Баблия. Книга о бабле и Боге
– Легко тебе, Алик, говорить, вот ты пришел четыре года назад, весь такой красивый, с образованием и связями. Для тебя ЛМ просто еще один шеф, сегодня вместе – завтра разбежались. А я с ним с самого начала почти, семнадцать лет скоро будет. Врос я в него корнями, а он в меня, сука, врос. Вот говорит херню какую-нибудь, и знаю, что херня точно. А у меня рефлекс – исполнить. Умереть, в лепешку расшибиться, а исполнить. Как у собаки Павлова. Плохо это для меня, а поделать ничего не могу.
Алик в очередной раз восхитился Михаем. «Молодец какой, – подумал он. – Как изящно расставил акценты перед важным разговором. Тонко показал, кто в берлоге главный. Мол, ты деляга бессердечный, а я волкодав верный, эмоционально к шефу привязанный. И про то, что вросли они с ЛМ друг в друга, здорово. Типа без его позволения здесь ни одна мышь не проскочит. А про то, что плохо это все для него, вообще шедевр, приглашение на тур финансового вальса. Мол, давай, друг, попробуй, предложи мне, а я послушаю, только много предложи, чтобы слушать интересней было. Придется ему за талант полпроцентика накинуть. Заслужил».
Дележ добычи между Аликом и Михаем происходил по-честному. В стиле правильных русских пацанов. Схема называлась «В пополаме штрих». Добыча делилась пополам, но вес добычи определял тот, кто непосредственно завалил медведя, а не тот, кто помогал или, как чаще всего случалось, не мешал, соглашался с предложением главного охотника, что медведь нынче весит, допустим, сто кило, а не триста, как давеча. Или не соглашался. В конечном итоге договаривались всегда. Несколько лет назад, когда Алик только пришел в контору, говорили они с Михаем за жизнь, что-то о судьбах России и принципах русского делового оборота. Высказал тогда Михай мысль, поразившую Алика своей исчерпывающей всеохватностью:
– Понимаешь, у нас в России все в точности как в коза ностре. А структура эта хоть и жесткая, но, в принципе, сетевая. То есть заносить наверх надо ровно столько, чтобы не грохнули. Занесешь больше, в следующий раз захотят еще больше, потом все захотят, потом грохнут. Занесешь меньше – грохнут сразу. Поэтому искусство русского бизнесмена и состоит в точном определении этой границы. Знать ее невозможно, можно только чувствовать. Граница эта меняется под воздействием тысячи обстоятельств. Ни один компьютер не рассчитает. Поэтому только чувствовать. Она меняется, а ты чувствуешь, снова меняется – снова чувствуешь. Или не чувствуешь… Тогда кранты.
Крепко тогда запомнил он эти слова. С тех пор так и жили.
– Эх, Михай, собакой быть плохо, – печально произнес Алик. – Даже Павлова. Сидишь под столом, ждешь, пока косточку бросят. А ведь могут и не бросить. Могут на старости лет на улицу выгнать. Когда трюки перестанешь исполнять, добычу таскать хозяину.
Он давил на самую больную мозоль Михая. Ритуальный танец воинов древнего племени среднерусских пильщиков достиг кульминации.
– А что делать? Как жить? Помоги, научи, вразуми? Ты же умный, Алик.
– Какой я умный, хватит подкалывать. Сам все понимаешь лучше меня в сто раз. А помочь, конечно, помогу, когда я тебе отказывал. Вот, кстати, тему с Магаданпромбанком знаешь?
– Да говорил чего-то ЛМ вчера. Я и внимания не обратил. Чушь какая-то очередная его. Интересно, кто ему идейку подкинул?
«Нет, ну какой же все-таки умница, – опять восхитился им Алик. – Как все правильно делает. Опускает, прям как по методичке «Введение в распальцовку и основы понтокидания» на курсах юного олигарха».
– Нет, Михай, ошибся ты, не его это чушь – моя. И подкинул ее я.
– Тогда точно ошибся, – легко согласился доверенный человек. – Извини, и на старуху бывает порнуха. Так в чем там дело?
Алик рассказал.
– Интересно, – задумчиво произнес Михай, – интересно как. И красиво, и недорого вроде.
Он вопросительно посмотрел на Алика. Тот молчал, как рыба в плену у фашистов. Уж что-что, а паузу он держать умел.
– Интересно и недорого. – Снова вопросительный взгляд. – И красиво… но… но… – Вопросительный взгляд. – Но я не знаю. Вот не знаю, как сформулировать. Что-то мне не нравится. Интуиция, или черт его знает что. Нет, ты пойми правильно, очень красиво придумано, ты молодец, претензий по сути нет. Все вроде хорошо… Но вот что-то… что-то смущает.
Михая обычно смущала комбинация трех обстоятельств – большие трудозатраты с его стороны, большой риск для его задницы и маленькая прибыль. В данном случае делал все Алик. Значит, только деньги. Пришло время бросить на стол козырного туза. Алик был немного разочарован. «Все хорошо сделал, – подумал он. – И цену себе набил, и опустил меня грамотно, а в конце поторопился. Что это значит: «не могу сформулировать, что-то не нравится, интуиция…» По-детски это как-то, тривиально, без фантазии. Поэтому 1 % за статус, полпроцента за талант и минус четверть процента штрафа за торопливость. Итого 1,25 % Михаю. Миллион долларов, между прочим. Нехило. А поскольку все у нас пополам, то вес медведя на сегодня составляет 2,5 %. Два с половиной процента от двух с половиной миллиардов. Красиво звучит и правильно…» Алик верил в магию цифр и не верил в совпадения. Цифра ему понравилась. Он внимательно посмотрел на Михая и, как бы спохватившись, сказал:
– Да, совсем забыл, уболтал я банкира на 7,5 %. Два с половиной нам с тобой за труды, чтобы поводок у собаки Павлова был длиннее.
– Дело не в этом, – быстро сказал Михай.
Его задумчивое выражение лица никак не изменилось. Алик даже испугался, что дело действительно не в этом. «Наверное, я зря про поводок сказал, понтярщик хренов. Передавил».
– Не в этом дело, – продолжил Михай. – Просто что-то смущает. Честно. Не могу только сказать что. Как-то гладко слишком.
Алик уже совсем собрался предложить больше денег, увеличив вес медведя до 3,5, но Михай быстро продолжил:
– Хотя что я, как маленький. Не могу сформулировать, значит, и нет ничего. Померещилось. Но вот скажи мне, а ты ничего такого не чувствуешь?
«Уф-ф, слава богу, – у Алика отлегло от сердца. – А я еще себя считал хорошим актером. Учиться, учиться и еще раз учиться у старших товарищей».
– Ты знаешь, ничего я не чувствую. Знаю только, что будет польза конторе, ЛМ и нам с тобой.
– Ну тогда давай попробуем убедить шефа. Докладчик ты. Я повозражаю для вида, чтобы подозрений не было, а потом соглашусь. Как всегда, короче. Но ты точно уверен?
«И этот страхуется, – расстроился Алик. – Хотя, с другой стороны, я и денег получаю больше на порядок. Все справедливо». Что-то было не так в их разговоре, неправильно. Он засомневался. «А вдруг Михай искренне, правда что-то чувствует? Интуиция-то у него ого-го, иначе не продержался бы здесь столько лет…»
Внезапно захотелось отменить сделку, послать банкира, сказать Михаю «не уверен» и уехать в отпуск на Карибы. Карибы… Багамы, счастливая беззаботная старость, гольф, любовницы и солнце… Он вспомнил мечту. Мечта лежала близко, руку протяни. И из-за глупых сомнений все бросить? И торчать в этой серой психованной Москве, пока не посадят? И терпеть эту власть? Этих людей вокруг? Эту вечно гнетущую думу о завтрашнем дне? И ловить крошки с высоких барских столов? И сдохнуть от перенапряжения в пятьдесят? И все это потому, что у Михая что-то там шевельнулось, а может, просто показалось или вообще ничего нет, кроме торговли и желания прикрыть свой зад.
Он поднял голову, посмотрел прямо в глаза Михаю, улыбнулся и сказал:
– Точно, уверен, зуб даю… коренной.
Обычно совещания проходили в помпезной круглой переговорной. Если вопрос был интимный – в кабинете ЛМ. Если степень интимности приближалась к предельной – в комнате отдыха при кабинете, на желтых диванчиках. Когда воровали деньги, собирались в личной туалетной комнате шефа и включали воду. Допущенный в тубзик шефа – это была высшая ступень социальной иерархии в конторе. Как и любая традиция, эта содержала в себе немало мудрости.
«Ну правильно, – часто думал Алик, – позанимался грязными делами, тут же и подмыться можно, не отходя от кассы, так сказать».
Для одного шефа туалетная комната была более чем просторной. Четырех человек вмещала с трудом. ЛМ закрыл крышку унитаза и, как глава компании, расположился на самом козырном месте. Справа от него, на бортике джакузи уселись Михай и Алик. Юрист, как самый молодой член коллектива, стоял. ЛМ посмотрел на юриста, тот все понял без слов и включил воду. Шеф удовлетворенно хмыкнул.
– Ну что ж, начнем, пожалуй, – сказал он и развел руками. – Вот видите, в каких условиях приходится работать. Молоко бы за вредность давали. Ладно… Береженого бог бережет, а не береженого государство охраняет. Лучше уж бог, он хоть и строгий, но справедливый, а государство у нас совсем уж поганое.
Все дружно засмеялись. И не из лести. Чувство юмора у шефа было хоть своеобразным, но было. Насладившись эффектом от шутки, ЛМ продолжил:
– Тут у нас одна проблема возникла. Да и не проблема в общем, наоборот скорее. Задача, так это назовем. У Минсвязи осталось на конец года два с половинной миллиарда неосвоенных денег. Предложили помочь освоить. Что делать будем?
Михай откашлялся, скромно посмотрел на шефа, чуть ли руку не поднял, как школьник, и елейным голосом, на два тона выше, чем обычно, сказал:
– Леонид Михайлович, тут мы предварительно с Аликом обсуждали. У него есть предложения. Давайте послушаем.
– Да, да, пусть Алик скажет, пусть он скажет, пусть, – в манере шакала из Маугли (а мы пойдем на север, а мы пойдем на север) добавил юрист.
Шеф благосклонно кивнул.
– Говори, Алик, ты мне рассказывал, но давайте вместе послушаем.
– Спасибо, Леонид Михайлович, спасибо, коллеги, – поблагодарил всех Алик и начал речь.
Речь строилась по классическим канонам офисно-бюрократического искусства. Сам товарищ Путин частенько не брезговал пользоваться этим каноном. Точнее, почти все его речи писались по этому принципу. Вкратце схема выглядела так: сначала показать, как все плохо, ужасно и беспросветно. Это чтобы слушатели поняли сложность и почти невыполнимость стоящих перед страной, компанией, человеком (нужное подчеркнуть) задач. Потом аккуратно, где-то вдалеке показать надежду. Потому что делать что-то надо, и никто, кроме нас, ЭТО (удвоить ВВП, снизить инфляцию, повысить прибыль, стырить денег – нужное подчеркнуть) не сделает. Дальше показать решение проблем, не забыв изящно выпятить свою скромную роль. Мол, работал, как раб на галерах, не спал, не ел, не срал, мозги кипели, жопа дымилась, уходил с работы за полночь, приходил затемно, ночевал на скамейке у офиса. Далее неплохо бы найти объект для сравнения. Типа, в то время как в других странах, компаниях, преступных группировках (нужное подчеркнуть) безработица, ВВП, инфляция, норма прибыли, обнал (нужное подчеркнуть) составляет… (нужное вписать), у нас все то же самое в разы – выше, ниже, крепче, сильнее и глубже (нужное подчеркнуть). И в конце, конечно, проявить скромность, поблагодарить товарищей за поддержку и сказать, что без помощи «Единой России», команды единомышленников, российского народа, всех сотрудников компании, братвы из Ростова (нужное подчеркнуть) ничего бы не удалось сделать.
Алик строго выдержал классический канон презентации: то, что нужно, подчеркнул, где надо – усугубил, где положено – закошмарил. Особенно удалось сравнение. Он заметил, что тупой тривиальный обнал нынче стоит 6 %, а он вот так лихо обошелся с государевыми бабками, и всего за 10 %, включая отгон в офшор. Закончил он тем, что если бы не громадная инфраструктура в виде высокоэффективного производства, созданного лично многоуважаемым, да что там, великим Леонидом Михайловичем, с небольшой, но существенной помощью коллег, то никому они не были бы интересны: ни банку, ни Минсвязи. И предложенной схемы бы тоже не было. И появление млекопитающих на земле, возможно, было бы под большим вопросом, твою мать! Последняя фраза была произнесена оглушительным криком, но благоразумно – про себя. Речь тянула на пятерку с минусом. Минус он поставил себе на всякий случай, чтобы не сглазить.
– Что скажешь? – спросил ЛМ у юриста.
– Отличная идея, Леонид Михайлович. Мне все очень нравится. И недорого, и безопасно, и не придерешься. Но объективности ради должен отметить некоторые узкие моменты. Во-первых, мы отдаем купленный пакет акций в управление, а зачем мы его тогда покупали? Чтобы в управление отдать? Где экономический смысл? И главное, а где гарантия, что деньги за купленные акции они нам вернут? Впрочем, я, конечно, уверен, что Алик давно знает этих людей и не допустит такой ситуации.
«Падла, тварь, крыса, сука хитрожопая, гондон упитанный, яппи штопаный! – ругался мысленно Алик, при этом снисходительно улыбался и ласково смотрел на юриста. – Ладно, обосрыш юркий, сам напросился…»
– Что касается экономического смысла, даже странно слышать слова такие обидные. Экономический смысл, он ведь в чем? – Алик вопросительно посмотрел на юриста. Тот молчал. – Вот ответь мне, в чем экономический смысл?
– Да, действительно, в чем? – заинтересовался ЛМ.
– Вообще или в данном случае? В данном случае я его не совсем вижу.
– Да бог с ним, с данным случаем, – отмахнулся Алик, – ты в принципе скажи. В чем экономический смысл всего?
Юрист молчал.
– Ну чего ты, Дим, не тушуйся, скажи, – вставил свои пять копеек в анальное отверстие юриста Михай.
– Ну, не знаю, – растерялся юрист. – Чтобы выгодно все было, чтобы хорошо…
– Хорошо – это когда гондон на шалаве лопнул, а трипак она вылечила за неделю до этого несчастного случая. Вот это хорошо, Дима. А экономический смысл это немножко другое… – сказал Алик.
Первым заржал ЛМ. С армейских времен он высоко ценил солдатский юмор и глумеж над черпаками. Михай ценил все то, что ценил ЛМ, особенно в его присутствии. Смеялись хором. Бедный юрист выглядел полным дебилом. Причем даже непонятно почему, вещи-то он говорил более-менее дельные. Вот она, волшебная сила харизмы. У Алика харизма была, а у юриста не было. Зато у него была обида. Не дав доржать до конца, он дрожащим голосом спросил:
– Ну так а в чем же все-таки экономический смысл всего?
– Да не обижайся, Дим, ты и не должен этого знать. Экономисты понимают экономический смысл, а юристы, видимо, юридический, – пнул несчастного напоследок Алик.
– Нет, а ты все же скажи. В чем он, экономический смысл всего? – не унимался юрист.
– Экономический смысл всего…
Алик сделал паузу, интерес слушателей достиг апогея. Из крана лилась вода, холодный цвет люминесцентных ламп отражался в кафеле. И показалось всем на секунду, что вот сейчас, вот здесь, в этом продвинутом нужнике и раскроется самая главная тайна Мироздания.
– Экономический смысл всего… в деньгах.
Все облегченно выдохнули, а ЛМ даже пробурчал:
– Это ты, Алик, верно подметил. Не поспоришь.
– Я не шучу, Леонид Михайлович – в деньгах. А деньги мы так любим, что не только купили крупный пакет перспективного банка в расчете на многократный рост его стоимости в среднесрочной перспективе, мы еще настолько жадные, что отдали этот пакет в управление. И получаем три копейки в год по пути к этой радостной перспективе. Да еще и кредиты халявные как акционеры рассчитываем брать. С банкирами я договорился, зашлем им три копейки сбоку и тут же обратно получим, как дивиденды с управления, им нетрудно.
– А че, по-моему, прав Алик, все логично. Ты как думаешь, Дим? – спросил ЛМ.
– Ну я же не знал, что Алик уже договорился, – стал оправдываться юрист. – Так-то, конечно, нормально.
– Ну а если нормально, может, примем схему за основу? – попытался закончить совещание шеф.
Юрист был раздавлен предыдущим шоу с его участием. ЛМ улыбался. Михай молчал. Алик очень надеялся, что на этом все закончится.
– А как насчет второго Диминого вопроса, по поводу гарантий возврата денег? – спросил в тишине Михай.
– Да, кстати, как? – оживился ЛМ.
Алик ожидал такого вопроса. Но он предполагал, что вопрос задаст юрист. На фоне всеобщего веселья и опущенного Димы проканал бы любой ответ. Но эта яппистая рохля расклеилась так, что забыла все на свете. И вопрос задал Михай. Это было плохо. Очень плохо.
– Вот в этом Дима прав. Проблема действительно есть. Да, я знаю этих людей давно, и, кстати, работаем мы с ними уже три года по разным темам, и сбоев, слава богу, не было. Но мне кажется, что это проблема как раз юридическая. Надо составить с ними понятийное соглашение. Я это обговаривал. Вот Дима, я уверен, блестяще справится, а я помогу, если что.
ЛМ выслушал ответ вполне благосклонно. Зато лицо юриста стало цвета люминесцентной лампы с легким синим оттенком. Понял, гад, что вся ответственность легла на него. И не отвертеться. Михай сосредоточенно рассматривал свой маникюр. На секунду показалось, что обойдется. Михай оторвал взгляд от ногтей и тихо сказал:
– Ты чего, Алик. Давай по-взрослому. Деньги-то большие, правда. И все эти понятийки можно засунуть в одно место. Вот в то, на котором Леонид Михайлович сидит. Скажи прямо, можешь за людей поручиться?
– Ну если по-взрослому… Поручиться-то я могу, говна вопрос. Только что с моего поручительства? У меня что, деньги такие есть? Два с половиной ярда. Все, что у меня есть, – это репутация да голова светлая. И та чего-то стоит, пока ее не оторвали. Так что и мочить меня в хреновом случае бессмысленно. Я, конечно, сделаю все, что от меня зависит. Обложусь бумажками, разобью сумму на транши. И уверен я в банкире почти на сто процентов. Но гарантии дать не могу. Просто потому, что не будут они исполнимы в любом случае. Так что вам решать, Леонид Михайлович.
Знал Алик, что не любит ЛМ, когда вопрос ставят ребром. А любит, когда все происходит плавно, весело и непринужденно, со смешочками и перемигиванием. Но по-другому сейчас было нельзя. Никак.
– Да-а-а, дилемма, – протяжно выдохнул ЛМ, прикусил губу и стал быстро качать головой, как болванчик на присоске в дешевых корейских автомобилях.
Алик вдруг представил, какая сумма стоит на кону. И не сумма – сама жизнь. Его будущее и будущее его детей зависело от решения этого человека. Либо сладкое безделье на райских островах, мулатки, багамский загар, гольф с инвестиционными банкирами и лучшие университеты для детей. Либо бесконечная серая мутота, головная боль по утрам и тяжелые мысли о поддержании пресловутого уровня жизни, будь он проклят. Сердце стучало, как УБЭП в железную дверь обнальной конторы. В голове будто туго натянули струну. Во рту пересохло. «Помолиться?» – тоскливо подумал он. Помолиться не удалось, свет в комнате померк, в темноте снова появилась яркая точка, она стала расширяться, и Алик увидел…
Маленькая, обшарпанная комнатка, перегороженная шкафом. За столом у электрической плитки сидит мужчина его, Алика, возраста, выгоревшие глаза, желтая сухая кожа, треснувшие мозоли на руках. Напротив него – женщина лет тридцати пяти. Она похожа на половую тряпку. Тряпка когда-то была красивым платьем, а теперь вот… За шкафом играются дети. Погодки. Девочке восемь, мальчику семь. Мальчик спрашивает:
– А сколько у тебя час стоит?
– Сто монет… и коробочку конфет.
– Это, это… с этим… с ка… с каналом?
– Все что хочешь, дорогой, – кокетливо отвечает девочка.
– Тогда на, – мальчик протягивает ей осыпавшийся фантик от карамельки. Девочка берет бумажку и радостно хлопает в ладоши.
– Ура! Здорово! Теперь куплю куколку, поесть и шоколадку. И будет у нас с куколкой Новый год.
Мальчик несколько секунд смотрит на сестру, потом бросается к ней и пытается вырвать фантик.
– Отдай, отдай, я тоже хочу шоколадку, я тоже хочу Новый год, отдай…
Дети начинают драться. Женщина смотрит на мужа, в ее глазах слезы.
– Ты слышал? Ты это слышал? Зачем мы приехали в эту страну? За какой такой хорошей жизнью? Это – хорошая жизнь? Ну чего молчишь?
– А что, дома было лучше? Там вообще стреляли.
– Ну и что, пускай стреляли, пускай убили бы. Но там моя девочка не играла в проститутку. Ну что ты молчишь? Что ты все время молчишь? Другие мужики как мужики, а ты только молчишь. Вон соседи наши и квартиру приличную сняли, и дочке шубку купили, а ты… молчишь.
Мужчина опускает голову, обхватывает ее руками и смотрит в стол.
– Скажи что-нибудь, сделай что-нибудь, я не могу больше так, – женщина срывается на крик. – Сделай! Ну хорошо, если так… если я мужик в нашей семье… Хорошо, я не допущу, чтобы дети играли в такие игры. Я сама на панель пойду, сейчас оденусь и пойду!
– Да кому ты нужна, – устало произносит мужчина. – В зеркало на себя посмотри.
Женщина на секунду замирает. Потом и вправду мельком глядит в зеркало. Лицо ее кривится, из глаз текут слезы.
– Мама, мамочка… все прошло, все сломалось. Почему? За что? Ма-ма-ч-к-а-ааа!
Мужчина зажимает уши ладонями, закрывает глаза и начинает молиться.
– Господи! Послушай меня. Я никогда тебе не молился, я в тебя даже не верил. А теперь молюсь, поэтому послушай меня, Господи. Я стараюсь, я очень стараюсь, Господи. Я работаю по шестнадцать часов… На стройке… и еще на одной стройке. Но они мне не платят, Господи. Господи, они обманывают все время, суки. Я учу этот гребаный птичий язык. Я выучил уже восемьсот слов. А это нелегко – учить слова, когда так хочется спать. Господи, дай мне поспать, пожалуйста… Нет, спать потом. Послушай, Господи, дай мне немного денег, я даже не у тебя прошу. Тебе не придется тратиться, Господи. Сделай так, чтоб эти суки выплатили мне долги. Они плохие люди, а я это заработал. Сделай так, Господи. И тогда я куплю жене платьице, дочке куклу, а сыну шоколадку, и все будет как раньше… Как раньше. Ну если я плохой – меня накажи, а детей-то за что и ее, дурочку несчастную. Не надо, Господи. Только не понимаю я, чем уж так плох. Я же врач от бога, от тебя, Господи. Так на родине говорили. Я же людям помогать хотел. Ни с кого копейки не взял. Всех лечил… потому что помогать… А жена говорит, что я дурак… поэтому мы нищие. А вокруг все такие хорошие. Господи, демократия у них, машины красивые и дома. Только не поможет никто, сам, говорят, виноват, и бьют еще иногда… молодые, и обманывают. Помоги мне, Господи! Дай немного денег, чуть-чуть, чтобы полегче… А то она правда на панель пойдет, и ее там тоже обманут, как меня. Здесь всех обманывают. Что ты молчишь, Господи! Если молчишь, то мы к тебе… мы сами к тебе придем. Уж лучше к тебе, чем жизнь такая. Это быстро, деткам будет не больно. Я им помогу, а потом сам, сам… Жди нас, Господи!
Мужчина открывает глаза и кладет руки на стол. Жена катается по ободранному линолеуму в истерике. Дети дерутся за шкафом. Мужчина видит на столе нож… робко трогает его, потом ласково гладит лезвие, потом берет в руки.
– Стой, стой, дурак! – закричал Алик и… вывалился в реальность туалетной комнаты шефа.
ЛМ все так же болванчиком быстро качал головой. Михай и юрист застыли в позе почтительного ожидания. Алику стало страшно.
«Это ведь есть, – подумал он. – Это ведь точно есть, я где-то слышал, читал или видел. Такое бывает. Может быть, даже сейчас, в эту секунду. А я? Багамы, мулатки, инвестиционные банкиры… Сердце стучит, жизнь решается. Как же так? Как жить-то дальше? Кто я? Кто все мы?»
Незаметно для себя Алик начал молиться.
«Господи, за что мне это? Я же просто хотел жить хорошо. Это разве преступление? Все хотят жить хорошо. И ЛМ, и Михай, все. Почему же я один это вижу? Зачем ты меня так, мордой в грязь. Я же живой, мне больно. Я просто человек. Я, когда маленький был, всех жалел. А мне говорили: «Ну а в Африке негры от голода умирают». А я и негров жалел. Не понимал я, почему их жалеть не нужно. А потом понял. А потом стало не жалко. Убили кого: «Ну а в Африке негры от голода умирают». Посадили: «Ну а в Африке негры от голода умирают». Самолет упал: «Ну а в Африке негры от голода умирают». А сейчас я сам это говорю дочке. Она мне: пап, дай денег, у подружки мать тяжело болеет. А я ей: «Ну а в Африке негры от голода умирают». Она не понимает пока, но скоро поймет. И будет говорить своим детям. А знаешь почему, Господи? Знаешь? Потому что тот, кто не понимает этой истины, тот не может жить в созданном тобой, да, тобой, Господи, мире. По крайней мере, не может жить хорошо. Умирают такие быстро и потомства не оставляют, как правило. Хотя бабушка мне говорила, что бог возле себя говна не держит. Не держишь ты говна возле себя? Понимаю, кому же захочется. Вот только кто мы здесь? Говно? Да, наверное, наверное – говно».
Внезапно ему стало так стыдно, как никогда до этого не бывало. И не отхлестать себя по щекам захотелось, а сгореть, исчезнуть, а лучше не рождаться вообще никогда.
«Да пошло оно все!» – решил Алик, набрал в легкие побольше воздуху и быстро, чтобы не передумать, выдал:
– Леонид Михайлович, а может, коллеги правы? Деньги огромные, давайте откажемся от греха подальше.
Михай и юрист одновременно поперхнулись. ЛМ перестал раскачиваться и удивленно посмотрел на него. Алик вдруг понял, что на эмоциях совершил страшную ошибку. Так бы ЛМ еще, может быть, и подумал, поколебался бы пару дней, а потом, накрутив себя, действительно послал на хер стремную сделку. Но когда инициатор схемы включает заднего, значит, надо делать. Значит, косорезит инициатор весьма умеренно. Значит, не сговорились доверенные люди и грызутся вполне прогнозируемо. И работать будут аккуратно, пылинки сдувая с острых углов. За страх и за совесть работать будут. И все под контролем, значит. Логика старого разводилы была очевидной.