Франция. Магический шестиугольник

Русский Париж

Мост Александра lll

Париж есть Париж: нравится он кому или нет, о нем мечтает каждый житель планеты, и пальму первенства в мировом туризме он держит не одно десятилетие. Это не просто пиар, умение «продать» свою страну и ее столицу – французы заботятся о каждом камушке, винтовых деревянных лестницах, сохранившихся как новенькие в домах трехсотлетней давности, и забота эта ежедневная, любовная, французы бесконечно преданы своему наследию, «patrimoine», как это звучит по-французски, образование от слова «родина». Была междоусобная резня, кровавая революция и пугающие войны, когда по Елисейским Полям маршировали казаки в 1814 году, а спустя полтора века – гитлеровские солдаты, и французы боялись больше всего на свете, что разрушат их церкви и дома, они готовы были поднять руки вверх, лишь бы patrimoine осталась в целости и сохранности. Кое-что на протяжении веков разрушалось, но все это обязательно отстраивалось заново.

Мстислав Ростропович

Марина Влади

Французы, в противоположность России, никогда ничего не отменяли: в сегодняшней республике все потомки королевских фамилий остаются почетными принцами и принцессами, а аристократы в демократическом обществе следуют неизменному правилу la noblesse oblige, то есть благородная кровь обязывает. Их фамилии передаются из поколения в поколение и сегодня легко различимы для каждого местного жителя. Но герои и символы Революции не менее почитаемы, палачи и жертвы французской истории, некогда смертельные враги, злые и добрые правители – все запечатлены в названиях улиц, памятниках, все навеки застывают в примирительном союзе, ведь все они – французы, и каждый из них внес свою краску в patrimoine. Но французы – не шовинисты, как часто воспринимают их иностранцы, они себялюбивы, но открыты всем народам и культурам.

Ольга Кропивницкая и Оскар Рабин в своей мастерской

Андрей Синявский и Мария Розанова

Посмотрев с высоты на разные кварталы Парижа, можно увидеть в каждом из них мемориал какого-нибудь нашего соотечественника. 1-й округ – это где Лувр, королевские дворцы, главный театр Франции La Comedie Francaise и главная библиотека. Центральная улица – Риволи, там жил Тургенев, завтракая обычно в кафе Пале-Рояль, куда любил захаживать и Герцен, живший и умерший на этой же улице, здесь бывали Батюшков и Карамзин. Париж давал приют русским революционерам, Горькому и Ленину, а на эспланаде Инвалидов, в респектабельном 7-м округе, как-то утром 1914 года собрались целых 9 тысяч русских эмигрантов, социалистически настроенных, чтобы записаться во французскую армию. Спустя несколько лет Париж принимал противоположный лагерь: белую гвардию, Цветаеву, Бунина, Анненкова, о. Сергия Булгакова, Марка Шагала, Мережковского и Гиппиус, нашедших в Париже свой дом, многие другие, от Карамзина до Ахматовой, бывали здесь время от времени. Именно живя в Париже, во 2-м округе, Гоголь создал свое главное произведение («Смешно подумать, что я написал “Мертвые души” в Париже», – удивлялся он сам, имея в виду исключительно русский колорит романа).

Могила Андрея Тарковского на русском кладбище Сен-Женевьев– де-Буа.

Здание Гранд-Опера в 9-м округе напоминает, как здесь дирижировал Стравинский, пел Шаляпин, декорации к спектаклям делали Бакст и Бенуа, костюмы – Головин. А театр Шатле в 1-м – это балеты Дягилева и Нижинского. Париж стал городом Ростроповича, Синявского, Оскара Рабина, здесь закончил свою жизнь Андрей Тарковский. Несмотря на всю противоположность русского духа – мятежного, беспечного, готового лежать всю жизнь на печи или бежать на край света за Жар-птицей, в вечном раздоре личности с властью, – французскому: материнскому, рачительному, дающему приют странникам и поддерживающему очаг с редким тщанием, – две культуры оказались сочетаемы и нужны друг другу. Как объяснить, что успешный купец Елисеев бросает все и сбегает навсегда в Париж еще до всякой революции? В музее Родена, наряду со скульптурой Нижинского, выставлен бронзовый бюст второй, парижской жены Елисеева.

Почти три века образованная Россия говорила по-французски, и Париж, конечно, был центром ее притяжения, теперь, перейдя на английский, русские устремляются в Лондон и Нью-Йорк. Впрочем, и приоритеты поменялись: бизнес и наука заняли традиционное место литературы и искусства. А у Парижа ничего не меняется: под его крышами живут новые Пастеры и Гюго, разве что русские стали в Париже категорией туристов. Они взбираются на Эйфелеву башню, башню Монпарнас или идут в бар гостиницы-небоскреба Concorde-Lafayette, чтобы увидеть панораму города. Панорама позволяет увидеть все в одном флаконе, одним взглядом, но Пастеры и Гюго, как всякого рода изыски, которыми славится Париж, на ней совершенно неразличимы.

2004

Парижские безделицы

Человек – он что?

Один и тот же, только один богатый, другой бедный, один простой, другой знаменитый, у одного фобия, у другого депрессия.

Париж – самый посещаемый город в мире. А толку-то! Туристу не дано разобраться в сути этого волшебного города. В Париже все пространство окультурено, оприходовано, освоено, индивидуализировано. Если в Москве людей больше, чем магазинов, лавочек, ресторанов, закутков, закоулков и разнообразных предметов, то в Париже всё наоборот. Человек – он что? Один и тот же, только один богатый, другой бедный, один простой, другой знаменитый, у одного фобия, у другого депрессия. Правда, сердце у парижан никогда не болит, поскольку они профилактически пьют бордо и божоле.

Французский продавец – не то что наш: он досконально знает, что продает, и гордится тем, что продает, по крайней мере, делает вид.

Их болезни – от одиночества, когда внутреннего, когда внешнего. И от расписания, которое нельзя нарушить: 13 ч. – обед, 20 ч. – ужин, с 17 до 19 – тайные свидания. Они так и называются: de cinq a sept. Химчистки, еще до всякого пятна на платье Моники Левински, взяли и назвались по аналогии: de 5 a sec, то есть, с пяти и до высыхания, в данном случае, сухой чистки. Все эти свиданки тоже от одиночества. Однажды на Елисейских Полях меня кадрил прохожий, оказавшийся большим начальником и даже кавалером ордена Почетного Легиона. У нас такие люди не знакомятся на Тверской с грустными женщинами. Я откликнулась: заразившись парижской депрессией, я делилась ею с незнакомцами, знакомых в Париже «грузить» не принято. Я говорила, что всё это от климатической тоски: полгода, с октября по апрель, пасмурных дней больше, чем солнечных, дождь моросит мелко, но часто, что парижане считают себя картезианцами, рационалистами, и от этого холостого мыслительного процесса в непогоду развивается хроническое чувство одиночества.

У каждого парижанина, если он не бомж, есть agenda, ежедневник, и он обязательно должен быть заполнен на три недели вперед. Если не заполнен – значит, твоя жизнь пуста и ты никчемный человек. Это потому вам предложат встретиться через три недели, что раньше – неприлично: все дни должны быть якобы заняты. Причем, вам не преминут перечислить для убедительности, что завтра у вас diner с таким-то («Как, вы не знаете?» И вам объяснят, какой это важный patron или сколь знаменит будущий партнер по ужину в своем кругу). Через неделю – diner с бывшими соучениками (и вы поймете, сколь престижное учебное заведение закончил ваш собеседник). Через две недели – «ужин, который отменил бы с удовольствием, но увы». А на самом деле ваш знакомец гуляет по городу, когда сидеть дома ему совсем уж невмоготу. Парижская жизнь – больше город, чем дом. Посидеть в кафе с газетой и кофе, пойти в ресторан целенаправленно: есть устриц fines claires – это такая разновидность, – провансальскую кухню или посетить знаменитое кафе «La closerie des Lilas», о чем потом можно долго рассказывать.

Brocanie– это такие ярмарки, разворачивающиеся по выходным на городских площадях.

Но куда себя спрятать в бесконечности уикенда? Для этого всё предусмотрено. Можно пройтись по набережной Сены, где букинисты похвастаются редкими книгами, гравюрами, автографами. Французский продавец – не то что наш: он досконально знает, что продает, и гордится тем, что продает, по крайней мере, делает вид. Так что букинист умеет развлечь одинокого парижанина. Следующий отрезок набережной оккупировали антиквары. Если кафе напротив букинистов – демократические, то от соседства антикваров они дорожают. Это и естественно: букинисты пристроились в Латинском квартале, за углом бульвара Saint-Michel, напротив Notre-Dame и Префектуры полиции, обсиженной выходцами из третьего мира, выправляющими вид на жительство. Это и самая туристическая точка, сувенирные магазинчики и лотки предлагают совершенно не характерную и даже позорную для Франции продукцию: аляповатые эйфелевы башни, майки с кричащими надписями – это, видно, от презрения французов к иностранцам. Вполне заслуженного, впрочем. Французский вкус, умение видеть и ценить каждую мелочь, находить ей место, контекст – это врожденное чувство стиля, предметной гармонии, как у итальянцев – оперный голос или у немцев – страсть к порядку.

У антиквара это будет, конечно, дороже, но ровно настолько, сколько стоит любезность продавца в арендуемом им изящном интерьере, гарантия подлинности и чашечка кофе.

Кстати, в Мюнхене – Flohmarkt, блошиный рынок – это настоящее воскресное развлечение. Помимо профессионалов-скупщиков, туда приходит масса людей, принося с собой какие-нибудь предметы из дома: которые надоели или не нужны, их продают за копейки. Толпы людей прогуливаются по живописному парку, где разворачивается ярмарка (как раз немецкое слово – Jahrmarkt), едят барбекю и горячие сосиски и обязательно находят какую-нибудь приятную безделушку в дом. Парижский блошиный рынок, marche aux puces – совсем другой. Именно потому, что французы умеют ценить вещи, все, что продается, имеет свою полностью оправданную цену. Сюрпризов не жди: бедняки, притащившие сюда украденный или нарытый на помойках хлам, продают его по дешевке, но это и есть хлам. А уж за какую-нибудь иконку прошлых веков или серебряную пудреницу вы заплатите ее рыночную цену. У антиквара это будет, конечно, дороже, но ровно настолько, сколько стоит любезность продавца в арендуемом им изящном интерьере, гарантия подлинности и чашечка кофе. Настоящий буржуин на marche aux puces не потащится. Редкости всё равно попадают к антикварам, а краденый коврик в приличном доме не постелят.

Природа по-парижски тоже должна быть уютна, комфортна, рукотворна, как сам город.

Другое дело – brocante. Это такие ярмарки, разворачивающиеся по выходным на городских площадях. Бывают и большие brocantes, на неделю, с рекламой по всему городу, туда-то и стекается парижский люд от мала до велика. Поглазеть на этот «уличный» товар не гнушается никто: здесь можно встретить изделия кустарей-одиночек, маленьких фабрик, brocante – это и выездная сессия недорогих ювелиров, антикваров, просто галантерейщиков.

В Париже нет пустого пространства, разве что пустыни внутренние (ame, душа, считается у французов атрибутом католической риторики). Le bois de Boulogne – любимая воскресная вылазка приличных людей, потому с концом хиппизма 70-х оттуда убрали знаменитых проституток-трансвеститов. Тут, в Bagatelle (что буквально значит – безделушка, безделица), можно купить настоящие французские сувениры, модные и красивые, погулять в розарии, среди павлинов, посидеть у ручейка, пообедать в роскошном ресторане, послушать концерт на открытой площадке. Природа по-парижски тоже должна быть уютна, комфортна, рукотворна, как сам город.

2000

Париж накануне третьего тысячелетия

…нельзя себе представить Москву подобной Парижу, где французов по происхождению на глаз – меньшинство.

Я только что вернулась из Парижа, где не была целых два с половиной года. Поехала просто так, поскольку тяготилась разлукой со вторым, после Москвы, родным мне городом. Бывала я там бесчисленное количество раз, а жила три года (с 92-го по 95-й): это вроде и немного, но в парижской моей жизни было столько адреналина, что она вполне сопоставима со всей предшествующей московской. Вернувшись в 95-м году жить в Москву, я встречала только недоумение: как можно заведомо прекрасное променять на нашу навозную кучу (из популярного анекдота: «Это наша родина, сынок»). Когда я пыталась объяснить, почему мне невмоготу там жить, у сородичей возникал приступ злорадства: «Ясное дело, Запад – дерьмо, мы круче».

Это национальное сознание россиян поражает меня неизменно: радость оттого, что у соседа корова сдохла, будто это автоматически означает, что мы и без всякой коровы – лучше. Зависть к богатым и благополучным странам не дает России покоя никогда, озвучиваясь как ненависть в сочетании со стремлением съездить, пожить, получить грант, кредит, послать детей учиться за границу. Что по-прежнему считается большой удачей, если удается. Сейчас, по приезде, когда я делилась впечатлениями – а касались они поразившей меня деградации Парижа, – реакция была обычной. Россияне давно ждут, что Европа с Америкой загнутся и мы получим все их золотые медали и первые места.

Ловлю себя на том, что и мне свойственны подобные чувства, только касаются они других регионов планеты. Моя геополитическая «линия фронта» проходит не по линии зависти, а по линии страха. Вот Салман Рушди написал что-то не то про ислам, и теперь всю жизнь вынужден скрываться. «Правда, что все русские – ксенофобы?» – спросили меня в Париже. «Не более, чем французы», – ответила я. Хотя, конечно, нельзя себе представить Москву подобной Парижу, где французов по происхождению на глаз – меньшинство.

В аэропорт Шарль де Голль я прилетела своим любимым вечерним рейсом Аэрофлота. Достаю из сумки французскую телефонную карту, звоню, чтоб меня встречали на другом конце Парижа, у станции RER. Это такое замечательное изобретение: скоростное метро, охватывающее все пригороды и становящееся за чертой города электричкой. От аэропорта бесплатный автобус доставляет пассажиров к станции RER по соседству с аэропортом. Позвонив и обнаружив, что на карточке у меня осталось еще 28 соединений, я иду в пункт обмена валюты, их там два и прежде они всегда работали. В том числе, в 9 вечера, когда я обычно прилетала. Тут не работал ни один. Вот, думаю, незадача для тех, кто не имеет кредитной карты: иностранную валюту не примет ни RER, ни такси. Но я, по счастью, такую карту имею и двигаюсь к банкомату. На нем написано: «Не работает». Как же быть иностранцу, не владеющему, опять же в отличие от меня, французским? – думаю я. Потому что я со своим маленьким чемоданчиком (не дай Бог, был бы большой или даже два) спускаюсь на два этажа вниз, где в кафе можно, объяснив свое бедственное положение, получить немного наличных, попросив оплатить что-нибудь картой, но пробить больше, а остальное дать наличными.

…в парижской моей жизни было столько адреналина, что она вполне сопоставима со всей предшествующей московской.

Вооружившись франками, я обнаруживаю, что поиски мои заняли много времени и надо предупредить встречающих, чтоб пришли позже. Всовываю в телефонный автомат карту с 28 звонками в запасе, а автомат отвечает мне: «Аномалия». И еще пятнадцать автоматов на всех этажах отвечают мне то же самое, последний же из опробованных выразился яснее: «Карта отвергнута». Ну, думаю, испортилась за время моих беганий по этажам. Иду в киоск «пресса – табак», где всегда в Шарль де Голль покупала телефонные карты, а мне говорят: «Карты кончились».

Я же, по пересечении границы, уже перестроилась на французский лад: на то, что see всегда вежливы, что всё функционирует без запинки, – и была ошарашена.

Тут надо понять разницу: русский человек привык к тому, что всё может сломаться, кончиться, деньги из банка могут исчезнуть, подсознательно он готов ко всему плохому. Поскольку не единожды просыпался и в аду, и в пропасти. Я же, по пересечении границы, уже перестроилась на французский лад: на то, что все всегда вежливы, что всё функционирует без запинки, – и была ошарашена. Потеряв час времени, я двинулась к RERу. Он пришел по расписанию, которое, как всегда, значилось на подвешенных к потолку экранах, а на электронных табло светились назавания станций, где останавливался данный поезд. Я уж не говорю о том, что все станции снабжены видеокамерами: барьер для злоумышленников. У нас, хочу заметить, ничего этого нет и в помине, а в Париже все это есть уже давно.

У приятеля-француза, рассудительного профессора, спрашиваю, рассказав о злоключениях в аэропорту: «В чем дело?». «Это 35 часов», – отвечает он коротко. Речь идет о введении социалистическим французским правительством во главе с Лионелем Жоспеном 35-часовой рабочей недели вместо обычной 40-часовой (восьмичасовой рабочий день с двумя выходными). Казалось бы, разница невелика: каждый день работаешь на час меньше. Но в результате оказывается, что недопроизводится продукции и недооказывается услуг на гигантские суммы. Новшество введено несколько месяцев назад, и отношение к нему французов парадоксально: с одной стороны, каждый доволен, что может за ту же зарплату меньше работать, а с другой – каждый недоволен тем, что ему повсюду стали недодавать. Например, возник дефицит – по французским масштабам, конечно. Раньше приходишь в магазин, и там тебе есть все размеры и цвета. А теперь тебе отвечают, что остался только один цвет, один размер, и чтобы что-нибудь купить, надо обегать весь город. Появились знакомые человеку, жившему при советском строе, повадки продавщиц: если раньше они устремлялись вам навстречу, улыбаясь и расхваливая свой товар, то теперь во многих обычных магазинах (я не беру в расчет запредельно дорогие бутики) на вас и вовсе не обращают внимания. На вопросы отвечают: «Всё перед вами», «Посмотрите ценник», и вам становится неловко, что вы пришли помешать ее величеству продавщице болтать с подружкой или читать книгу.

Общаясь со своей давней подругой, журналисткой из газеты «Фигаро» Везьян де Везен, спрашиваю: «Может, это мне мерещится?». «Так всё и есть, – говорит. – Процесс идет лет пять, а 35 часов вызвали резкий спад». Она же объяснила мне, что введены и другие изменения социалистического толка, которые вызывают до боли знакомые советскому человеку явления. Например, раньше в ресторанах и кафе цены не включали обслуживание, так что в зависимости от расторопности официант получал чаевых больше или меньше, минимально – 10 %, но если плохо обслужил – то и нисколько. Парижские официанты – это была сказка. Они гордились, что работают в своем замечательном заведении, расписывали каждое блюдо так, что хотелось съесть всё, шутили и острили под стать Жванецкому, проявляли психологическую проницательность: старались ободрить, если видели, что вам грустно, и сделать так, чтобы пара, пришедшая с проблемами, ушла счастливой. Вам могли рассказать историю ресторана, кто здесь бывал и что здесь есть примечательного. Так что проведение досуга в парижских кафе и ресторанах – это не просто вкусная еда, это удачно проведенный вечер.

Парижские официанты – это была сказка.

За неделю своего пребывания в Париже я питалась исключительно в городе, заходя также и кофе выпить или минеральной воды. Обошла все свои любимые и знакомые места. И была ошарашена не меньше, чем в аэропорту. В один вечер я пошла в самый старый ресторан Парижа возле площади Одеон, «Прокоп», фигурирующий во всех туристических справочниках как достопримечательность, кроме того, он и вправду великолепен. Специализируется на морской еде. Пожалуй, единственный вид пищи, который вызывает у меня вожделение, – это свежие морепродукты: устрицы и всякие другие ракушки, по большей части, не имеющие русского названия за их отсутствием в наших краях. «Обслуживание 15 % включено», читаю я в меню, как и во всех нынешних парижских ресторанах. Народу, как всегда, много, слышится разноязыкая речь. Столиков, как мне показалось, стало больше: они теперь стоят вплотную, так что все отлично слышат беседы друг друга и чуть не толкают локтем (столики крохотные, что для Парижа обычно). Это вызывает некоторую нервозность. Вижу, как одна пара – француз и его иностранный гость, – просят их пересадить, поскольку им явно пришлись не по душе развеселившиеся соседи. Рядом со мной – тоже француз с гостем-англичанином. Я закуриваю, и тут сосед срывается на меня, говоря очень грубо, что моя сигарета его достала (хоть я и сижу в «курящей зоне»). Я опять ошарашена.

…мне кажется, что интерес смещается 9 сторону вещей базовых, соответственно, искусство и наука могут вернуть себе пьедестал, отнятый у них культом неземной красоты (90-60-90) и больших денег.

Некогда, в первые месяцы моей жизни в Париже, издатель вызывал меня на ковер после презентации моей книги, которая, как мне казалось, прошла успешно. Мне объяснили, что я вела себя непозволительно, прибегнув к иронической тональности по поводу вечного недовольства автора переводами, отношений автора, думающего о своем, и издателя, заботящегося о рынке. И то, что всем было весело, – это вовсе даже не хорошо. Моя задача была – объяснить публике, что мое издательство – лучшее в мире, что выбранный им переводчик – тоже лучший во Франции, в противном случае, я своим «юмором» бросаю тень на их репутацию. «Мы понимаем, – сказали они, – что вы русская, что у вас так принято, что вы не нарочно, но запомните: Франция – страна нежная

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.