Россия против Запада. 1000-летняя война

Быть свободным! Быть мадьяром!

В феврале 1848 года Европу накрыло. Все скелеты полезли из шкафов галопом. Во Франции грянула революция – причем не верхушечная, а «снизу», и довольно радикальная, «король-груша», послушный английский протеже, бежал из страны, и Лондон ничем не смог ему помочь: на Острове тоже не все было просто, так что перехватить инициативу британская агентура в Париже сумела лишь много позже. В Берлине и по всей Германии покатились мятежи, заволновались поляки прусской Померании (их, кстати, подавили огнем на поражение, но обзывать Берлин «жандармом» никто, разумеется, не подумал). Однако хуже всего пришлось лоскутной Австрии. Там полыхнуло и в Праге, и даже в самой Вене – но самым опасным для Дома Габсбургов стал сепаратистский мятеж в Венгрии, на тот момент втрое большей, чем ныне. К слову, как выяснилось позже, на раскрутку венгров несколько лет до того подбрасывал деньги все тот же Лондон (на всякий случай, как всегда), но в создавшейся ситуации сэры и пэры решили все же не очень рисковать. И когда грянуло, ограничились сочувственным молчанием, хотя революционная элита, тесно с ними связанная, просила большего. Революция, надо сказать, была демократическая донельзя. «Истинные патриоты Венгрии» – Миклош Вешшелени, Михай Танчич (этнический хорват), Дьёрдь Аппони, Лайош Баттяни, Лайош Кошут (этнический словак), Шандор Петефи (тоже этнический словак) – твердо стояли за упразднение пережитков феодализма, но главное – за «национальную автономию». Хотя очень скоро сей лозунг обернулся требованием «национального государства».

И вот тут-то возникли нюансы. Действительно, в руководстве Империи немцы занимали очень солидное, можно сказать, непропорциональное удельному весу место, и действительно, проблема местного самоуправления давно назрела и перезрела. Пикантность ситуации, однако, заключалась в том, что вопрос этот беспокоил не только мадьяр и чехов. Того же, естественно, хотели и «малые нации» – хорваты, румыны, словаки и, наконец, «русьские», не столь уж далекие предки тех, кто ныне именует себя украинцами. Обитали эти «пробуждающиеся нации» – так уж вышло – в границах исторически сложившегося Венгерского королевства, но, в отличие от венгров, посылавших депутатов в сейм и наделенных некоторыми привилегиями, считались, да и были, никем и ничем – притом, что составляли, на круг, примерно две трети населения земель короны Святого Иштвана. Ясно, что воплощение в жизнь принципа национального равноправия мгновенно лишило бы венгров лидерства и гегемонии, в связи с чем депутациям «братьев меньших» из Хорватии, Словакии, сербской Воеводины и румынской Трансильвании, явившимся в Буду делить пирог свободы, был дан жесточайший отлуп. Наглецам подробно объяснили, что и революция венгерская, и демократия венгерская, и земля, на которой они по недоразумению живут, тоже, натурально, венгерская. В связи с чем превращение «недоразумений» (именно так!) в «добрых, полноправных венгров» весьма приветствуется, а вот за глупости – чай, не при старом режиме живем – отвечать придется по самым справедливым законам военного времени. Именем великой венгерской нации. Что интересно, наиболее усердствует в таких объяснениях тот самый Шандор Петёфи, в девичестве стопроцентный словак Александр Петрович.

Горячие точки

Реакция униженных и оскорбленных понятна. Против мадьяр поднимается Хорватия: ее бан, Йосип Елачич, требует равенства с венграми и немцами, и Вена мгновенно откликается: будет вам равенство, только помогите. В Воеводине берутся за ружья сербы, куют косы на пики словаки, но самая крутая каша заваривается в Трансильвании ака Семиградье. Там вообще дико. Там всякой твари по паре.

Княжество – так получилось – в свое время вылетело из состава Венгрии под власть непосредственно имперской короны и в этническом смысле превратилось в адский котел, где смешались католики-немцы, православные-румыны и венгры, как обычные, так и полукочевые, именуемые секеями, – в основном кальвинисты. При этом на примерно 1,3 миллиона румын приходилось где-то 600 тысяч венгров и тысяч двести немцев, но в Диете – сейме княжества – «официальной нацией» не признавались, считаясь «испорченными венграми». Насчет языка, прав, даже песен не было и речи, образованные румыны либо «уходили в венгры», либо спивались в нищете. Как любили румыны венгров, да и немцев, видимо, понятно. «Четыре племени, – писал позже в дневнике русский офицер Павел Гримм, – столь разнородные, жили на таком тесном участке земли, чураясь друг друга. Несколько сот лет не могли их сблизить: сосед не узнал языка соседа, ни разу не породнился; один и тот же город называется каждым племенем по-своему. Такие отношения, конечно, породили вражду, недоверчивость, презрение или ненависть одного народа к другому». Так что после первой вспышки надежд (а вдруг теперь все изменится?) румынам стало ясно: ловить нечего. Правами «чужаков» наделять никто не собирался, землей – тем паче. И вот в таких условиях Диет – голосами венгров и примкнувших к ним немцев (а никого больше там и не было) – принял акт о «воссоединении с Матерью-Венгрией».

Ну, и… Уже ранней весной румыны созвали Великое Собрание, собственный «парламент», и будущий известный политик, а тогда еще просто студент Симион Бэрнуциу, выступив с прочувствованной речью о славе Рима и славе Дакии, заявил делегатам, что «румынская нация не хочет властвовать над другими, а желает иметь равные права со всеми». Это понравилось – кому ж не понравится быть потомками и даков, и римлян? – и народные представители единогласно присягнули на верность «императору Австрии и великому князю Трансильвании» Фердинанду и румынской нации, поклявшись защищать ее от «любого нападения и угнетения», по ходу объявив мадьяр, секеев и немцев «тиранами». Из Вены мгновенно прилетело «да». А тем временем в деревне уже делили землю. Естественно, мадьярскую, ибо других помещиков в крае не имелось, и еще естественнее, что посланный гасить бунт в зародыше отряд секеев, не ограничившись порками, вырезал от мала до велика несколько деревень. Шутки кончились. Когда из Буды пришел приказ набирать рекрутов в революционную армию (что предстоит драться, понимали все), румынские села начали создавать отряды самообороны, куда влились и «граничары» – нерегулярные войска, охранявшие кордон, скорее таможенники, чем пограничники. Православное, униатское и лютеранское духовенство благословило ополченцев «биться честно за императора и князя», вскоре поддержали румын и немцы, которых мадьяры, использовав, выбросили из Диета, лишив всех прав. Второе Великое Собрание, вошедшее в историю как «ружейное», поскольку делегаты-румыны собрались при огнестреле, объявило правительство Венгрии «террористами», уполномочив молодого адвоката Аврама Янку создавать «румынскую армию» и присвоив ему звание генерала.

Священное поле

Это уже война. Вена изнывала в восторге: немецких рекрутов просто не хватало, а чешские были не очень надежны и использовались главным образом в Италии. Кайзер издает указ об уступках «верным народам короны», и у венгров начинаются серьезные сложности. Но с этим они справляются. У них есть деньги (и сами скинулись, и казну вскрыли, и Лондон втихую подкидывает, о чем позже Вена будет кричать на всех перекрестках), у них хорошая профессиональная армия плюс «гонвед» (ополчение, куда записывают добровольцев с военным опытом) – и они атакуют. Горят словацкие села, горят хорватские села, в Трансильвании вдоль дорог стоят «леса виселиц» с «плохими» румынами. Попытки сопротивляться, как правило, неудачны: ополченцы всего лишь крестьяне, а «граничары» только таможенники. Разгромив «румынскую армию» под Регином, секеи сожгли город, перебив всех мужчин. Под Тырнавой перекололи штыками несколько сотен пленных, а заняв город – очевидно, во имя «национальной демократии», – расстреляли уже и большинство женщин. В ответ озверевшие румыны, ранее крови особо не жаждавшие, сровняли с землей венгерский городок Златну. И было ясно, что все только начинается, а венгры всерьез настроены побеждать. Во всяком случае войска кайзера терпели одно поражение за другим. И тогда император – уже не Фердинанд, отрекшийся от престола, а наследовавший ему юный Франц-Иосиф, вернее его правительство, – обращается за помощью к Николаю Павловичу, апеллируя, естественно, к соответствующим статьям Священного Союза.

В Петербурге, однако, спешить не стали. В ответ на запрос императора, стоит ли вмешиваться, военный министр Чернышев идею не одобрил, протестуя против самого факта вмешательства во внутренние дела соседей. «Вступление войск наших, – указал он, – не вынуждено крайней необходимостью, неминуемо затруднило бы общие в Европе политические отношения и могло бы послужить на будущее время поводом к подобному вмешательству во внутренние дела соседних государств». Примерно в том же ключе высказался и фельдмаршал Паскевич (высший для Его Величества военный авторитет), честно сообщив: дескать, австрийцы «хотят, чтобы Ваше величество соизволили всю тяжесть войны взять на себя», на что государь изволил ответить в том смысле, что «Коли так, входить в Трансильванию нет причины. Это дело прямо австрийцев… Когда все дело ими же испорчено, было бы до крайности глупо исправлять русской кровью их ошибки». Тем не менее русская разведка, весьма активно работавшая, присылала доклады, изобиловавшие жуткими деталями. «Немецкое и валашское население, – доносил агент Дюгамель, – пылко объединились вокруг австрийского знамени, в то время как секеи признают только приказы Пешта. Враждебные действия начались с обеих сторон… Там, где валахи наиболее сильны, они учиняют неслыханные жестокости по отношению к венграм; венгры, со своей стороны, вырезают валахов повсюду, где последние находятся в меньшинстве. Это ужасающая расовая война. Секеи, хотя по численности и уступают валахам, привычны чуть ли не с раннего детства к ремеслу, связанному с оружием, и гораздо воинственнее последних». По всем донесениям получалось так, что единственная надежда у мирного населения только на Россию, о вмешательстве которой проводили молебны в румынских церквях и немецких кирхах. В декабре 1848 года полковник Непокойчицкий квартирмейстер 5-го корпуса, съездив на разведку к соседям, докладывал: «Повсюду в Трансильвании с нетерпением ожидают русские войска, и спасения ожидают только от нашей вооружейной интервенции». Через границу волной потекли беженцы, и Петербург, по-прежнему храня молчание, приказал принять меры. После чего, – «не войны ради, но ради защиты мирных домов и жизней обывателей», – в Венгрию вошел не слишком большой (6 тысяч штыков и сабель) отряд генерал-майора Энгельгардта и полковника Скарятина, быстро зачистивший от вольных секейских банд уезды Брашов и Сибиу. «Наших солдат, – рапортовали командиры, – встретили с распростертыми объятиями, вышли навстречу им с хлебом и солью… Большое число немецких и валашских эмигрантов, готовых перейти границу, поспешили вернуться к своим очагам». Однако на подмогу революционерам из Матери-Венгрии подоспели войска под командованием опытного польского мятежника Юзефа Бема, имевшего свои счеты с Россией, и после поспешного отступления австрийцев русские, хотя и не побежденные, были вынуждены отступить, а тон молящего о скорой помощи Франца-Иосифа стал вообще истерическим.

Миротворцы

И вот вопрос: что делать в такой ситуации России? Ежели по уму, так расклад для нее настолько выгоден, что подобное порой и за сто лет не бывает. Она может ВСЕ. Ни Англия, ни тем более Франция не вякнут. Ей самой революция не угрожает. Даже в Польше: перепуганные прусскими расстрелами поляки сидят тише воды, ниже травы. Венгры нащупывают возможность переговоров: они, конечно, республиканцы, но готовы принять одного из великих князей в качестве конституционного короля. Аккуратно интересуются и чехи: они, конечно, лояльны Вене, но ежели СПб не станет возражать, тоже хотели бы стать хоть немножко независимыми, разумеется, с русским великим князем в роли короля. Вена пугает: дескать, независимая Венгрия рано или поздно подпалит Польшу. Но кроме того, не веря в бескорыстие, предлагает за помощь златые горы: хотите Галицию со Львовом и даже Краковом – берите, хотите Дунайские княжества – вводите войска хоть сейчас, только спасите. Излишне говорить, что развал Австрийской Империи на два государства – Австрию и Венгрию – вообще-то сверхвыгоден России, получающей в итоге на западной границе вместо одного мощного и недоброго (ибо масса интересов пересекается) соседа двух, каждый из которых сам по себе России не противник (да еще и люто враждующих между собой). Опять же, православные Молдова с Валахией, почитай, в кармане, Львов, где «русофилы» плачут в предвкушении, – тоже, а насчет «подпалит Польшу» – так это еще бабушка надвое, если не натрое – сказала. Но принципы, принципы! Николай отвергает идею Нессельроде устроить «концерт», и в мае 1849 года наконец отдает приказ, после чего войска двумя крыльями, – переходят границу. При первых же вестях о случившемся «революционная» венгерская пресса взрывается шквалом истерики насчет «казачьих нагаек» и «варварских зверств славян» – но в Венгрии никаких насилий и расстрелов нет, а в Трансильвании русские войска встречают колокольным звоном, цветами и вином, а много где и крестными ходами. «Жители Германштадта, – писали участники похода, – вышли навстречу в село Шелемберг, откуда много народа и много экипажей провожало нас до города. Там встречала нас музыка. Из окон осыпали нас венками цветов. Это триумф на манер Римского, но и это не идет в сравнение с любовью к нам в Галиции».

Собственно, на том все и кончилось. Непобедимый до сих пор гонвед пришел в норму очень быстро. Венгерский командующий Артур Гергей, потратив два месяца на маневры, так и не посмел сразиться с Паскевичем, в конце концов, сдав армию при Вилагоше. Реальная кровь пролилась только в Трансильвании, где бой Лидерсу дал фанатик Бем, однако и он, разбитый под Германштадтом и Шегешваром, ушел в Турцию, где вскоре принял ислам. «Революционеры» – кому не повезло – пошли на виселицу, кто успел – исчез, вскоре всплыв почему-то в Лондоне, а Вена, вернув контроль над всей территорией Империи, понемногу начала реформы. Видимо, по инерции в Петербург посылают подтверждение на предмет готовности к конференции о судьбе Дунайских княжеств и передаче «Галиции с Лембергом, но желательно все же без Кракова», однако Россия выводит войска, отказавшись (принципы, принципы!) от всяких оплат и компенсаций, как «не предусмотренных статьями Священного Союза». Разве что в качестве трофеев Николай забирает только знамена дивизий, капитулировавших у Вилагоша.

Международное сообщество

Далее все пошло как положено. Венгры спустя какое-то время замирились с Веной и зажили дружной Австро-Венгрией, навеки обидевшись на Россию. Румыны по чуть-чуть и не без помощи России доползли до независимости, сразу после того развернувшись к Парижу передом, а к Петербургу задом. Но это было уже намного позже. А всего четыре года спустя после описанных событий Турция объявляет о превращении Дунайских княжеств из «умеренно независимых» государств в обычные вилайеты с прямым управлением из Стамбула. Это вопиющее нарушение статей Священного Союза, примерно, как образование Бельгии, но на сей раз впрямую нарушающее интересы России. Следовательно, casus belli. Ясно, что турки обнаглели не сами по себе. Ясно, что проект не турецкий, а англо-французский (Англия из кризиса уже вышла, во Франции установилась Вторая империя, и, на их взгляд, Россию надо бы обуздать, а то чересчур сильна стала). В СПб все это понимают, учитывают даже возможность столкновения, но не сильно напуганы. Сил достаточно, а западная граница спокойна: Австрия-то по гроб жизни благодарна, что и официально подтвердила, заявив о строгом нейтралитете. Увы. Сразу после высадки в Крыму англо-французского десанта Вена мобилизует войска, стягивает их к российской границе и вводит несколько дивизий в Молдову и Валахию, вытеснив русские гарнизоны. Ответ на запрос с брегов Невы входит в историю дипломатии: «Австрийская Империя имеет намерение действовать в своих интересах, удивив мир величием своей неблагодарности». С этой минуты Священный Союз – кстати, по сей день официально никем так и не денонсированный – мертв. Эпитафией ему можно считать эпическую фразу Николая Павловича: «Самым глупым королем Польши был Ян Собеский. Он спас Австрию. Но я еще глупее, поскольку ничему на его примере не научился».

Осталось, наверное, добавить, что к тому времени вся «просвещенная публика» и в клубах, и в пабах – уже именовала Россию, «запятнавшую себя позорным подавлением венгерской революции», не иначе как «жандармом Европы». Ярлычок быстро прижился, и не только потому, что был – из песни слова не выкинешь – хлёсток. Он еще и пришелся к месту: над Европой веяли новые ветры, от позиции «общественности» начинало зависеть многое и обойтись, как в старые добрые времена, только желанием высшего света было уже довольно затруднительно. Приходилось понемногу учиться «формировать мнение», что, безусловно, было не так просто, как, скажем, лет за шестьсот до того, когда противостояние «цивилизованного мира» с еще даже не Россией, а просто русскими только начиналось…

Глава V. Интервенция