Баблия. Книга о бабле и Боге
– Нет, только не это, не надо сейчас, – успел ужаснуться Алик, ожидая увидеть очередного молящегося.
Все было намного хуже. Шар еще увеличился, приблизился к Алику и засосал его в себя. Оказавшись внутри шара, Алик все понял. Вообще все. И про всех. И стал всем. Стал каждым человеком в отдельности и всеми людьми сразу. В одну секунду он переживал тысячи смертей, оргазмов, удуший, радостей, влюбленностей, печалей, сотни самоубийств, десятки озарений и много, очень много боли. Все это складывалось в один мощный, хрустальный аккорд. И он звучал: минорный и мажорный одновременно. Алик пульсировал. Миллионы раз за миг он то растворялся, умирал, исчезал в слепящем белом свете, то возникал вновь. Смерть была ужасна, но воскресение было невыносимо. Темнота – вспышка, темнота – вспышка, темнота – вспышка. И во время вспышки только две мысли: «Я только что умер» и «Я сейчас умру». Время исчезло, да его и не существовало никогда. Это люди придумали. Все правила, концепции, морали, формулы, законы – все придумали люди, и все оказалось ложью. Один только закон существовал. «НИЧТО НЕ ИСЧЕЗАЕТ В НИКУДА, НО ВСЕ БЕРЕТСЯ ИЗ НИОТКУДА». И не слово вначале было, а воля. И это была его, Алика, воля. В момент, когда он это понял, пульсация прекратилась. Темнота ушла, свет перестал быть слепящим, и Алик начал жить. Он снова состоял на 80 % из воды, кровь снова стала соленой, на теле снова росли волосы, а в голове жила неутолимая жажда денег и красивой жизни. Одно изменилось – теперь Алик ЗНАЛ. И знание это было столь невероятным, невозможным и пугающим, что он предпочел сойти с ума. И сошел. И ему стало легче.
Когда – он не помнил когда. Зачем – он не знал зачем. Как – не имел понятия как. Во всем еще предстояло разобраться. Но он, Алик, создал Вселенную. Не ту вселенную, где он жил, хитрил и крутился как уж на сковородке в холодной и дурной Москве. Другую, очень похожую, но все же другую Вселенную он создал. И была там планета, а на планете люди. И был он для людей этих богом. Это их молитвы он видел в последнее время. При этом Алик на сто процентов знал, что на земле он самый обычный человек. Ну, может, чуть похитрожопей большинства. А там – бог, и ему все подвластно.
«Бог, – мысленно хихикнул он. – Масштабно. О Наполеонах слыхал, Путиных в Кащенко вообще завались, а я бог. Ну-ну, посмотрим…»
Сквозь шар стали слышны чьи-то вопли. А потом и видно стало: человек стоял на коленях, закрывал лицо руками и пронзительно визжал.
– Прости, прости, хватит, пощади, хватит, прости меня!
Перед человеком вздымалась огромная стена, вроде иконостаса. Стена исчезала где-то в темной вышине и состояла из икон в тяжелых серебряных окладах. В центре каждой иконы мерцали выпуклые полусферы разных размеров. Все они излучали свет разной интенсивности. А в огромном зале было темно. Свет почему-то не хотел уходить от источников полусфер. Как будто звездное небо встало на дыбы перед маленьким и испуганным человечком. Красиво, но страшно было в этом зале.
– Чего он орет, мрачновато, конечно, но не настолько же, – озадачился Алик.
Ответ пришел мгновенно. Мужчина двадцати восьми лет. Зовут Антуан. Пришел в храм Великого Нечто. Чтобы помолиться всеблагому ЧТО-ТО-ТАМ ЕСТЬ о смерти ближнего своего. Антуан не был плохим парнем. Любил родителей, свою девушку, собирался жениться. Но жизнь поставила его в тяжелое положение. Работал он кем-то вроде главы департамента урегулирования убытков в крупной страховой компании. Зарабатывал, кстати, неплохо. А хотелось больше. Потому что женитьба на носу, ипотека впереди и родители старые. И вообще по местным понятиям хотеть больше – это не грех, а наоборот совсем, двигатель прогресса. Антуан решил заставить работать этот двигатель в режиме форсажа. И стал химичить что-то там с убытками и их урегулированием. А это по местным понятиям великое богохульство и нарушение святой заповеди свободной конкуренции: «НЕ УВЕРЕН В СВОЕЙ БЕЗНАКАЗАННОСТИ – НЕ ОБГОНЯЙ». Тех, кто нарушал эту заповедь, жестоко карала другая заповедь о правовом государстве: «КТО ПОЙМАН – ТОТ И ВОР». Кары небесные пришли в департамент Антуана в виде внутренней проверки и кислого въедливого старикана из центрального офиса. Старикан быстро раскопал немудреный шухер-махер и объявил несчастному молодому человеку, что завтра все доложит начальству. Оставив пребывать Антуана в состоянии ступора, старикан надел свой серый немодный плащ, вышел из офиса на оживленную улицу, где и попал благополучно под машину. В данный момент он завис между жизнью и смертью в реанимационном отделении больницы. А Антуан пришел в самый пафосный храм города, чтобы склонить сложившееся хрупкое равновесие в свою пользу. За смерть старого пердуна он обещал богу никогда больше не воровать, бросить курить, усыновить ребенка-инвалида и десять, максимум пятнадцать, процентов всех своих заработков отдавать на нужды храма.
Алик из любопытства решил посмотреть, что за человек этот старикан. О чем речь-то вообще идет? Старый пердун и вправду оказался вредным властолюбивым гадом.
«А чё, – задумался Алик, – столько всего доброго за жизнь никчемного ублюдка, нормальная тема, только пускай двадцать процентов отдает на храм».
И тут он окончательно понял, что сошел с ума. Причем изысканно так, сразу в двух измерениях. Во-первых, какой он, на хрен, бог, разве боги так рассуждают? А во-вторых, убивать человека за лишние пять процентов на храм, это ж как на деньгах подвинуться надо? Бред в бреду и бредом погоняет. Белая горячка в лучшем случае. Алик стал бить себя по щекам, жмурить глаза, кусать до крови губы. Не помогало ничего.
– Прости, Господи, грешен я. Не убивай. Пощади! – орал благим матом скорчившийся Антуан.
Алик понял, что орет он отнюдь не от раскаяния. Просто в его понимании одна из полусфер отделилась от иконы и бог сошел на землю, чтобы покарать грешника. И слепит его бог, и жжет, и выжжет скоро дотла. И по ветру развеет.
Алик вылез из светящегося шара, погасил его и подошел к валяющемуся парню. Надо было что-то говорить. Что-то величественное желательно, подобающее случаю и высокому статусу.
– Чего орешь, дебил, уши скоро лопнут, – раздраженно сказал он.
– АААААА, Господи, это ты, слава тебе, Господи, прости меня, раба твоего, пощади, Всемилостивый…
– Чего орешь, я сказал! Тише говори. Не бог я, понимаешь. Я это… как его… инопланетянин. Understand? Параллельные миры, гиперпереход, звездные войны, Star Trek и все такое. Понимаешь?
– Нет, – пришибленно ответил Антуан. – Не понимаю. Неисповедимы пути Господни. Непонятны простому смертному. Зачем ты меня испытываешь? Я, конечно, виноват, грешник я большой. Но пощади меня, прости, аааааа, пощаааади, Госсспоооди!
Парень опять впал в истерику и закричал еще громче.
– Да заткнись ты, истеричка чертова, тюфяк. Ладно, я сейчас тебе докажу… – Алик выпрямился, принял для контраста торжественную позу, развел руки в стороны и грозно изрек: – Да будет свет!
Зал осветился ровным неярким светом.
– Да будет дождь!
С потолка обрушился ливень.
– Да будет снег, – ошеломленно пробормотал он.
Завыла метель, и на полу выросли искрящиеся сугробы.
– Да будет, да будет… да не будет уже.
Все вернулось к исходному состоянию полумрака. «Так вот, значит, какие здесь правила. Не отвертишься… Ладно, посмотрим, кто кого».
– Господи, Господи, спасибо тебе, я знал, я верил, поэтому и пришел сюда. Прости меня. Ведь ты простишь. Ты же добрый?
– Я не добрый, Антуан, я справедливый. Но первое испытание ты прошел. Так что надежда есть.
– А что, будет и второе?
– Будет. Вот скажи мне, как ты узнал меня? Как понял, что я бог твой?
– Ну как же, Боже. Все как в книжках написано, огненный слепящий шар, жарко стало…
– Хорошо, а когда я вышел из шара? Я же как обычный человек выгляжу.
– Выглядишь, да, как обычный, но сразу понятно, что Бог, даже без чудес понятно.
– А сейчас понятно? – спросил Алик и одновременно про себя несколько раз повторил: «Я просто человек, я просто человек, я человек».
– Сейчас непонятно, но я все равно знаю. Это ты специально сделал, чтобы не видно было.
– Молодец, Антуан, умный. Говори, чего хочешь.
Антуан совсем собрался что-то сказать, но в последний момент остановился, часто задышал и расплакался:
– Гад я, Господи, сволочь. Не достоин я жить. И прощения не достоин. Убийца я корыстный. Если бы не ты… Поэтому об одном прошу: покарай меня, Господи. Убей, уничтожь, сожги. Молю тебя…
Антуан стал на колени, склонил голову и замолчал.
– Прощен, – хрипло сказал Алик, подошел к парню поднял его с колен и обнял. Глупый мальчишка прижался к нему, как к мамке, и, горько всхлипывая, заплакал. У Алика подкатил ком к горлу.
– Ладно, хватит, хватит уже, расплакался, как маленький, возьми себя в руки. Слушай меня внимательно. Воровать больше не будешь, ребенка усыновишь, как обещал, а деньги… отдавай сколько можешь, только не на храм, а детям больным. Медицина у вас, небось, платная?
– Плат-на-я, – шмыгая носом, ответил Антуан.
– Ну вот видишь. И не бойся ничего, я тебе помогу. И старик жив останется, не волнуйся.
– Господи, спасибо тебе, недостоин я милости твоей, но я отслужу, я изменюсь, я уже изменился, понял я все. Спасибо, Господи. – Парень опять бухнулся на колени, нагнулся и стал целовать дизайнерские ботинки Алика из страусиной кожи.
Ботинки отличные, спору нет, но не до такой же степени. Это было уже слишком.
– Ты это, хорош, друг, хватит. И вообще, услуга за услугу. Встань, послушай, что скажу.
Антуан тут же вскочил и уставился на Алика.
– Давай договоримся, мы просто друзья. Не надо всего этого – Господи, Боже Всемилостивый и так далее. Называй меня просто… ну, к примеру, Алик. Давай посидим, выпьем, поболтаем, расскажешь мне о том, как вы тут живете, а то я давненько к вам не заглядывал, отстал чуток от трендов последних. Дела были в соседней галактике.
– Хорошо, Господи, как скажешь.
– Какой, на хрен, Господи, мы о чем договорились?
– Хорошо… – Антуан запнулся и с трудом произнес: – Алик.
– Вот и отлично. Есть у вас приличные места в городишке, где посидеть можно спокойно, выпить, расслабиться?..
– Самое лучшее – это бар «Ванильные небеса». Я там не был, там только богатенькие тусят. Да и попасть трудно. Фейс-контроль жесткий.
– Фейс-контроль, говоришь? – усмехнулся Алик. – Ну, я же все-таки бог, как-никак. Фейс-контроль, конечно, дело серьезное. Но сладим как нибудь…
Антуан не выдержал и засмеялся. Досмеивался он за лучшим столиком бара «Ванильные небеса», на сто сороковом этаже самого высокого в городе небоскреба. Обычно подобные пафосно гламурные места не признают полутонов. То есть бывают либо черными, либо белыми. В этом, видимо, очень толерантном мире бар походил на шахматы. Белые столы стояли на черном полу, сверху над ними нависали монструозные люстры из черного хрусталя. Стены, естественно, были стеклянными, а вид – захватывающим. Почти фиолетовое, с легкой рыжиной, солнце опускалось в зеленоватое, с проседью волн, море. И солнце и море преломлялись в стеклянных призмах небоскребов. Лучи отскакивали от темных зеркальных стен и падали вниз, на изумрудные лужайки. Между лужайками петляли узкие, почти средневековые улочки, сливающиеся в просторные площади с дворцами из желтого камня. Коктейль «Антанта»: треть Нью-Йорка, треть Праги, четверть Кембриджа и совсем немного Багамских островов.
– И они еще о чем-то переживают, – удивился Алик, – воруют, суетятся. Жили бы, дураки, спокойно. Наслаждались бы all inclusive пейзажем.
Антуан наслаждаться пейзажем явно не мог. Молился шепотом неразборчиво, кусал ногти, трепетал.
– Хватит трястись, раздражаешь! – прикрикнул Алик и одарил его взглядом гневливого еврейского бога с картин итальянских мастеров. Мама Алика так на него в детстве смотрела, когда он шалил. Не помогло. Тогда попробовал лаской. Улыбнулся нежно. Сказал:
– Парень, расслабься, тебе нужно выпить. Закажи чего-нибудь. И на мою долю возьми.
– Да-да, конечно. Официант!
Подошел официант в черно-белом костюме. Правая сторона черная, левая белая, лицо раскрашено наоборот.
– Принесите нам, пожалуйста, виски беспохмельного, самого лучшего.
– Другого не держим, господа, – презрительно сказал официант. – Это вам не забегаловка для миниумов.
Антуан покраснел. У Алика появилось много новых вопросов. Но сначала надо было разобраться с хамоватым халдеем.
– Пошел вон, урод, а то в жабу превращу, черно-белую.
Официант приготовился возмутиться, даже открыл рот, но неожиданно сказал: «Ква-а-а-а», встал на четвереньки и запрыгал в сторону барной стойки.
– Беспохмельное виски – это то, о чем я подумал?
– Ну да, виски, от которого не бывает похмелья.
– Я создал рай, – обалдел Алик. – Лучше, чем мусульманский. Семьдесят гурий – на фиг нужно, хлопотно слишком. А беспохмельное виски – это реально круто. Может, я и в правду умер и попал в свой собственный персональный Эдем? А чё, мне здесь все нравится, я здесь бог. И виски беспохмельное опять же. Надо проверить.
– А скажи мне, Антуан, будь добр. Кто такие миниумы?
– Это такие люди, такие… – замялся Антуан, – с менее чем одной десятой голоса.
– Какого голоса?
– Ну, на выборах. Муниципальных там, парламентских.
– А почему у них так мало голоса?
– Как это объяснить-то, Господи, – совсем растерялся Антуан. – Ой, прости, Алик. Это люди такие… экзамен они завалили на интеллект. Образование у них слабое, воспитание… Денег поэтому немного.
– Быдло?
– Что ты, нельзя так у нас говорить, – испугался парень. – В смысле, тебе можно, конечно, а нам нельзя, штрафы большие, до года нерукожата дать могут.
На рай это было непохоже. Какие штрафы в раю? И еще нерукожат… Неизвестные термины множились быстро. Алик за ними не поспевал. Очень кстати, на цыпочках, стараясь быть незаметным, подошел черно-белый офицант и поставил на стол большие стаканы с виски.
– Выпьем, Антуан, за человека. Может, и не стоит, но все равно выпьем. Это я тебе как бог говорю.
– Спасибо тебе, Го… Алик. Спасибо, что ты есть.
Виски потрясало и душу, и тело. Лучше Алик в жизни ничего не пил. Или при жизни? На этот вопрос стоило найти ответ. Или умер, или сошел с ума, третьего варианта не просматривалось.
– А теперь, Антуан, спокойно и подробно расскажи мне, как у вас здесь все устроено. Я, конечно, и так знаю, но мне интересна твоя версия. Так что говори.
И Антуан заговорил…
Страна, в которой он жил, называлась Либеркиберия. По сути, это была единственная страна на планете. Только на севере и на юге оставались еще разрозненные племена и квазигосударства Сырьесранцев. Они вели между собой непрекращающиеся, умеренно кровавые АИБ войны. АИБ, потому что главный вопрос войны заключался в том, кто же все-таки будет сидеть на трубе А, И или Б. Сырьесранцы поставляли Либеркиберии природные ресурсы, на что и бухали, и жили, и воевали. Идеологией их было Право Срания в различных вариациях. Южные сырьесранцы отстаивали свое право срать на северных, а северные, соответственно, наоборот. Обе ветви Права Срания сходились только в одном – святом праве и почетной обязанности поднасрать ненавистной Либеркиберии. Парадоксально, но при этом главной мечтой сырьесранцев было свалить в тысячи раз обосранную страну. Богатые отправляли туда своих детей учиться, а бедные пытались проникнуть в качестве гастарбайтеров. Из-за иммиграции, войн и антисанитарных условий жизни поголовье сырьесранцев катастрофически сокращалось, и дело шло к тому, что лет через сто они должны были исчезнуть окончательно.
Ученые-обществоведы определяли политический строй Либеркиберии как постиндустриальную киберлиберкратуру, основанную на интеллектуальной баблодиктократии. Население делилось на три категории: миниумы, среднеклассики и пробабленная элита. Антуан, например, был типичным среднеклассиком, но в будущем мог стать и пробабленным. Для этого было необходимо много и тяжело трудиться, повышать свой интеллектуальный и культурный уровень или просто украсть кучу денег и не попасться. Можно выиграть в лотерею или удачно жениться. В общем, способов имелась куча. Современная либеркиберийская мечта состояла в том, чтобы родиться в семье миниумов, а лучше сиротой. Хлебнуть в детстве изрядно дерьма, проявить блестящие способности в школе, поступить в хороший университет, придумать или украсть какую-нибудь супер-кибер-приблуду, развести под этим соусом окружающих среднеклассиков и пробабленных на деньги, выйти на IPO и остаться там навсегда.
Даже правосудие для всех было разным. Исследования местных ученых позволили выяснить, что на миниумов действуют только физические наказания. Поэтому их пороли. За мелкие нарушения, типа две сплошные или неуплата налогов, полагалось от двух до сорока ударов палкой по жопе. За убийство – публичное отрывание яиц с последующим расстрелом. В промежутке – различные сроки каторги. Местное быдло крепко держали в ежовых рукавицах. Среднеклассиков не били. Основными видами принуждения являлись штрафы, различные сроки нерукожата, конфискация имущества и низвержение в миниумы. Нерукожат хоть и давали за мелкие преступления, но наказанием это было страшным. Работу не найдешь, соседи не разговаривают, друзья отворачиваются. Остается только пахать на нескольких черных работах, чтобы окончательно не рухнуть в миниумы. Пробабленную элиту наказывали исключительно штрафами. Либеркиберийские социоматематики блестяще доказали теорему Сингулярности Правосудия. Теорема звучала так: «ПРИ ПРЕВЫШЕНИИ ПОРОГОВОГО ЗНАЧЕНИЯ БАБЛА У ИНДИВИДУУМА ПРАВОСУДИЕ СЖИМАЕТСЯ В ТОЧКУ СИНГУЛЯРНОСТИ И СТАНОВИТСЯ НЕВОЗМОЖНЫМ В ПРИНЦИПЕ. ВОЗМОЖЕН ТОЛЬКО ОТКУП». За доказанное убийство без отягчающих элита наказывалась на полбабла. Если оставшееся количество денег превышало пороговое значение, пробабленные продолжали жить своей обычной сладкой жизнью. Зато, если денег не хватало, они тут же опускались в среднеклассики. Там им сразу впендюривали пару лет нерукожата и громадный штраф. Было несколько случаев, когда бывшие пробабленные скатывались аж до самых миниумов и их пороли на центральной площади города. Такие перфомансы очень любило транслировать в прямом эфире местное телевидение. Низшие классы это зрелище вдохновляло и доказывало, что справедливость существует, а пробабленных заставляло задуматься о том, что зарываться все же не стоит. Как ни странно, система работала. Все чего-то боялись, все к чему-то стремились. Поэтому вели себя более-менее прилично. Намного приличнее, чем в известных Алику земных условиях.
Главным событием в жизни либеркиберийцев был выпускной экзамен в школе. Он же экзамен на аттестат гражданской зрелости. Сдавать приходилось Литературу, Историю, Математику, нечто вроде IQ-теста и практическую Толерантность. Последний экзамен был самый экстремальный. Типичный билет содержал задания вроде: поцеловать пидораса в губы, искупаться в бассейне с явно ссущими туда неграми, приласкать инвалида и так далее. По результатам экзаменов либеркибериец получал право голосовать, поступал или не поступал в университет и определялся либо в миниумы, либо в среднеклассики. В элиту сразу после школы не попадал никто. Если баллов до среднеклассиков не хватало, родители выпускника могли заплатить огромную сумму налога на тупость, и чадо все-таки включали в заветную категорию. Этим как бы подчеркивалась архиважная роль денег в общественной жизни. Понятно, что дети пробабленных миниумами почти не становились, а в среде среднеклассиков со временем укоренилась устойчивая идиома – отложить деньги на тупость. Избирательное право после экзамена обретали все. Но у каждого имелся свой поправочный коэффициент. У миниумов не могло быть больше одной десятой голоса. Среднеклассики имели на каждого примерно по одному полноценному голосу (до трех голосов максимум). Потолок голосов пробабленной элиты ограничивался сотней на человека. Антуан, например, имел 0,8 голоса. Если бы он владел недвижимостью и был женат, стало бы 0,9. Каждый несовершеннолетний ребенок прибавлял по одной десятой голоса. А каждая сотня тысяч баблайков на счету – по полторы десятых. Баблайками местные деньги назывались благодаря круто развившимся интернет-технологиям и становому закону местной жизни: НРАВИТСЯ – ПЛАТИ. Так что когда в здешнем Facebook ставили лайк, это означало не просто знак симпатии, это означало реальные бабки. Голосовали, кстати, тоже баблайками. Лозунг всех без исключения избирательных кампаний звучал так: «Думай головой, решай сердцем, голосуй баблайком». Это снова подчеркивало важнейшее место баблайков в жизни людей. Демократия в Либеркиберии процветала. Раз в три года выбирался Верховный Манагер и сто формуляторов в странное подобие парламента. Формуляторы не голосовали за законы, а формулировали их. Голосовали избиратели по Интернету, и, конечно же, баблайками. Коррупция в высших эшелонах власти не наблюдалась. И Верховный Манагер и формуляторы были очень богатыми людьми. Причем на совершенно законных основаниях. Избиратели голосовали баблайками прямо на счета виртуальных кошельков кандидатов. Победитель кампании в качестве бонуса забирал все баблайки поверженных соперников. Таким же образом выбирались власти провинций, судьи и шерифы. Чем больше голосов имел гражданин, тем больше баблайков тратил на различные выборы и голосования. А чтобы гражданин имел много голосов, ему снова нужны были баблайки. Колесо крутилось исправно, белки старались бежать быстро.
Статус человека пересматривался ежегодно в соответствии с вновь открывшимися обстоятельствами (количество детей, собственности, баблайков и т. д.). Раз в десять лет экзамены повторялись. Даже статус миниума не являлся приговором. Тупой, но честный и неагрессивный трудяга лет за десять безупречного поведения и самоотверженной работы говночистом вполне мог заслужить звание старшего говночиста и звание среднеклассика в придачу. Хотя тяжелее всего как раз среднеклассикам и жилось. Давило их с двух сторон. С одной стороны, очень страшно опуститься в миниумы и получать по жопе палкой даже за самые невинные шалости. С другой – очень завистно смотреть на беззаботную жизнь пробабленной элиты. Среднеклассиков подкашивал подпольный алкоголизм, скрытые депрессии и необходимость откладывать деньги на гипотетическую тупость отпрысков, старость и болезни. Многие не выдерживали и почти добровольно уходили в миниумы. Таких называли минидауны и палкой били не сильно. Жалели. У пробабленных имелись свои проблемы. Чтобы элита не застаивалась, существовал закон о росте капитала. Согласно ему, капитал должен расти темпами, значительно превышающими рост экономики. Если не получалось, то в ход шли огромные штрафы. Три-четыре неудачных года – и баблайков на счетах становилось меньше порога пробабленности, тогда добро пожаловать в среднеклассики снова. Ротация в элите была, конечно, меньше, чем в других категориях, но все-таки была. В целом общество выглядело достаточно гармоничным. Никто не голодал, все жили достаточно неплохо. Даже миниумы. Кто хотел работал, кто не хотел, получал палкой по заднице и имел низкий социальный статус. Интеллект ценился, движуха была бодрой. Коррупция низкой, законопослушание высоким, но не чрезмерным, чтобы не убить инициативу. В итоге выходил циничный такой хардкор Рай, умело спекулирующий на несовершенствах человека во имя всеобщего достатка и прогресса.
Алик на секунду закрыл глаза и отчетливо понял, что так оно все здесь и есть. Оставалось выяснить лишь один вопрос.
– Хорошо говоришь, друг, – задумчиво произнес он. – Может пророка из тебя сделать? Будешь глаголом жечь сердца людей.
– Я не хочу… жечь, – заволновался Антуан.
– Да ладно, не ссы, глаголом – не паяльником. За это не сажают. Не напрягайся, пошутил я. Юмор у меня такой… божественный. Скажи-ка мне лучше, как вы меня тут почитаете. Все ли верят? А если не все, то во что верят остальные? Есть ли у вас свобода совести? Про совесть, заметь, не спрашиваю, и так все ясно.
– Я не знаю, Господи… В смысле, Алик. С теологией у меня всегда проблемы были. Не все помню.
– Ты давай не менжуйся. Рассказывай. Если что, я вдохновлю.
– Странно мне тебе рассказывать о том, как все было.
– Неисповедимы пути мои, сын мой. Повелеваю, говори.
Антуан преобразился, лицо его побледнело, глаза зажглись, уста разверзлись.
– Ну чистый пророк, – удивился Алик. – А впрочем, я же сам приказал. Ничего, так слушать даже веселее.
– Слушай меня, Господи, ибо твоими словами говорю, твоими глазами вижу и духом твоим живу, – начал высокопарно Антуан. – Когда-то, очень давно не знали люди Бога. И были они все сырьесранцами. И жили согласно Праву Срания. И срали они друг на друга. И был человек человеку жопою. Кто сильнее был, тот и прав. А мозги ценились только обезьяньи и то лишь в охлажденном виде, засахаренные. Но сжалилось Великое Нечто над тварями неразумными и явило себя вождю сырьесранцев Аларму Великому. Аларм, как и все сырьесранцы, был жестокой и тупой скотиной. А поскольку он был вождь, то самой жестокой и тупой. От остальных вождей он отличался тем, что очень любил спорт, а конкретно нечто вроде футбола. Только играл он не мячом, а головами неудачливых претендентов на власть. Однажды, отрубив очередную башку конкурента, он собрал вокруг себя самых преданных головорезов и устроил соревнование: кто больше всех прочеканит башку левой ногой. Начал Аларм первым, девяносто девять раз подкинул он башку, не давая упасть ей на землю, а на сотой башка запылала белым пламенем и заговорила человеческим голосом.