Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры

– Ах ты моя пусенька! Будь здорова, Алла Борисовна! А где у нас Филенька? Иди посмотри, где у нас Филенька.

Рыжая морда не спеша удалилась в сторону спальни. Тетка снова захрустела конфетой. Инга отхлебнула чаю и глубоко вздохнула.

– Ну? – Тетка вопросительно зыркнула, часы из любопытства притихли.

– Тетя Марта! Вы когда-нибудь видели этот альбом?

Тетушка подняла альбом и поднесла к самому носу.

– Студенческий? Да я его делать помогала! Честно тебе скажу, не мастер твоя мама по альбомам. Вот я в былые времена…

– Тетя, – перебила ее Инга. – А вы не замечали в нем чего-то особенного? Необычного?

– Петька Веселухин… ох, шебутной был парень, за мной ухлестывал, – хохотнула тетка, рассматривая фото. – Сейчас-то небось тоже тот еще старикан – не подарок.

Она листала страницы и дошла до того самого разворота, с красным бархатным кружочком.

– О, деточка, ты знаешь, что это за фотография? На ней есть ты, вот тут, у Наденьки в животе. – Тетка погладила пальцем красный кружок, закатила глаза, принялась раскачиваться в кресле взад-вперед и тихонько что-то замурчала про себя.

Инга вцепилась в подлокотники и замерла. Тиканье часов болезненно отдавалось в висках. Сердце в нетерпении сжалось. Была ли надежда ненапрасной? Или ей пора начать принимать успокоительное? Ей кажется, или в теткином бурчании можно узнать «Let it be»? Кристофоро Коломбо, у старой грымзы никогда не было слуха! Она тоже видит? Или придуривается? Но если она видит и слышит то же самое, и если это не семейная психическая болезнь, тогда…

– Ку-ку! Ку-ку! – хрипло завопила кукушка из часов.

Тетка вздрогнула и захлопнула альбом.

– Вы это видели? – Инга вскочила и уселась на корточки рядом с ней. – Вы видели лес, и маму, и слышали, как она поет?

– Деточка, зачем ты пришла?

– Что вы об этом знаете? Обо всей этой чертовщине? Что это все значит?

– Этот альбом не такой уж плохой, как я думала раньше. Пожалуй, мне даже нравится.

– Тетя! – взмолилась Инга. – Мне очень нужно знать! Пожалуйста, объясните, в чем тут дело? Как эта штука вообще работает?

Тетка поджала губы.

– Обещай мне, что бросишь своего хмыря и найдешь кого-нибудь стоящего.

– Обещаю. Честное пио… честное слово, в общем. – Она бы сейчас пообещала сменить пол и усыновить всех теткиных котов, только бы узнать хоть что-то.

Тетка наклонилась над Ингой, дыхнула старческой усталостью и приторными духами, шепнула едва слышно, непохоже на себя:

– Верь тому, что ты чувствуешь.

Теткино шумное дыхание свистело над ухом. Инга боролась сразу с несколькими желаниями – схватить эту раскрашенную корову за грудки и вытрясти из нее все, что она знает, возмутиться, умолять, угрожать, требовать. Надо заставить тетку рассказывать, говорить… но как? Проще научить черепаху звонить по телефону. До чертиков разбирает любопытство – как работает альбом? Можно ли «войти» в другие картинки? Можно ли сделать нечто подобное самой? Но это все сейчас неважно, можно выяснить потом, как – она придумает. Сейчас есть только один вопрос, который мучает ее по-настоящему.

– Тетя Марта, как мне найти родителей? Вы можете мне помочь? Помогите мне, я вас очень прошу! Я сделаю все, что вы захотите!

– Деточка, у тебя есть голова и руки. Это все, что тебе нужно.

– Тетя! О таких вещах нигде не пишут, и журнал «Оживим воспоминания» никто не выпускает! Я перерыла весь Интернет, никто и нигде не рассказывает ничего подобного. Ну и чем мне тут голова поможет?

– Ты чего на меня орешь? – спокойным тоном сказала тетка. – Иди-ка лучше, вскипяти для старой мымры еще чайку.

Инга всплеснула руками, подхватила поднос и вышла из комнаты, нарочно громко топая. На кухоньке было тесно, но относительно чисто. Инга отвернула ржавый кран, сполоснула чайник и начала машинально оттирать пятна. Взгляд упал на верхнюю полочку на стене напротив, уставленную рядом потрепанных книг. Она налила в чайник воды, поставила на плиту и принялась разглядывать корешки. Кулинарные книги, старые, еще пятидесятых годов. Сборники рецептов, блюда на каждый день, маринады, соусы, ого, даже коктейли! Инга потянула книжку с коктейлями, из нее выпала пожелтевшая картонка, к которой приклеились несколько листочков бумаги. С фотографии посредине карточки улыбалась миловидная темноглазая девушка с маленькой родинкой в уголке рта. Прямо к фото были прикреплены две розы – одна красная, картонная, другая белая, тряпичная, с жемчужинками. Треть картонки занимала обертка от шоколада «Экстра» фабрики «Красный Октябрь». Еще Инга обнаружила на карточке листок из старого календаря, нотный лист, кусок какой-то выкройки и вырванную из блокнота страницу со стихотворением. Она перевернула открытку. На задней стороне в бумажной рамочке аккуратным почерком было выведено:

Роза вянет от мороза,Роза вянет от тепла,А моя подружка РозаНе завянет никогда!

В карточке было что-то, удивительно похожее на альбом. То ли стиль оформления, то ли запах старой бумаги, то ли что-то, чему нельзя было дать объяснения. Инга пощупала картонку, погладила пальцем розочку, понюхала обертку. Пожала плечами и положила карточку обратно в «Коктейли». Подумала немного, вытащила ее обратно, аккуратно согнула пополам и засунула в задний карман джинсов. Что за идиотизм такой, тетке определенно есть что рассказать, а она уперлась, вот ведь старая ослица! И отказывается понять, как это важно. Ну и как ее переубедить? Что теперь, правда утюгом пытать? Впрочем, если жизнь родителей будет зависеть от этого… кстати, а чем это пахнет? О Боже! Она помчалась обратно в комнату и завизжала, едва заглянув внутрь. Альбом полыхал синим пламенем! На столике лежала зажигалка, рядом стоял флакончик бензина. Тетки в комнате не было. Инга схватила салфетку с комода и накинула на альбом. Пламя быстро утихло, по комнате пополз удушливый запах гари.

– Ты что это делаешь, курва! Это же подарок моей покойной бабушки! Твоей прабабки, между прочим! – прогремело сзади.

– Да вы!.. – Инга кипела от возмущения, чувствовала, что вот-вот взорвется. – Да вы же специально его подожгли!

– Хо, – тетка уперла руки в бока, точь-в-точь как это делала сама Инга.

– Вы… ты… да ты и есть настоящая старая мымра! – выпалила она.

– Хо! Я и не отказываюсь.

– Спалить последнюю весточку, последний шанс, последнюю зацепку! Вместо того чтобы помочь!

Инга выругалась. В некоторых обстоятельствах филологи умеют выражаться ярче сантехников, и это был как раз тот случай. Инга гладила почерневший альбом, едва сдерживая слезы. Несколько последних страниц сгорели безвозвратно. Драгоценные развороты с бархатными кружочками обуглились по краям. Кристофоро Коломбо, да что же это такое делается! Как она могла, чужую вещь! Так бесцеремонно! В глубине живота стало нестерпимо горячо, рвался изнутри огонь, будто ему хотелось сцепиться в схватке с тем пламенем, что поглотило бумагу, вернуть страницы, восстановить их, до самой последней черточки, защитить, сделать неуязвимыми. Но это невозможно, все потеряно, вот так, в один миг. Дура! Зачем она вообще пришла! Знала же, что все равно ничего не выйдет! Жар внутри стал невыносимым, он искал выхода, Инга задыхалась, как в дыму, перед глазами все плыло.

– Аааааааа! Вот тебе! – Она схватила с комода фарфоровую статуэтку и со всей силы швырнула об пол.

Осколки разлетелись по комнате. Коты дружно зашипели из углов и подняли хвосты, ходики в ужасе перестали тикать. Дым таял, утекал к потолку, и у Инги перед глазами постепенно прояснялось. Она обняла обгоревший альбом и зашагала прочь, из комнаты, из квартиры, подальше от тетки, подальше от своих мыслей, подальше от того, чего она никогда раньше не делала. Это было так на нее непохоже – всегда такую уверенную, спокойную, напористую. Как она могла! Инга, которая всегда гордилась, что не поддается на провокации, что способна трезво соображать в любой ситуации, что проще подбить танк из детской хлопушки, чем вывести ее из себя. И тут вдруг так потерять самообладание, повести себя как базарная баба, обыкновенная истеричка, капризный ребенок! Нет, все-таки тетка кого угодно доведет до ручки. Ничего удивительного, что с ней способны жить только коты. Ну и черт с ней, все равно все шансы разговорить ее теперь потеряны. Инга изо всех сил хлопнула входной дверью. Но дверь тут же приоткрылась вновь.

– Деточка, – окликнула ее тетка. – Я так за тебя рада, моя лапушка.

Инга удивленно обернулась.

– Возьми, – тетка протягивала конверт и улыбалась, подозрительно довольная.

В другой раз Инга бы гордо развернулась и ушла. Но не сейчас. На конверте маминым почерком был выведен теткин адрес, стоял французский штамп, и в глаза сразу бросалась дата – двадцать пятое мая.

– Откуда это… – начала было Инга.

– Все-все, мне пора голубей кормить, – замахала руками тетка и захлопнула дверь.

Сколько Инга ни звонила в дверь, на этот раз никто не открывал. Только противный кошачий голос пронзительно мяукал из-за двери. Она уселась на подоконнике и дрожащими руками открыла конверт. «Мамма миа», – сказал бы сейчас на ее месте отец.

* * *

Утро в офисе напоминало последнюю репетицию оркестра, когда каждый музыкант настраивает инструмент на свой лад. Ванда перед началом рабочего дня покрывала длинные ногти десятым слоем лака и подтачивала их пилочкой, будто планировала вцепиться кому-нибудь в спину. Обычно у Софьи мурашки по коже бежали, когда она видела эту картину, но сегодня она ничего такого не чувствовала, только кружилась, плыла голова. Фанис крутился вокруг Ванды, пересказывал содержание вчерашнего сериала не хуже заправской бабуси на скамейке у подъезда, а иногда разминал ей плечи широкими ладонями и между делом отвешивал неумелые комплименты. Софья закрывала глаза, и ей представлялось, как возле барракуды суетится рыба-прилипала, надеется, бедолага, что однажды она превратит его в настоящего хищника.

Как только Софья пришла на работу, она сразу же достала и поставила на стол открытку, долго смотрела на нее, считала минуты до оперативки и потихоньку пьянела, как от шампанского. Когда осталось десять минут, она открыла маленькое окошко под потолком и с шумом втянула холодный воздух. Но ее все равно качало в глубине невидимых волн, хотелось танцевать и хихикать, мир вокруг покрылся сюрреалистической паутинкой сновидения, в котором растаяла привычная защитная скорлупа. Когда сознание выныривало на краткий миг на поверхность, она отдавала себе отчет, что это просто истерика, хорошо бы, если кто-то дал бы ей пощечину, привел в чувство. Но никому не было до нее дела.

Комнату для совещаний уже заполнили снизу доверху суета и оживление. Легли на стол ежедневники, мягкие, пухлые, в дорогих кожаных переплетах, и кто-то уже рисовал под жирной датой на полосатой странице смешную рожицу, не дождавшись начала совещания. Унылая увертюра, открывающая начало рабочей недели, начиналась как обычно. Странно, но на оперативках ни изворотливые оправдания, ни фальшивые комплименты не вызывали у Софьи бурного отторжения или тошноты, слишком они были формальными, карикатурными, чтобы принимать их всерьез. Только привычный холодок бежал по кончикам пальцев так часто, что превращался в ледяную реку, и стыли кости.

Шалтай-Болтай уже устроился во главе стола, просматривал бумаги, улыбался и поглядывал поверх очков, наблюдая, как рассаживаются остальные. Весь круглый, мягкий, уютный, всегда с улыбкой на лице и по-отечески доброжелательный, он скорее подошел бы на роль директора школы или пионерлагеря, чем руководителя большой коммерческой организации. По правую руку разместился первый зам, Альберт Фарисеевич. Софье он представлялся шаманом при вожде племени. Никто толком не знает, что именно он делает, кроме танцев с бубном вокруг вождя, но все догадываются, что ни одно решение в организации без него не принимается, даже если это вопрос покупки туалетной бумаги.

Последним ворвался, как всегда на взводе, будто его подняли по боевой тревоге, краснолицый Пчелкин и шлепнулся в кресло. Тимофей много лет увлеченно работал над идеальной методикой организации процесса работы, он мечтал свести к минимуму человеческий фактор.

– У каждого из вас будет простой и понятный список задач. Вам не нужно будет думать, вы ничего не забудете и не сможете ничего перепутать, – произнеся это, он многозначительно поднимал вверх указательный палец.

Взлохмаченный и часто небритый, с красными, воспаленными глазами, остервенело влюбленный в работу, будь он лет на двадцать старше, Пчелкин прекрасно подошел бы на роль сумасшедшего профессора в комиксе. Своим примером он доказывал справедливость поговорки «Все болезни от нервов» – здоровым застать его было трудно. Прыщи и дерматит переходили в конъюнктивит, конъюнктивит – в гайморит, а тот – еще в какой-нибудь геморрой. Вот и сегодня он потирал набухший прыщ на подбородке.

– Ну что, начнем? – спросил Шалтай-Болтай. – С повесткой дня все уже ознакомились?

– Можно сначала один срочный вопрос? – перебил его Пчелкин. – Я думаю, уже у всех наболело.

– Хорошо, выслушаем Тимофея.

– Отдел выпуска опять срывает план. У заказчика терпение скоро кончится. Я считаю, что все проблемы из-за нового начальника. Цветкова гораздо лучше справлялась с этой работой, по крайней мере, таких серьезных отставаний от графика не было. Я пригласил ее на совещание, правда, она что-то задерживается.

Софье стало смешно. А чего они, интересно, ожидали от продавщицы воздушных шариков? Что она им упакует документацию в бумагу с полосатыми мишками, и заказчик сразу простит все недоработки? Она представила себе папки в праздничной розовой упаковке, перевязанные пышными блестящими бантами, и едва сдержалась, чтобы не хихикнуть.

– Мы ведь уже говорили на эту тему. – Шалтай-Болтай оставался непреклонен в своем мнении. – Человеку нужно время освоиться, включиться в процесс. Я приму решение после окончания испытательного срока, и точка, это не обсуждается.

– Тогда я за сроки сдачи не отвечаю, – пожал плечами Пчелкин.

– Хорошо, – кивнул директор. – Давайте пригласим сейчас Цветкову, обсудим вместе самое срочное, пусть она поможет Софье Павловне.

Он нажал кнопку на телефоне и попросил:

– Леночка, позовите к нам, пожалуйста, Цветкову.

– Сейчас, – отозвался голос в динамике.

Софья ущипнула себя под столом за ногу. Надо собраться, сконцентрироваться, временно стать логической машинкой, маленьким компьютером. Сейчас все эти начальники будут рассказывать, что им нужно, надо запоминать и записывать. Вокруг шумели голоса, обсуждали какие-то проблемы, а Софья пыталась отыскать в себе строгое логическое начало, то место в плывущей по волнам голове, где есть специальные полочки для раскладывания информации. Она уже почти нащупала их внутри себя, ощутила шероховатую поверхность темного дерева, когда дверь приоткрылась и появилась Ванда. Софья сжалась в комочек, внутренне напряглась и принялась уговаривать себя потерпеть, как в кресле у стоматолога. Ведь это совсем недолго, ну сколько может длиться совещание – час, максимум два, она как-нибудь переживет.

Но едва Ванда вошла, как Софья сразу почувствовала: что-то не так. Обычно совещания с приходом Ванды приобретали новый оттенок – гламурно-красный, лоснящийся. Мужчины втягивали круглые животики и приглаживали лысины, женщины отвлекались от сути вопросов и бросали косые взгляды. Она врывалась с бодрым приветствием, и после этого ни на минуточку нельзя было забыть о ее присутствии, как дети не могут вести себя естественно, если где-то в уголке, пусть даже и молча, сидит воспитательница. На этот раз она вошла тихо и незаметно, ни с кем не поздоровалась, и, что уж совсем было на нее не похоже – прядь волос выбилась из прически, игриво болталась у виска. Воротник блузки съехал набок, под ним приоткрылась взгляду кружевная розовая лямка от лифчика.

– Ты чего сразу не пришла? – прошипел Пчелкин.

Ванда вздрогнула и так же шепотом ответила:

– Я забыла.

Тимофей покачал головой. Ванда села рядом с Софьей и даже не посмотрела на нее. Софья готова была встретить атаку, но, к своему удивлению, ничего не почувствовала. Однажды в кино она видела, как в тюрьме мыли заключенных – голых и беззащитных, мощной струей воды, от которой негде было спрятаться. К чему-то подобному она была сейчас готова, но от Ванды не исходило привычного напора. Она вздохнула с облегчением, и по животу растеклось мягкой волной приятное тепло. И разом голова встала на место, и логические полочки наконец-то ясно нащупались. Софья раскрыла блокнот и приготовилась записывать.

– Ну, с повесткой дня разобрались. Прошу остаться тех, у кого проблемы с отделом выпуска, и тех, у кого подходит срок сдачи. Остальные могут быть свободны, – объявил Шалтай-Болтай.

Софья прикрыла глаза, впитывая реальность на слух. Шум отодвигаемых стульев, шаги и голоса затихают в коридоре, закрывается дверь. Вот теперь можно открыть глаза. Пчелкин, Ванда, директор, три главных инженера проектов и шаман. Ну что ж, она готова.

– Ванда, у Софьи Павловны возникли некоторые проблемы с выпуском проектов. Я считаю, вы, как опытный сотрудник, должны ей помочь. Давайте посмотрим, что у нас самое срочное.

Вскоре на столе появился список из десятка пунктов. По всему выходило, что все проекты срочные, но сдать их одновременно никак не получится, даже если отдел выпуска будет работать без перерыва на сон и обед.

– Определимся с приоритетами. Ванда, какие у вас есть предложения?

Ванда поднялась, посмотрела в потолок и принялась трепать рукой край юбки, как школьница у доски, которая не знает ответа. Софья подумала, что сейчас она сошлется на плохое самочувствие и выскочит из кабинета. Но она взяла список, вчиталась и сказала:

– Я не знаю. Я первый раз вижу эти названия, и они мне ничего не говорят. Хотя… вот тут есть пункт – пояснительная записка.[4] Я думаю, это ведь не так срочно? В конце концов, почему отдел выпуска вообще должен тиражировать чьи-то объяснительные записки? Сами могли бы напечатать. Их что, так уж много?

– Шесть томов, – машинально ответил Пчелкин и приподнял брови. – Что за глупые шутки…

– Шесть томов записок? Да что ж вы там пишете-то? – Ванда хлопнула ладонью по столу, глаза ее засверкали. – Вот это как раз и отложим.

В кабинете повисла тяжелым ватным одеялом тишина. Ванду щупали взгляды – удивленные, насмешливые, устало-недоуменные, как смотрит врач на здорового ипохондрика. Софья разглядывала бледно-розовые кружева на лямке. На смуглой коже проступили пупырышки, как будто Ванде было очень холодно. Мучительно захотелось поправить рубашку, спрятать лямку и накинуть ей что-то теплое на плечи. Тьфу ты, это ж Барракуда, неспроста она так себя ведет. Тут есть какой-то подвох. Потом небось скажет, что это Софья довела ее до нервного срыва.

– Вы посидите, подумайте еще, – наконец, мягко произнес Шалтай-Болтай и виновато улыбнулся. – Софья Павловна, а вы что скажете?

Софья улыбнулась про себя и принялась излагать. Ничего более легкого ей нельзя было предложить. Она ничего не понимала в проектной документации и не разбиралась в нюансах взаимоотношений с заказчиками, но всего этого ей было не нужно. Достаточно было, что все заинтересованные лица были здесь. Она видела перед глазами иерархию их желаний и устремлений так же четко, как лесенку или детскую пирамидку, ясно чувствовала, кому действительно сдача нужна позарез и кровь из носу, а кто просто перестраховывается или хочет выслужиться и получить премию. План выстроился в голове сам собой, ясный и четкий, разложился по полочкам, а она брала каждый пункт по очереди и озвучивала. Когда она закончила, Шалтай-Болтай сказал:

– Что ж, звучит разумно. У кого-нибудь есть возражения?

Главные инженеры проектов стучали ручками, терли лбы, недовольно поглядывали то на Софью, то друг на друга. Пчелкин шумно вздыхал, поглаживал прыщ и морщился. Альберт Фарисеевич разглядывал ее с любопытством, словно у нее на лбу показывали текущие курсы валюты.

Софья опять с трудом сдерживала улыбку, на сей раз не истерическую, а довольную. Она решила озвучить один пункт из своего плана:

– И еще кое-что. Предлагаю сделать электронный архив. К нам достаточно часто приходят специалисты с просьбой откопировать чертеж из архива, отвлекают нас от текущего выпуска. При размножении чертежи можно не копировать, а сканировать и затем отпечатывать на плоттерах. Так будет удобнее по комплектам разбирать, и сразу будет формироваться электронный архив.

– Что за глупость, – возмутилась Ванда. – Да вы с ума сойдете чертеж сканировать, он же большой, его надо сначала разрезать, а потом двадцать пять раз через сканер пропустить. Так никакого времени не хватит!

Софья не удержалась и улыбнулась. Не столько от того, что ей было смешно, а потому, что впервые рядом с Вандой ей не было неловко и мучительно больно. С нескольких сторон раздались тихие смешки. Только Шалтай-Болтай смотрел на Ванду с беспокойством.

– Что вы имеете в виду?

В самом деле, не может быть, чтобы Ванда не знала, что в отделе есть широкоформатный аппарат, который легко и быстро сканирует за один проход чертежи любых размеров?

– Ну как же, вот, – она поднялась и подошла к настольному сканеру-принтеру из разряда «два в одном». – Вы что, не видите, что чертеж сюда не влезет?

– Все, пошутили, и хватит, – хлопнул ладонью по столу Пчелкин. – Меня план пока устраивает, предлагаю также собраться по этому вопросу в конце следующей оперативки.

– Закончим совещание, – хлопнул в ладоши Шалтай-Болтай. – Все свободны. Софья Павловна, на минуточку.

– Вы хоть помните, как директора зовут? – шепнул кто-то тихо Ванде, выходя из кабинета.

– Морковки пусть поест, говорят, для памяти полезно, – послышалось из коридора. – Нефертити недоделанная.

Шлеп! Гнилой помидор размазался по белоснежной блузке Ванды, в уютную ямку, где пряталась грудь, потекла зловонная жижа. Софья махнула рукой, прогнала накативший внезапно образ.

– Мы, наверное, отпустим Цветкову сегодня домой, правда? – спросил Шалтай-Болтай. – Вы же справитесь сами?

– Я никуда не пойду, – возмутилась Ванда. – Почему я должна уходить? Я знаю, вы меня хотите уволить, потому что я ничего не понимаю в проектной документации. А я понимаю, я прекрасно во всем разбираюсь, просто я кое-что забыла, но я вспомню, вот увидите!

– Вы переутомились, вам нужно отдохнуть, – ласково уговаривал ее директор. – Выспитесь, подышите свежим воздухом, завтра тоже можете не приходить. А там посмотрим. Вы на прошлой неделе слишком много работали.

Когда Ванда ушла, Шалтай-Болтай взял Софью под руку и тихо сказал:

– Знаете, на прошлой неделе она мне сказала, что вы сломали технику. Теперь я понимаю, что она просто очень переживает. Я подумаю, может быть, найду ей должность в другом отделе.

– Но я… – возразила было Софья, но тут же замолчала. Так Барракуде и надо, в конце концов.

– Знаете, я подумал насчет вашего плана, наверное, надо что-то пробовать потихоньку. Вот это отношение к вам, такое… не очень положительное, я думаю, скоро изменится. Все-таки сложный, творческий коллектив, новых людей принимают с трудом. Вы должны знать – я на вашей стороне, я вас поддерживаю.

Софья не вышла – на крыльях вылетела из кабинета. Все-таки существует на свете справедливость! Так вот что чувствует спортсмен, занявший второе место, когда у чемпиона в крови обнаруживают допинг. Ей захотелось подпрыгнуть и кого-нибудь обнять. Пожалуй, она расскажет сегодня отцу, что ее похвалил сам директор. Наконец-то первая удача! Может быть, если она добьется успехов на этой работе, отец оставит ее в покое? Горячая радость растекалась по всему телу, Софья раскраснелась, расстегнула верхние пуговицы рубашки. Несмотря на обеденное время, ей совсем не хотелось есть. Хорошо-то как! И только в дальнем уголке сознания что-то тихонько, едва заметно, покалывало. А что это случилось с Вандой? Бог наказал? Или она свихнулась от собственной вредности?

Она забежала в туалет, умылась холодной водой, долго прижимала ладони к разгоряченным щекам и только потом вернулась в отдел. Все ушли на обед, только Фанис прямо за рабочим местом хлебал из пластиковой коробочки быстрорастворимую лапшу, от которой по комнате распространялся отвратительный острый запах. Софья задержалась у стола Ванды, заглянула внутрь – сумка на месте или она все-таки ушла? Слава богу, ушла. На столе стояли фотографии с любимыми растениями Барракуды. Одно из них показалось Софье знакомым. Где-то она уже видела такое. Точно, у них в подъезде стоит такое же дерево, только искусственное. И форма листика знакомая, как… как на открытке! Софья кинулась к своему рабочему месту. Открытка лежала на столе, на ней нарисованные ладони сжимали пачку отчетов, а к ладоням подкрался приклеенный ластик, стирал половину большого пальца на правой руке. Пластиковый зеленый листик украшал угол открытки. И зачем она его приклеила, он здесь совсем не в тему? Да черт с ним, с листиком. Ванда забыла! Она действительно все забыла, в самом деле, кусочек ее памяти стерли, как след карандаша ластиком!