100 великих загадок XX века

Стюарт наведался в гараж, осмотрел машину Бода и попросил Джонсона предупредить его, если хозяин машины объявится. Его необходимо было любой ценой задержать до прихода полиции.

Бода объявился 5 мая в 9 часов вечера. Он пришел к Джонсону, чтобы забрать свою машину. Джонсону требовалось выиграть несколько минут, чтобы его жена успела позвонить в полицию из соседнего дома. Выйдя на улицу, она увидела Бода, стоящего в свете фар мотоцикла. На мотоцикле сидел человек в клетчатом пиджаке. В десяти метрах от них стояло еще двое мужчин. Один из них – невысокий, коренастый, с грубыми, резкими чертами лица и мощным квадратным подбородком – был в пальто и шляпе. Другой – высокий, с живыми глазками, глубоко сидевшими под густыми бровями; по обеим сторонам его рта спускались густые черные усы, на голове – фетровая шляпа. Г-жа Джонсон сказала Бода, что ее муж скоро выйдет, после чего исчезла в ночи. Гости остались ждать, но Джонсон все не появлялся. Бода что-то заподозрил. Он переговорил по-итальянски со своими спутниками. Г-жа Джонсон, которая, позвонив в полицию, возвращалась домой, услышала слово «телефон». Бода прыгнул в коляску мотоцикла, и тот с ревом помчался в сторону Броктона. Джонсон успел записать его номер: 871. Двое мужчин, стоявших неподалеку, пешком ушли в том же направлении.

Стюарт, предупрежденный по телефону г-жой Джонсон, приехал слишком поздно: Бода уехал на мотоцикле, двое его спутников ушли пешком. Но в том направлении, в котором они ушли, ходил единственный вид транспорта – трамвай. И если эти двое сели в трамвай, идущий в сторону Броктона, то они до сих пор едут в нем! Мгновение спустя Стюарт уже звонил в полицию Броктона. А еще через несколько минут двое полицейских бежали к трамвайным путям.

Двоих незнакомцев арестовали и обыскали. Человек с усами имел при себе револьвер. У бритого за поясом был обнаружен кольт 32-го калибра. Оба пистолета были заряжены, а в карманах задержанных были найдены патроны. Человек с бритым лицом назвался Николо Сакко. Усатого звали Бартоломео Ванцетти…

Ванцетти было 32 года. Он родился и вырос в Пьемонте, в семье рабочего. С раннего детства он слышал разговоры про анархию, казавшуюся такой притягательной в глазах многих итальянцев. Для Ванцетти анархия стала культом. Он выучился на пекаря, но все свободное от работы время проводил со своими друзьями-анархистами, читал их книги, посещал их собрания. Вскоре он потерял работу, а найти новое место анархисту было практически невозможно. И тогда он отплыл в Америку. Здесь он перепробовал различные специальности, оставаясь при этом убежденным анархистом.

Сакко было двадцать девять лет. Он также был анархистом. Сакко был женат на очаровательной итальянке по имени Розина. Высококвалифицированный сапожник, он хорошо зарабатывал, всегда был чисто умыт, свежевыбрит, хорошо одет. Но товарищи-анархисты знали, что могут рассчитывать на Николо Сакко. Если у него были деньги, он всегда предоставлял их своим друзьям.

Когда-то Сакко вместе с Ванцетти работал на фабрике «Райс энд Хаткинс» в Саут-Брейнтри. Потом Сакко сменил место. К тому времени у него уже был один ребенок, и его жена ждала второго. Ванцетти после нескольких лет работы уже больше не мог выносить фабрику с ее ежедневной дисциплиной и стал уличным торговцем рыбой в Плимуте. Каждую неделю он ездил покупать рыбу в Бостон, а потом продавал ее на улице, чаще всего – в итальянском квартале. Вместе с Сакко он активно участвовал в анархистском движении.

В 1919–1920 годах власти обрушили на анархистов волну репрессий. Сакко тревожился за свою семью и решил вернуться в Италию. У консула в Бостоне он уже заказал паспорта, но в ожидании скорого отъезда по-прежнему посещал собрания анархистов. Как-то вечером на одном из таких собраний Сакко встретился с Ванцетти и неким Орчиани. Зашел разговор про обыски – опасно было держать у себя анархические листовки и книги! Не лучше ли собрать эту опасную литературу, погрузить в машину и вывезти подальше из города? Однако ни у Сакко, ни у Ванцетти машины не было. И они подумали о Бода. Почему бы не одолжить машину у него?

В среду, 5 мая, Ванцетти пришел в дом Сакко. Он застал здесь Розину, собиравшую багаж, а на кухне заметил несколько валявшихся на полу револьверных пуль. Он положил их себе в карман. Около 4 с половиной часов приехал на мотоцикле Орчиани. В коляске мотоцикла сидел Бода. Он назначил встречу около гаража Джонсона, где должна была стоять его отремонтированная машина. В 9 часов вечера Сакко и Ванцетти стояли у гаража. Туда же подъехал Бода. Продолжение этой истории нам известно…

Стюарт объявил Сакко и Ванцетти подозреваемыми в вооруженном ограблении. Однако полиция не имела никаких доказательств их причастности к делам в Саут-Брейнтри и в Бриджуотере. Их всего лишь застали у гаража Джонсона в компании с Бода, и это фактически все, что имелось против них. Правда, у обоих нашли при себе оружие. Часто говорят: не было бы у них в тот вечер оружия, не было бы и дела Сакко – Ванцетти!

На следующее утро, 6 мая, окружной прокурор Фредерик Кацман приступил к допросу Сакко и Ванцетти. Сакко заявил, что никогда не встречался с Бода. Он перечислил все обувные фабрики, на которых работал, но не упомянул среди них фабрику в Саут-Брейнт-ри. Что касается револьвера, то он купил его два года назад. Ванцетти добавил, что свое оружие он купил еще на три-четыре года раньше. У Сакко спросили, чем он был занят 15 апреля. Он ответил, что как всегда работал на фабрике. Однако Кацман уже знал, что это ложь: с фабрики ему сообщили, что 15 апреля Сакко отсутствовал на работе. Когда Кацман покинул полицейское управление, у него уже сформировалось убеждение, что Сакко принимал участие в ограблении в Саут-Брейнтри. Насчет Ванцетти он сомневался – пока. Но в любом случае он имел основания обвинить этих двоих в ношении оружия и посадить их за решетку.

На опознании многие свидетели из Саут-Брейнтри и Бриджуотера не узнавали ни Сакко, ни Ванцетти. Ванцетти был опознан охранником железнодорожного переезда, который узнал в нем водителя скрывшейся машины. Одной женщине показалось, что она видела Сакко в машине, но утверждать это наверняка она не решилась. Две другие свидетельницы опознали Сакко – это он стоял около машины, готовый выстрелить. Констебль Боуль, заявлявший, что один из бандитов был похож на поляка и носил короткие усики, с первого же взгляда опознал Ванцетти (который вообще-то был итальянцем и носил густые вислые усы).

Мотоцикл, номер которого успел записать Джонсон, принадлежал Рикардо Орчиани, формовщику литейного завода в Норвуде. Вечером 6 мая его арестовали и доставили в Броктон. Рут и Симон Джонсон тотчас его опознали. Трое свидетелей из Саут-Брейнтри и один из Бриджуотера также признали в нем одного из бандитов. Однако Орчиани смог доказать, что в дни, когда были совершены покушения, он был на работе. Его отпустили.

Показаний свидетелей об опознании Ванцетти оказалось достаточно, чтобы предъявить тому обвинение. 22 июня 1920 года в трибунале города Плимута началось слушание по делу Ванцетти. Тянется длинная цепочка свидетелей. Вот очередь дошла до свидетеля Хардинга. Первоначально он описал машину, на которой было совершено нападение, как машину марки «хадсон». Теперь он утверждает, что это был «бьюик». В своем первом показании он обрисовывал вооруженного бандита как человека с подстриженными усами. Теперь он опознал его в Ванцетти, имевшим большие вислые усы. Кассир Альфред Кокс, который в полицейском участке Броктона не узнал Ванцетти, теперь также утверждает, что это был он. Г-жа Брукс уверяет, что видела собственными глазами сидевшего за рулем машины Ванцетти. Однако, как выясняется,

Ванцетти вообще не умеет водить машину! Торговец газетами узнал в Ванцетти нападавшего с карабином в руках. Он узнал его по манере бегать, которая показалась ему «иностранной». Адвокат спросил его: неужели итальянцы бегают иначе, чем шведы и норвежцы? Ответа он не получил.

В Бриджуотере на земле была найдена гильза. Государственный эксперт, капитан Проктор, заявил, что калибр этой гильзы соответствует калибру пуль, найденных в кармане Ванцетти. Адвокат возразил, что гильза, найденная в сточной канаве, могла попасть туда каким угодно образом, поскольку речь идет об одном из самых распространенных калибров. Его резким тоном прервал судья Тэйер: он считает, что показания экспертизы вполне убедительны.

Но вот появились свидетели защиты. Они испуганы, смущены, почти все – итальянцы. Некоторые из них на английском изъяснялись с трудом, другие не говорили вовсе. Квартирная хозяйка Ванцетти из Плимута свидетельствовала, что обвиняемый провел весь день 23 декабря за приготовлением рыбы – он получил для продажи большое количество угря. По итальянской традиции в сочельник едят угрей. Это был очень точный ориентир. В другие дни Ванцетти не продавал эту рыбу, только 24 декабря. И итальянцы не покупают ее ни в один другой день года. Таким образом, свидетели были абсолютно уверены в том, что говорили.

Около дюжины человек подтвердили, что 24 декабря покупали угря у Ванцетти. Следовательно, он не мог в этот день находиться в Бриджуотере. Однако прокурор Кацман стал расспрашивать у свидетелей, что они делали накануне Рождества. Большинство этого не помнили. Расспросы проводились с помощью переводчика и продолжались достаточно долго. Свидетели стали путаться. Это настроило суд против них.

Одним из главных свидетелей был мальчик по имени Белтрандо Брини. Все утро 24 декабря он помогал Ванцетти доставлять угрей. Он подробно рассказал про то утро и описал их путь по городу. Его рассказ произвел впечатление на присяжных. Но Кацман спросил: повторял ли ребенок свои показания вместе с родителями? Белтрандо ответил утвердительно. Это сразу все испортило.

Парикмахер Ванцетти объявил, что ни разу не брил его усы в течение последних пяти лет. Двое полицейских из Плимута подтвердили, что всегда видели Ванцетти именно с такими усами. Таким образом, он не мог быть человеком с подстриженными усами, изначально описанным как участник нападения в Бриджуотере.

Сравнивая показания всех этих свидетелей и принимая во внимание искренность, с которой они говорили, можно было признать, что алиби у Ванцетти полное. Но все эти свидетели – итальянцы.

Если бы на их месте находились американцы, приговор суда, вероятно, был бы иным. И вердикт, вынесенный судьей Тэйером, гласил: Ванцетти виновен. Подсудимый был осужден на четырнадцать лет тюремного заключения. Но это было только начало…

Стремясь оспорить приговор, друзья Ванцетти пригласили адвоката по имени Фред Мур. Именно он придал делу общенациональный, а потом и интернациональный характер. Благодаря ему процесс двух никому неизвестных итальянских анархистов захватил миллионы мужчин и женщин. Он сделал Сакко и Ванцетти известными на весь мир. И, быть может, именно этим невольно содействовал их гибели.

Второй процесс начался 31 мая 1921 года и продолжался до 14 июля того же года. Судья – все тот же Тэйер, прокурор – Кацман. На этот раз на скамье подсудимых бок о бок сидели Сакко и Ванцетти. С самого начала Мур настроил против себя судью Тэйера. Он дал отвод невероятно большому числу присяжных. Обстановка накалялась. В прессе появлялись многочисленные статьи в защиту подозреваемых, в городах проводились митинги. Повсюду открыто говорили о судебной ошибке, совершенной в отношении Ванцетти.

С самого первого заседания дворец правосудия был окружен вооруженными солдатами и кавалерией. Полицейские на мотоциклах патрулировали окрестные улицы. Внутри здания суда значительные силы полиции охраняли все выходы, коридоры и лестницы.

За несколько мгновений до начала заседания в зал были введены Сакко и Ванцетти, не видевшиеся в течение восьми месяцев. Они обнялись. Начался вызов свидетелей. Охранник с железнодорожного переезда подтвердил, что видел Ванцетти за рулем машины. Вспомним еще раз, что Ванцетти не умел водить машину! Свидетельница Лола Эндрюс еще в январе, глядя на фотографии Сакко и Ванцетти, утверждала, что эти лица ей незнакомы. Однако в июне, во время процесса, она категорично заявила, что узнает Сакко. Несмотря на все несоответствия, показания Лолы были признаны достаточными для обвинения Сакко.

Прокурор напомнил суду, что на первом допросе Сакко утверждал, что 15 апреля он находился на работе. Теперь подсудимый говорил, что в тот день ходил в итальянское консульство в Бостоне, чтобы отдать фотографию для паспорта. Служащий консульства подтверждал рассказ Сакко. Были найдены свидетели, видевшие Сакко в тот день. Все они предстали перед трибуналом и подтвердили его алиби. Алиби Ванцетти также казалось бесспорным: несколько свидетелей утверждали, что 15 апреля, как и во все остальные дни, Ванцетти продавал рыбу.

Все эти свидетельства производили благоприятное впечатление. Но большинство свидетелей защиты были не только итальянцами, но и анархистами. В глазах присяжных это значительно уменьшало ценность их показаний.

Суд рассмотрел показания экспертов. Пули, извлеченные из тел убитых в Саут-Брейнтри кассира и телохранителя, соответствовали пистолету 32-го калибра. Выстрел, повлекший за собой смерть одного из этих людей, был сделан из кольта 32-го калибра, а револьвер, найденный у Сакко, был именно кольтом 32-го калибра… Пять других пуль были выпущены из автоматического пистолета «саваж». Но эксперт, приглашенный защитой, утверждал, что все выстрелы были сделаны из иностранного пистолета «вауагё».

Шесть недель продолжались судебные заседания. Приговор был вынесен 14 июля 1921 года. Он не был неожиданным: подсудимые были признаны виновными. Как только Сакко услышал слово «виновны», он воскликнул:

– Sono innocenti! Невиновны!

Розина, рыдая, бросилась в его объятия. Ванцетти молчал. Сакко продолжал кричать:

– Помните! Они убивают двух невинных людей!

Огромная волна протестов захлестнула Америку. А потом – и весь мир. Повсюду организовывались комитеты в защиту невинно осужденных. В течение нескольких лет, с 1920 по 1923 год, защита не прекращала представлять дополнительные резолюции. Находились новые свидетели, новые доказательства невиновности. И вот неожиданная развязка: некто Мадейрос, задержанный совсем по-другому делу, сознается, что был членом банды, совершившей преступление в Саут-Брейнтри. И клянется: ни Сакко, ни Ванцетти там не было!

Но никто не собирался пересматривать дело. В 1927 году защита подала в Верховный суд просьбу об отстранении судьи Тэйера. Однако 5 апреля 1927 года Верховный суд подтвердил его полномочия. А 9 апреля Сакко и Ванцетти были еще раз приговорены – на этот раз окончательно.

Руководимые анархистами толпы повсюду выходили на улицы. Ораторы призывали к мятежу. В Бостоне, в Нью-Йорке, Лондоне и Берлине происходили стычки с полицией. 7 августа французские профсоюзы объявили: «В понедельник, 8 августа, состоится 24-часовая забастовка протеста». Десять тысяч человек вышли на демонстрацию на Уолл-стрит. Демонстрации проходили в Копенгагене, Осло, Москве, Йоханнесбурге, Санта-Фе, Монтевидео, Мехико. На Бродвее, на станции метро, взорвалась бомба: тридцать восемь человек попали в госпиталь, из них трое – в тяжелом состоянии. Еще одна бомба взорвалась в Буэнос-Айресе, здесь сгорел трамвай. Волнения происходили в Париже, Лионе, Бордо, Сен-Назере, Бресте… Миллионы телеграмм, присланных со всех уголков света, ложились на стол губернатора Фюллера.

8 августа 10 000 манифестантов попытались взять приступом тюрьму Чарльстоуна. Они были разогнаны морскими пехотинцами. Телеграммы с просьбой о помиловании прислали Эйнштейн и Хансен. Прогремели новые взрывы: в Чикаго, Лондоне, Буэнос-Айресе. Отец Сакко послал телеграмму Муссолини, на которую тот ответил: «Я делаю все возможное, исходя из международных правил, чтобы спасти от казни Сакко и Ванцетти».

10 августа высказал свое мнение папа Пий XI: «Какова бы ни была юридическая ситуация этих двух осужденных, ожидания, в котором они пребывают в течение семи лет, вполне достаточно, чтобы они заслужили помилование».

Казнь была совершена в ночь с 22 на 23 августа 1927 года. Вместе с Сакко и Ванцетти был казнен и Челестино Мадейрос.

Один из основных принципов права состоит в том, что сомнение всегда должно быть использовано в пользу обвиняемого. Совершенно очевидно, что в деле Сакко и Ванцетти такое сомнение существовало и что эти двое были осуждены на смерть без абсолютных доказательств их виновности. Что же сегодня известно о деле Сакко и Ванцетти?

Обратимся к исследованию, проведенному американским писателем Френсисом Русселем. Каковы же его выводы? Руссель абсолютно уверен в полной невиновности Ванцетти, но сомневается в отношении Сакко. При этом он цитирует слова лидера анархистов Карло Треска, который признал незадолго до своей смерти: «Сакко был виновен, но Ванцетти – нет».

Руссель опирается и на результаты повторной экспертизы, осуществленной 11 октября 1961 года Джеком Веллером и полковником Фрэнком Джури. Ими были использованы современные методы, позволившие добиться более точных результатов, чем во времена процесса. Веллер и Джури категоричны: пуля, убившая одного из кассиров в Саут-Брейнтри, без сомнения, выпущена из пистолета Сакко.

Те, кто боролся, защищая Сакко и Ванцетти, наверное, с горечью восприняли бы подобное утверждение. Руссель напоминает, что защита пыталась разделить дела Сакко и Ванцетти. Но от такого разделения категорически отказался сам Ванцетти – потому что был другом Сакко. А что же Сакко? Он мог бы спасти Ванцетти, признав себя единственным виновным. Однако он этого не сделал.

Смерть Ванцетти стала уроком для следующих поколений – он мертв не потому, что была доказана его вина, а потому, что его политические взгляды сделали его виновным в глазах судей. Подобные случаи возможны и впредь, пока существует в обществе нетерпимость к инакомыслящим. Чтобы люди осознали опасность этого явления, кому-то приходится расплачиваться своей жизнью.

Голова таинственного монгола

В Петербурге, в знаменитой Кунсткамере, основанной еще Петром, в аквариуме, наполненном формалином, хранится экспонат № 3394, который никогда не выставлялся и вряд ли когда-нибудь будет выставлен. В реестре он скромно обозначен как «Голова монгола». Это голова человека, происхождение и обстоятельства жизни которого темны, а таинственное влияние, оказанное им на соотечественников, огромно. Почти полвека будоражил он монгольскую степь, вселяя веру и ужас в кочевников. Даже имя его неизвестно в точности. Называли его Джа-лама или Дамбижанцан. Он объявил себя потомком легендарного ойратского князя XVIII века. Амурсаны, прославившегося в борьбе против маньчжурско-китайского засилья. Но главное – Джа-лама словом и делом убеждал всех, что является земным воплощением ужасного Махакалы, «Великого черного», одного из буддийских божеств. Этого грозного защитника «желтой веры» ламы-иконописцы всегда изображали с ножом или мечом на фоне очищающего огня, готовым впиться в сердце врага веры и выпить его еще неостывшую кровь. Махакала не просто побеждает зло, но испытывает блаженство при виде смертных мук носителя зла. Страшная участь ждала и того, кто смел усомниться в святости Джа-ламы. Во время жертвоприношений он вспарывал грудь врагам, вырывая сердца и освящая свежей кровью боевые знамена. Он своими руками выдавливал глаза, отрезал уши…

Голову Джа-ламы, убитого в самом конце 1922 или в начале 1923 года в результате тщательно готовившейся операции государственной внутренней охраны (нечто вроде ВЧК) Монголии, долго возили по городам насаженной на пику, чтобы далеко по кочевьям разнеслась весть о его гибели и простые монголы убедились: Джа-лама тоже смертен, его больше нет! Завидев эту процессию, пастухи поспешно сворачивали в сторону, ибо верили, что встреча с «цаган-толгой» («белой головой») сулит беду. Белой же голову прозвали потому, что мумифицирована она была по старинному степному обычаю – подсолена и прокопчена, отчего соль кристалликами выступала на коже. Однако и после гибели Джа-ламы кочевники не верили в его смерть, и разносилась молва, будто видели его то в одном месте, то в другом.

Наибольшую известность Джа-лама приобрел в 1912 году после знаменитого штурма города-крепости Кобдо с засевшими в нем китайцами. Он был одним из руководителей монгольского войска, и по его приказу на неприступные стены погнали собранных по степи старых верблюдов с привязанным сзади и подожженным хворостом. Именно это внесло панику в ряды защищавшего Кобдо гарнизона и позволило монголам ворваться в город. Дело кончилось резней, разгромом китайских храмов и лавок, человеческими жертвоприношениями, ритуалом освещения знамен кровью (следует заметить, что лавки русских купцов не пострадали, так как вошедшие в город одновременно с осаждавшими казаки выставили около них посты). По легенде, Джа-лама после сражения, склонившись в седле, высыпал из-за пазухи пригоршню деформированных пуль. Они его не брали…

Джа-лама внушал монголам священный трепет

По некоторым сведениям, Джа-лама происходил из калмыков Астраханской губернии. Во всяком случае, Россия считала его своим подданным, что и послужило поводом для ареста в феврале 1914 года и препровождения его в тюрьму и ссылку. В отчете об аресте одним из доказательств зверств Джа-ламы называется тулум – снятая аккуратно, «мешком», кожа человека, хранившаяся в его юрте для ритуальных целей. В 1917 году, принесшем Российской империи революционные катаклизмы, некому стало «надзирать» за Джа-ламой, и он снова пробрался в Западную Монголию – в степь.

Неизвестно в точности, в каких буддийских монастырях обучался Джа-лама, учился ли он вообще и мог ли с полным основанием именоваться ламой, совершил ли он, как утверждают некоторые источники, паломничество в запретную для посещения иностранцев столицу Тибета Лхасу, где стал другом Далай-ламы. Все сведения об этом человеке, повторяем, запутанны и противоречивы. А вот о гипнотической силе его ходили легенды. Одну из них приводит в своей книге, опубликованной в Лондоне в 1936 году, бывший военнопленный венгр Йозеф Гелета, техник, работавший в 1920–1929 годах в Монголии. Вот как, по его словам, бежавший из России Джа-лама «справился» с отрядом казаков, преследовавших его. Оглянулся беглец: позади – погоня, впереди – озеро. Жители небольшого кочевья, наблюдавшие эту сцену, ожидали, что его вот-вот схватят. Но Джа-лама спокойно встал лицом к погоне, пристально глядя на казаков. И произошло удивительное: казаки на полном скаку стали разворачиваться и с криками: «Он там!» – понеслись объезжать озеро, а затем стали натыкаться друг на друга и колоть пиками, думая, что поражают беглеца.

Другим иностранцем, описавшим гипнотическую силу Джа-ламы, был поляк Фердинанд Оссендовский (1878–1945), бывший сам по себе личностью весьма примечательной. Оссендовский вырос в России, учился в Петербургском университете, преподавал физику и химию в Сибири, потом был советником адмирала Колчака и незадолго до падения его правительства выполнял поручение адмирала исследовать Урянхай и Западную Монголию. В борьбе белых и красных, переместившейся из Сибири в Монголию, Оссендовский встал на сторону белых, под знамена барона Унгерна.

В своей книге автор рассказал, как в 1921 году присутствовал на операции, когда Джа-лама вскрыл грудь пастуха ножом, и он увидел «медленно дышащее легкое и биение сердца пастуха. Лама коснулся раны пальцем, кровотечение остановилось, и лицо пастуха было совершенно спокойно… Когда Лама приготовился вскрывать и живот пастуха, – повествует далее Оссендовский, – я закрыл глаза от ужаса и отвращения. Открывши их через некоторое время, я был поражен, увидев, что пастух спал с расстегнутым на груди тулупом».

«Любой, кто осмеливался противоречить ему, безжалостно устранялся, – писал Й. Гелета. – Люди были слепым орудием в руках таинственного калмыка. Они верили, что он принадлежит к той таинственной секте лам, которые обитали в монастыре вечной жизни в Гималаях, открытом для тех избранников, что приобретали, вернувшись к людям, сверхчеловеческую магическую силу, становились обладателями великих тайн. Эти избранники узнавали друг друга в миру по особому способу разделывания сухожилий животных за едой. И знак тот простые смертные не видели. Оказать сопротивление Джа-ламе было практически невозможно, поскольку его всепоглощающая гипнотическая сила способна была поражать даже оружие в руках его жертв. Убить его самого было невозможно».

И тем не менее он был убит. Последние годы своей бурной жизни Джа-лама провел в городе-крепости, возведенном среди пустыни Гоби, который он, видимо, намеревался сделать в будущем столицей собственного независимого государства в Западной Монголии. Отсюда он промышлял грабежом торговых караванов, пересекающих пустыню. Все это, конечно, не могло устраивать красное правительство в Урге. Поскольку выманить Джа-ламу из его города никак не удавалось, несмотря на многочисленные приглашения (очевидно, до него дошли слухи о заочном приговоре к смертной казни), а взять крепость штурмом новая власть не решалась, ему было послано подложное письмо о том, что правительство в Урге нуждается в его содействии и приглашает занять пост «уполномоченного сайда» (министра) в Западной Монголии. Джа-лама согласился принять в своей ставке представителей представительства, которые должны были привезти ему печать, подтверждающую его новые полномочия.