тщетно он объяснял, что имел в виду лишь плохое качество исполнения литографии. Трейман был приговорен к шести месяцам заключения в крепости.

20 сентября в Елагином дворце вдовствующая императрица Мария Федоровна написала письмо великому князю Николаю Михайловичу, так охарактеризовав немцев: «Это такие чудовища, внушающие ужас и отвращение, каким нет подобных в истории… немцы хуже диких зверей. Надеюсь ни одного из них не видеть всю мою жизнь. В течение пятидесяти лет я ненавидела пруссаков, но теперь питаю к ним непримиримую ненависть…»

Еще осенью 1914 года слухи о немецком засилье в окружении Николая II вызывали многочисленные шутки, но уже весной 1915 года, после неудач российской армии и развертывания в стране милитаристской пропаганды, повсюду началась шпиономания и германофобия. Появились многочисленные заявления о немецком засилье – в том числе в царском окружении.

В июне 1915 года из Сибири в редакцию газеты «Русское слово» пришло следующее красноречивое письмо: «Сотни лет стонет Русь многострадальная от присосавшихся к ней чужестранцев, особенно немцев… Каждый литературный работник должен ратовать за полное освобождение от немецкого засилья, где бы оно ни было, включительно до царского двора».

Известный публицист А. Ренников, печатавшийся в «Новом времени», считался экспертом, разоблачающим «германское засилье», получал множество писем-доносов. Среди них было и отправленное в феврале 1915 года из Новгородской губернии послание следующего содержания: «Близ ст. Ушаки Николаевской ж. д. находится имение покойного Кн. Голицына, где проживает немец управляющий фон Казер. Местное население взвинчено против него невероятно, питаясь различными слухами. В конце концов, и местная полиция обратила на него внимание, и произведенным ею дознанием подтвердилось, что Казер через прислугу распускает такие слухи, за которые русским не поздоровилось бы. Например, его рассказ, ставший достоянием полицейского протокола, после поездки в Царское Село, гласит: «Видел я Царскосельский Дворец, уж очень он хорош, и пригодится для нашего Вильгельма, а для русского царя довольно и одной комнаты с решеткой».

В первые месяцы войны было отпечатано множество красочных лубков и карикатур, на которых российские и малороссийские селяне доблестно «сбивали» и мастерски «захватывали» не только вражеские аэропланы, но и дирижабли. Кроме того, в начале 1915 года московским издательством И. М. Машистова был выпущен плакат «Охота казаков за немецкими аэропланами». Ранее в журнале «Лукоморье» были напечатаны рисунки на подобную тему, в том числе – художника И. А. Владимирова «Подстреленный аэроплан».

В ноябре 1915 года в Акмолинской области народная учительница узрела в крестьянской избе цветной патриотический плакат «Дракон заморский и витязь русский». На нем красовался русский витязь, поражающий трехглавого дракона, головы которого представляли германского и австрийского императоров и турецкого султана в их характерных головных уборах. Учительница, как было запротоколировано, публично сказала: «Напрасно Вильгельма рисуют таким, он не такой, а умный, красивый, образованный, из его страны выходят всякие фабриканты…»

В российском тылу ходило множество самых разных слухов, с которыми приходилось бороться представителям соответствующих служб. Так, тридцатичетырехлетний крестьянин Вятской губернии был осужден на три недели ареста за то, что в августе 1915 года ходил по своей деревне и утверждал, что «у нас Николка сбежал, у нашей державы есть три подземных хода в Германию и один из дворца, может быть, туда уехал на автомобиле. У нашего государя родство с Вильгельмом. Воюют по согласию, чтобы выбить народ из боязни, чтобы не было восстания против правительства и царя, но и теперь гостятся…»

Среди самых распространенных были слухи о пудах золота, полученных великим князем Николаем Николаевичем (младшим) за то или иное предательство. Так, в ночь на 1 января 1916 года пьяный тамбовский торговец, вскоре арестованный, рассказывал посетителям местного трактира, что (как это фигурирует в деле) «бывший Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич продал Карпаты и Россию за бочку золота и теперь война проиграна…»

Слепок времени № 9-бис. «Добрые и хорошие патриоты», в том числе с крыльями

Полковник Вальтер Николаи, глава немецкой разведки с 1913 по 1919 год, писал в своих мемуарах: «С аэропланов начали сбрасывать значительные количества почтовых голубей и шаров для широкого снабжения ими населения в целях разведки в тылу германского фронта. Почтовых голубей помещали попарно, в маленьких корзинках и выпускали последних с аэропланов на маленьких шелковых парашютах. В корзинах находилась пища, подробное указание об обращении с голубями, анкетный лист, образец сообщения, французские деньги и воззвание следующего рода: «…Союзники должны быть хорошо осведомлены о положении врага и его намерениях. Оказать эту услугу должны вы, добрые патриоты, находящиеся среди неприятельских войск. Вот средства для этого. По достижении мира мы сумеем вас вознаградить, а вы будете всегда горды тем, что действовали, как хороший патриот». На необитаемых участках в тылу германского фронта было найдено много корзин с умершими почтовыми голубями. В декабре 1917 года их было найдено шестьдесят три, в январе последнего года войны – сорок один, в конце мая того же года при одной лишь армии – сорок пять. Цифры эти представляют лишь незначительную часть сброшенных почтовых голубей. Значительная часть осталась, без сомнения, необнаруженной и была использована населением. Постоянно наблюдались летящие почтовые голуби. Как ни трудно было попасть в них, всё же удалось одиннадцать из них подстрелить. Все они несли под крыльями военные сообщения».

За большие заслуги в Великой войне почтовому голубю № 888 было присвоено звание полковника британской армии. После смерти он был погребен со всеми подобающими воинскими почестями.

Германский Айболит

Предсказание сбылось. За двумя приятелями прислали машину, тот самый автомобиль, который когда-то был мирным и красивым, а теперь пропылился насквозь и обзавелся наращенными бортами из металлических листов, кривовато, но крепко приклепанных по бокам. Ветровое стекло местами потрескалось. Немногословного шофера удалось быстро разговорить, ибо машины он любил, а второго такого собеседника, подобного Арману, он едва ли нашел бы на большей части Западного фронта. Но подробностей начальственного замысла шофер попросту не ведал.

Зато знал – и рассказал, ловко объезжая воронки от снарядов, – что все британские подразделения на этом участке фронта велено было передислоцировать по возможности и разместить так, чтобы мирные граждане подобраться к ним могли разве что с очень большим трудом. Поскольку за последние десять дней было восемь случаев, когда какой-нибудь безобидный почтенный папаша Дюпон или непризывной еще юнец Жан вдруг хватали ведро с керосином или просто хороший пучок просмоленной пакли и кидались поджигать дома, где находились на постое союзники. В трех случаях поджигатели не обошли вниманием конюшни, причем позаботились заранее подсыпать лошадям в кормушки какую-то заразную дрянь. И то, что часть коней удалось спасти из огня, обернулось вспышкой болезней в конюшнях, куда перевели погорельцев. При этом ни один диверсант так и не смог внятно объяснить, что сподвигло его учинить союзникам такой внезапный сеанс friendly fire. Уцелевшие поджигатели – кое-кого пристрелили без всякого трибунала – поначалу все как один твердили о провале в памяти, а потом начинали проявлять явные признаки психического расстройства.

Уже по прибытии Арман и Лэрри узнали то, что не разглашалось.

– Все они контрабандисты, – поведал им тот самый контрразведчик, что приезжал за поджигателем, – но это не удивительно. Удивительно то, что среди них почти все наши люди, грех ведь не использовать такой ресурс. Они тут все тайные тропы в болотах и лесах знают.

– И такая массовая перевербовка?..

– Само по себе еще может быть, у нас один сотрудник полсотни немецких дезертиров завербовал. Но чтобы вот так заставить человека что-то сделать и забыть, что и почему, главное – почему? – он сделал… Один, правда, смог вспомнить, что попался немцам, но ему никаких приказов не давали, поговорили и отпустили. Короче, Лугару, вы пойдете в качестве контрабандиста на ту сторону и непременно попадетесь. А вы, Хайд, будете его вести и страховать.

– Интересно, – хмыкнул Лэрри, – они не допускают мысли, что я могу сойти за француза?

– За француза ты сойдешь, а за мелкого приграничного мошенника – не очень, – отозвался Арман. – Тебя хоть в рубище одень, всё равно любой увидит явного аристократа. Но поскольку графы-разбойники в здешних краях давно уже не водятся…

– А кажется, это было лишь вчера, – меланхолично заметил Лэрри.

Выполнить первую часть задания – перейти линию фронта и попасться первому же германскому патрулю удалось без всякого труда. Дальше начались странности, причем неприятные. То, что задержанного привезли не в комендатуру, а в госпиталь, уже выглядело странно, а когда Арман мельком сквозь распахнутую дверь рассмотрел помещение, которое явно предназначалось не для людей, а для какого-то монстра, то подумал, что дело совсем плохо. Причем плохо в любом варианте – распознали ли немцы, с кем имеют дело, или же держат здесь собственное чудище.

Но его провели мимо странного узилища, и, наконец, Арман оказался в кабинете, обставленном вполне уютно и обыденно. Плотные шторы защищали его от дневного света. Хозяин кабинета, в белом халате поверх военной формы, вполне любезно предложил сесть, поинтересовался, не желает ли гость кофе.

– Конечно, по условиям военного времени кофе не так хорош, как хотелось бы, ведь в Африке тоже идет война. Но всё же…

Арман покачал головой.

Немецкий доктор заговорил снова, причем так монотонно, что разобрать слова было почти невозможно. Сначала Арман удивился, но через несколько секунд сообразил – задачей доктора является усыпить очередной объект. А потом, возможно, внушить ему что-нибудь. Например, желание прогуляться до ближайшей английской казармы с керосином и спичками.

Арман постарался «уснуть» как можно правдоподобнее, даже всхрапнул пару раз. На самом деле он, конечно, и не думал спать, размышляя, как понадежнее оглушить доктора, а потом незаметно доставить его на окраину ближайшего болота, где засел Лэрри с оружием и корзиной почтовых голубей.

Когда доктор отвернулся, не прекращая говорить, Арман бесшумно подкрался к нему и, слегка напрягшись, чтобы наметившееся изменение его облика стало очевидным, клацнул зубами над самым ухом гипнотизера.

…В общем, даже глушить особо не пришлось. Пока они волокли добычу обратно – вот уж контрабанда получилась, не посрамили временное ремесло! – Лэрри периодически ворчал насчет непригодившейся корзины с треклятыми птицами. Оставить ее кому-то из местных жителей они не рискнули, опасаясь провалить основное задание. По той же причине и не выпустили всех голубей сразу – немцы уже научились отслеживать их.

Захваченным «языком» оказался настоящий врач-психотерапевт Иоганн Шульц, учившийся в Лозанне, Гёттингене и Бреслау, получивший докторскую степень за работу «Об изменениях крови при неврологических и психических заболеваниях». Работать ему довелось не только в психиатрических клиниках, но и в институте экспериментальной терапии во Франкфурте-на-Майне под руководством самого Пауля Эрлиха. Шульц, ставший с началом войны полковым врачом и начальником госпиталя, создал собственный метод гипноза, который и оттачивал на местных контрабандистах.

Доставили его куда следует без особых трудностей, хотя в разгар пути через болото слегка очнувшийся доктор начал кричать:

– Я вам ничего не скажу!

Арман переглянулся с Лэрри и лениво произнес на плохом немецком:

– Хорошо, чистенький человечек попался, упитанный. Сегодня отличная жратва будет!

– Да, – ответствовал соратник, – прямо как в добрые старые времена.

– Еще немного они повоюют, истребят друг друга, и наше время вернется.

– Ну, этого мы прямо сегодня голубями нафаршируем. Ты перец и гвоздику не забыл?..

Больше доктор Шульц о себе напоминать не отваживался до самого французского штаба. Возможно, благодаря этому он уцелел и дождался конца войны. А после отличился, работая в Немецком институте психологических исследований и психотерапии, где проводил эксперименты по перевоспитанию гомосексуальных мужчин. Шульц утверждал, что гомосексуальность бывает наследственная и излечимая. Проверяя возможность к излечению, он принуждал подозреваемых к сексу с проститутками. Те, у кого не получалось, отправлялись в концлагерь.

Слепок времени № 10. Подлодки, крейсера, транспорты

После начала Первой мировой войны немецкий адмирал Гуго Поль выступил в поддержку идеи подорвать английскую экономику, применяя подводные лодки против торговых судов. Ведь Англия всегда зависела от морских перевозок. А оспаривать у Великобритании господство на море было для кайзеровской Германии при слабости ее надводных сил совершенно бесперспективным занятием. Немалое значение имело и то обстоятельство, что к началу войны германский флот уступал британскому и состоял из 5 эскадр линейных кораблей (из которых 3 были экстренно сформированы в ходе мобилизации), эскадры броненосцев береговой обороны, 5 отрядов крейсеров (всего 37 линкоров, в т. ч. 15 дредноутов, 8 броненосцев и 25 крейсеров, в том числе 3 линейных), 8 флотилий эскадренных миноносцев, отряда заградителей и 3 дивизионов тральщиков, 2 флотилий подводных лодок.

То есть единственным действенным средством могли стать только подводные лодки, с помощью которых появлялась возможность проникнуть в контролируемые Британией моря, разрушить ее всесилие на море и нанести ей удар в самое чувствительное место – снабжение и торговлю.

Вечером 2 августа 1914 года командиры германских подводных лодок получили приказ: «Немедленно приступить к боевым действиям против Великобритании». Через четыре дня десять лодок вышли в боевое патрулирование.

Но англичане отнюдь не оказались совершенно беззащитными. Уже 9 августа британская Первая эскадра легких крейсеров вошла в соприкосновение с увертливым врагом. Находившийся в дозоре «Бёрмингэм» обнаружил лодку U-15, лежащую в дрейфе, и открыл беглый огонь. Лодка начала медленно двигаться, но форштевень крейсера ударил ее в середину корпуса, разрезав пополам. Через три дня на базу вернулись только семь немецких подлодок…

9 января 1915 года Поль вновь в категорической форме потребовал активизировать военные действия на океанических путях и использовать подводные лодки против торговых судов. 4 февраля 1915 года он отдал приказ о начале неограниченной подводной войны. С 18 февраля водное пространство вокруг Великобритании и Ирландии вместе с Английским каналом объявлялось зоной войны.

Всё больше немецких лодок отправлялись топить чужие транспорты, при этом кайзеровская Германия приобрела в мире имидж «злобного агрессора», но так и не смогла взять под контроль морские вражеские коммуникации. 7 мая 1915 года на линии Ливерпуль – Нью-Йорк подводная лодка U-20 потопила английский лайнер «Луизитания». В числе погибших пассажиров было сто пятнадцать американцев, что значительно осложнило отношения Германии с США и другими доселе нейтральными государствами. Спустя три месяца лодка U-24 отправила на дно пассажирский лайнер «Арабик»…Но внешне вполне безопасные торговые суда союзников стали превращаться в замаскированных охотников на субмарины, на которых размещались орудия, торпеды и военные экипажи.

Кому сказать спасибо, что живой?

Обстрел начался еще утром. Из-за ливших несколько суток кряду дождей каждый взрыв разбрасывал липкую грязь. На дне траншей образовались мутные лужи глубиной по щиколотку. Глина при каждом шаге чавкала под ногами. Хорошо, что июль, а не ноябрь, но даже летний затяжной ливень успешно превращает землю в месиво и отбирает у людей последние крохи живого тепла.

Арман и Лэрри, которым повезло встретиться вновь на стыке французских и английских участков фронта к западу от Реймса, расположились поближе к наблюдательному пункту, от которого было мало толку. Стекла стереотрубы были заляпаны той же грязью, поэтому офицер-наблюдатель постоянно и крепко ругался. Попытки протереть оптику успеха не имели – сразу вслед за тем очередной разрыв поднимал в воздух липучие куски глины, и очистку можно было начинать сначала.

– Ничего не меняется, – проворчал Арман. – Осады, бастионы, мины. Тебе не кажется, что все их разговоры о прогрессе – пустая болтовня? Да ты посмотри, четыре года прошло, и опять мы на Марне!

Лэрри пожал плечами и отрешенно проговорил:

– Знаешь, у нас в замке был архивариус… любил читать старинные летописи и сравнивать с современностью.

– И что с ним стало?

– Уволили на всякий случай.

– Давно?

– При королеве-девственнице. Елизавете Великой…

– А это не он потом стал известен как Шекспир?

– Может, и он. Я не следил. Так, давай-ка отсюда убираться.

Арман одним прыжком переместился к повороту траншеи. Наблюдатели шарахнулись в другую сторону, похоже, они были в курсе, что мистер Хайд попусту тревогу не поднимает. Остался безучастным к происходящему только парнишка, который уже час тщетно пытался укрыться от дождя, скорчившись у земляной стенки и пряча руки в рукавах, а голову в воротнике. Лэрри ринулся к нему, схватил за шиворот и поволок в сторону.

Они едва успели добраться до места, где остановился Арман, как земля вздыбилась, брызнула мокрыми комьями. Рвануло так близко, что грохот взрыва оказался почти не различим – как и прочие звуки долго после этого. Спасенный солдатик ошалело взирал на Лэрри, бормоча бессвязное.

– Уймись, Джонсон! – сверкнул глазами тот.

– Но я же воочию видел твой настоящий облик – ты эльф! Мне спас жизнь эльф! Что будет с моей душой?

– А почему с ней что-то должно быть?

– Ты мне спас жизнь – значит, я у тебя в долгу.

– Увы, ты не настолько дорогой экземпляр, чтобы я рассчитывал от тебя получить что-то взамен…

– Не может быть это просто так! За этим что-то кроется!

– Если тебе мало того, что мы товарищи по оружию и я тебя спас, можешь считать, что обязан мне жизнью. И если ты не можешь пережить того, что жизнь спас тебе эльф, то у тебя есть только один выход – подняться во весь рост из окопа и ждать вражеской пули.

– Ты что, этого хочешь?

– Если бы этого хотел, то тебя бы не спасал, рискуя при этом своей жизнью.

– А если бы тебя спас негр, ты бы также не находил себе места? – вмешался Арман.

– Нет… – вконец растерялся тот.

– А если один из азиатских дикарей? Скажи мне, пожалуйста, где та самая грань спасения, составь список – кто может тебя спасать и не огорчать… Неужели для тебя фронтовое братство ограничено только хомо вооруженис одного цвета крови и разреза глаз?

Несчастный уже не пытался отвечать, но Арман и Лэрри не унимались:

– И как тебе формулировка в похоронке? «Он не вернулся из боя потому, что не хотел, чтобы ему спину прикрывал эльф»!

– А если тебя бы спасла женщина?

– Ну и что?

– Так у женщин души до недавнего времени не было!

– Ладно, Лэрри, не заводись. Видишь, парнишка к Древу Познания истории даже не подходил…

– В данное время Древо Познания плодоносит снарядами, которые начнут падать через пару минут.

– Откуда ты знаешь? – вскинулся еще один парень, по виду – ну просто родной брат вконец растерявшегося Джонсона.

– Да просто чувствую… И позволь не говорить, каким местом!

Слепок времени № 11. Лучшие гвозди пропаганды

Во время войны на центральных площадях германских и австрийских городов были установлены деревянные скульптуры, именовавшиеся тем не менее «железными воинами». Или еще точнее – «воинами из гвоздей». Всякий внесший определенную сумму на военные нужды получал право забить в скульптуру гвоздь – от простого железного до золотого, в зависимости от размера пожертвования. Кроме того, жертвователи получали специальные значки. Тех, кто уклонялся от взносов, окружающие быстро начинали подозревать в предательстве. Чаще всего для забивания почетных гвоздей устанавливали статую президента фон Гинденбурга.