История Балетты. Том I

Пролог

В комнате, на всю ширину которой открывались книжные полки, слышалось робкое дыхание. Четвёртая стена здесь отсутствовала. Её место занимало стекло, поэтому утром этот кабинет хоть и пустовал, но свет от него доходил аж до коридора.

Кабинет был максимально открыт по центру, там стоял стол из рябины. Тень, падающая на фигуру, почти скрывала её лицо, оттого светлые глаза представлялись особо яркими.

Шею её облегало кружево.

– В каждой сказке говорится то, чего не может быть. Сколько лет уж этой сказке, должно мне и позабыть. Этак сорок, этак двадцать, этак вовсе пятьдесят, – произнесла она, перебирая листы. – Только следует отметить, не вернётесь вы назад; в ту пору лихих мечтаний, первую главу считав. На страницах шесть сказаний; говорил, кто в руки брал эту книгу с восхищеньем, потрясеньем и решеньем, никогда не открывать после первого прочтенья. Вот что следует отметить, вот что следует сказать.

Она подняла взгляд.

– Меня зовут Аюна. И я нахожусь здесь только затем, дабы вы понимали, что за историю вам предстоит прочесть. Вначале она покажется вам сущим бредом. Возможно. Возможно, и нет. Но это история моих родителей. И если вы уважаете меня, уважайте и эту историю. Ещё встретимся.

Когда дверь кабинета постепенно начала закрываться…

– Возможно. Возможно, и нет.

Глава 1. Малый кабинет

Эти свечи горели почти бесшумно. Ненадрывное лёгкое покашливание колыхнуло основание догорающего фитиля. Едва различимые, смешанные с воздухом чёрные пряди поднимались над ним.

За столом сидел человек. Стол этот, куда его ни поставь, оставался до крайности неудобным. Но человек недовольства не выказывал. Напротив, он оставался тишайшим, смиренным.

А такому нужно учиться. Сидевший здесь только недавно научился думать более безгласно, а не вкрадчиво. Льстить он не умел, слишком честный. Даже старательные попытки перевести другого в свой стан часто оканчивались в той или иной степени непредсказуемо. Чего он не любил.

Не беря в расчёт людские ценности, он считал, будто уже и не был человеком в полном смысле. Он оказался намного слабее окружающего мира и во всех отношениях старался покорить любую неизвестность.

Каждый раз, вот уже три года, двадцать четвёртого числа человек выжидал полночи и уходил из города на неделю. Трудно представить себе что-то ужаснее тех семи дней, потому как никто из сожителей не знал, куда уходит этот человек. На вопросы он отвечал прямо: «Должно же быть и у меня свободное время».

Его звали Нотус, а на самом деле Ноуту Ланер, и годы должны были рассудить его как самого доброго человека в истории.

А как полагается добряку, Нотус являл собой гигантскую персону. Огромным животом он гордился, обтягивая его поясом на металлической бляшке. Долго хохотал без надрыва, и, думалось, в мире не было более счастливого человека. Сам Нотус представлял многомерную радость, расходящуюся во все стороны. «А я и не мог, я и не мог поверить чуду. И жизнь я свою, что за версту впредь не забуду. Сон в жизни моей, в жизни моей в явь претворится. И за столько дней, за столько дней что-то случится. Ре. Ре-ми-фа-ре. Ре-ми-фа-до. До-ре-ми-си-до», – напевала эта громадина себе под нос.

Оторвав лист и вложив его между брюк, пошитых на два размера вперёд, Нотус посмотрел в сторону спящей на кровати девочки.

– Ринка… Они всегда так любят поспать!

Ринка не была в полном смысле дочерью Нотуса, хотя часть его душевного счастья содержалась в ней. Ринка представляла собой девочку ростом около ста пятидесяти, которая спала, свернувшись калачиком. Он подмечал это, говоря: «Все они любят спать в такой позе. Почему? Я не знаю». По мнению того же Ланера, эта девочка была особенной, потому как…

Являлась бессмертной.

Зачесав волосы назад руками, Нотус поднялся со стула. Скрежет, с которым вставала эта махина, напоминал обрушение перекрытия. Ланер ещё раз оглядел малый кабинет, застёгивая обувь на ремешках, и, трижды постучав по животу, что-то прогудел. Его голубые глаза с белёсой каёмкой не сдвинулись, но взгляд упал вниз.

Обратившись к шкафу, Нотус вынул оттуда предмет в серебре цилиндрической формы. Трость. Вес её неизмерим, путь огромен. И не многим, кроме как Нотусу, удавалось поднять эту странную вещь. Подытожив, Ланер направился в сторону Ринки и, потрепав девочку по голове, сказал:

– Теперь это твоё.

Маленькая ручка обхватила рукоять как последнюю надежду на светлое будущее. Нотус догадывался, что Ринка его слышит, но, не трогая её более, надел серого цвета робу и покинул малый кабинет.

В воздухе приятно ощущалась соль, проходящая через щели. Этажом ниже пятеро стариков устраивали насыщение ингаляцией. Солнце стремилось к закату. Тогда же Нотус вышел на лестницу к окну и задался вопросом:

«Оставляя её на тебя, сестрёнка, я думаю… Я вернусь в этот мир через четырнадцать веков, когда время будет делиться на две части, затем ещё на две. Каким он будет… Каким он будет… Что будет лелеять? В чём он погрязнет? Где же его отправная точка? Я вернусь через четырнадцать веков и сам увижу. За этот промежуток найдётся мне место везде. В каждом видимом мгновении. Вы начнёте замечать меня как тень. И если не обратите внимания, тень эта удвоится. Чего я и сам не желаю. Но в тот момент произнесите моё имя и прославьте его. И я предстану перед вами через четырнадцать веков. А пока… – оглянулся он назад. – Пойду на солевую ингаляцию».

Глава 2. Первородный ирвин

Молодой господин Ноэль, окружённый группой дилетантов, стоял перед портретом на входе дома культуры. Семинар за семинаром шёл в его жизни. Глаза цвета недозрелого миндаля носились из стороны в сторону в поисках, чего бы нового увидеть. По природе своей он ни в чём не нуждался, ни к чему не стремился. Брюки его заказного пошива переживали четвёртый год, пиджак и того больше. Перекинутая через плечо сумка сопровождала его с начала работы здесь.

Очки приходилось менять каждые полгода, и дело это, когда один глаз не видел близко, а другой не видел вдали, было не из дешёвых. Пособие в восемьсот условных единиц, выплачиваемое ежемесячно, не приносило в дом его достатка. Когда Ноэль почувствовал себя счастливым? Счастье пришлось на тот момент, когда в одной из сотни деклараций кто-то обсчитался и направил ему выплату в восемь тысяч вместо восьмисот. Боже, как радовался Ноэль! Но днём позже бедолага получил письмо с требованием вернуть выплату, если он только не хочет остаться без пособий на год.

– Значит, четырнадцать веков назад…

Обращаясь к портрету, на нём можно лицезреть колоссальных размеров фигуру в чёрном балахоне. Старик, подумаете вы. Старик, ответят вам. Только этого старика звали Нотус. Что давало ему силу низвергнуть с земли любого. По праву всесильный образ его запечатлелся и нашёл отражение здесь.

– Сколько веков из четырнадцати прошло, как думаете?

– Говорят, исход четырнадцатого уже случился, и выходит…

Особо броский из группы четверых рядом с Ноэлем обратил на себя внимание не столько экспрессивностью высказанного, столько внешним эпатажем.

– Нотус находится среди нас? О да, за кварталом, на соседнем переулке, через стену…

Они расхохотались. Лишь один Ноэль не сводил глаз с портрета, заворожённый глубиной личности, на нём изображённой.

– И даже за вашими спинами.

Голос не относился к стоящим. Он возносился над ними, как возносится ропотливый гул перелётного косяка чаек. Кажется, существующий повсюду, во всех гранях пространства.

На лестнице стоял человек, чем-то похожий на Ноэля по одежде, но в дождевой накидке. Не все черты его лица Ноэль видел отсюда. Только глаза запали ему в душу. Слегка прикрытые золотистые глаза смотрели на стоящих внизу, и оттого незримое отягощение находило на видящего их в непосредственной близости. Человек улыбнулся.

– Существование Нотуса в прошлом неоспоримо… правда, деталь в его облике стёрта.

Жестом человек попросил обернуться к портрету.

– У Нотуса не было серых глаз. Нотус – первородный ирвин.

Фраза эта оказала на присутствующих особо резкое влияние. От одного слова «ирвин» четвёрка пришла в негодование, какого ранее не испытывала ни вместе, ни по отдельности. Человек явно готовился подставиться под штыки и вида не показал.

– Да чтобы Нотус был ирвином?! Этой швалью!..

– Не просто ирвином. – Человек в дождевике приложил ко рту руку, хотя, видимо, не собирался зевнуть, а делал это привычно для него. – Первородным ирвином. Это означает, что глаза его выглядели голубыми с белёсым ободком. Сейчас таких уже и не встретить. Никак не серыми.

Самый бойкий выступил против него на глазах Ноэля.

– Откуда вы это взяли? Как мы можем знать, действительно ли Нотус был ирвином, если подобное утверждает человек, не обладающий никакой квалификацией? Мы же являемся представителями…

– В этом и есть ваша слабость.

У четверых, едва ли не уверенных в своей победе над стоящим на лестнице, поперёк горла встал ком. Фигура, отведя шею назад, вальяжно вздохнула, цокнув языком об нёбо.

– Человек, который есть ничто, может стать всем, – зацепился за них он. – Если же вы нацелены опровергнуть это, мы можем поговорить. Но. Судить, о чём-то говорить, возможно лишь при том, когда сильны вы будете умом. Во свете дня слабы мы, а ночью знаем всё о том, о сём, но думаем об этом ночью, а не днём. Не знаю я, кто стар, кто млад. Кто был силён, тот станет слаб. И вы слабей меня, но не в годах, а в сути. Умнее станьте, а затем и будьте.

Четверо желали подобраться вплотную, чтобы посмотреть на человека. Тот, напротив, сам сделал первый шаг вперёд. Их ряды окончательно дрогнули. Тёплый взгляд прочитавшего нравоучение речитативом сменился на весьма колкий. Тогда же четвёрка бросилась врассыпную, стоило им соотнести поведение говорящего с тем, что они когда-либо могли слышать.

– Ланер!

В ответ они услышали давящие всхлипы, будто бы принадлежащие собаке, которую душили. Ноэль не верил, что человек оказался бы в состоянии издать такие звуки. Куда более ужасающим для него стал факт, что это не предсмертные изнывания задыхающегося. Это смех.

Люди устремились к выходу, сбивая друг друга с ног. Произошла настоящая давка из четырёх человек. Названный Ланером неумолимо приближался. Он не сделал и шага, смотря на случившуюся неурядицу. Ноэль внимательно оценил подошедшего человека. Виски чуть выбриты. Волосы его росли назад. Причём выше уровня ушей на висках имелся едва заметный прогиб прядей к верху, характерный для вьющихся волос. Сами волосы почти закрывают всю шею. Округлые концы их заворачиваются внутрь, создавая подобие мешка.

– А ты?

– А… Я не с ними.

Человек кивнул и протянул Ноэлю руку.

– Меня зовут Генгель Ланер. Можно просто «Гера». Фамильярность любого рода приветствуется.

– Юндэ Ноэль. Рад знакомству. Вы… Ты хранитель дома культуры?

– Скорее уж я его разоритель… – ответил Гера, не скрывая радости. – На самом деле меня можно назвать попечителем.

Взяв Ноэля за плечо, Гера повернулся к портрету Нотуса. Тот занимал большую часть стены, и краску, потраченную на его создание, можно было использовать для маркировки дороги у дома Юндэ. Нотус сидел в открытой позе, словно чего-то ожидая. Гера смотрел на портрет безо всякого дыхания.

– Почему им так не понравилась твоя фраза про то, что Нотус был ирвином?

– Потому что ирвинов почти не считают людьми. А если говорить об этом применительно к Нотусу, каждый третий будет вне себя, каждый второй опротестует. Но факт остаётся фактом. Пройдёмся?

Здание дома культуры напоминало по форме цирк с железным куполом. Выйдя из него, двое устремились навстречу багряному небу. Каждому впервые попавшему сюда странно бы показалось уже то, что шли они по железной платформе. Где у неё край? Как сойти на землю? Что же, оглянитесь. Багряное пространство впереди – это не небо. В нём смешалась и твердь, и воздух. И среди всей этой пустоши тут и там возводились стальные города.

Десятки деревень и городов. До некоторых рукой подать. В основе большинства городов находились платформы со шпилями-балансирами, поэтому они имели округлую форму. Через годы этот мир назовут «Балетта».

Поднявшись выше, Гера застыл на одном из переходных мостиков, оглянувшись в сторону разгрузочных доков. Душу его так и не настигло общечеловеческое стремление к покою, которое на короткие секунды возможно удовлетворить, наблюдая за чем-то столь спокойным, как разгрузка ящиков весом в несколько тонн. Он просто думал, каким образом попасть домой.

– А где ты живёшь, Гера?

– В Гдето. Городе на востоке.

Безусловно, Юндэ знал, где находился Гдето, но переспросить не решился.

– Г-гдето? Это же… город преступников. Воров, убийц, торговцев оружием и прочих.

– Да, но я в нём родился. И, раз мы начали этот разговор, там находится третья по численности диаспора ирвинов. Хочешь когда-нибудь побывать?

– Упаси господь мою душу…

Они смотрели на западную сторону города. Туда, где горизонт прерывался белой пеленой, забирая под себя дома. Редко кому нравилось это место, но Гера словно находился не в себе, смотря туда, в отличие от остального общества, одухотворённо. Дважды хлопнув Ноэля по плечу, он спросил:

– Ты ведь оттуда? Ступай своей дорогой.

А после ушёл обратно в здание.

Глава 3. Эпоха невежества

«Солнце» в городе Гдето покидало небосклон на два месяца в году. Солнцем здесь называли свет аж нескольких светил, от ужасающей силы которых Гдето закрывала газообразная пелена. Эти облака были огромны. Некоторые, размером с целый континент, бесцельно шастали туда-сюда. Одинокие, порой собираясь в кучки, накрывая города, они дарили людям снег. И никакой пользы. В ту вечную ночь, когда солнце ушло за окоём уже как две недели, западная часть газового шарнира пришла сюда и уходить не собиралась.

Что же было на моей памяти? Всюду ходили люди с малыми фонарями. Но фонари почти не помогали. Точно слепцы, бродили люди с палками и, не видя на своём пути обрывов и сколов, падали на растерзание в бескрайнее небо. В бескрайнее чистое небо.

Почему же падали? Судьбой отведено нам мучение парить здесь до конца дней. Нас не сдерживает пространство. А ведь кто-то до сих пор надеется по окончании земли построить дома ввысь, выше всяких облаков. Человеческая природа на такое не рассчитана. Не доползут.

Но ночи здесь, пожалуй, настоящее чудо. И если в промежуток в два месяца вам не суждено умереть, то осознание, понимание того величия, покоя постепенно приходит. Десятки металлических площадей, связанные редкими помостами. Многие платформы, особенно построенные как парки, имели двойной поддон, освещаемый кругом света. Здесь было влажно без дождей. Но кислорода тут нет, окисляться нечему. Хотя это совсем не означает невозможность жизни. Кто-то же с вами сейчас говорит?

Возможно, пришло время преставиться? Я шёл домой через если не дорогу, то, скорее всего, перекрытие меж двух куполообразных зданий. Посмотрев вниз и оценив возможность собственного падения, я поспешил убраться отсюда. Мне рассказали, что в Восточном районе происходит что-то страшное. А находясь на западе, причём со стороны севера, я уже расслышал звуки выстрелов и взрывов, с быстрой частотой сменяющих друг друга.

А сколько времени они стреляют?

Пятьдесят лет назад к югу от города Гдето, в самом крупном промышленном центре, который мне только известен, ныне называемом Аххой-2, появилось нечто подобное белому туману, пелене. Явление, ранее не встречаемое в здешних землях. Я до сих пор не знаю, как всё случилось, но говорят, словно из белой пелены вышли люди. Они высоко назвались «представителями Юнтарда», и за день им удалось взять город под контроль.

Отрезано было всё население. Я и сам признаю не лучшей идеей соединить города через один, но, исходя из фактов, люди в один день остались без всего. Без столицы, без имени. Газовый гигант, в свою очередь, был назван «Колонией Юнтарда». С тех самых пор продолжаются разрушения и погромы. Пятьдесят лет.

Самые ужасные стороны общества проявились в нашей истории во всей своей мощи. Тогда же мы поняли, что одним городом они не ограничатся, занимая всё новые и новые территории. Но я быстро понял, находясь в Аххое-2, что проход этот действует в две стороны. И мы занялись незаконной контрабандой людей на пути к лучшей жизни. Что до моего брата, он ждёт лучшего времени, когда Юнтард появится и здесь.

– Намечается интересная история.

И не сразу разберёшь, что надо мной находилось здание старого административного дворца. Я подниму голову и увижу старый маяк. Забраться на его верхушку труда не составит. А ведь внутри он кажется намного меньше. Оттуда слышно всё. Оттуда видно всё. И колыхание дальних огней, и маленькую чиновничью спину. Увы, я знаю бегущего человека по имени. Его зовут Ринго Ланер. Колкий иждивенец. Неужели мне придётся встретиться с ним и на скорости, близкой к исполнению флажолета, спуститься? Придётся. Он стоит здесь, как дитя малое. Рождённое и удивительным образом с годами только глупеющее.

– Здравствуй, Ринго! Подвинь очки.

В линзах он не нуждался, но оделся и обулся подобающе всякой государственной персоне. Видимо, Ринго в самых глубинах сердца надеялся, что на отпрыска семейства Ланеров не нападут. Просто дурачье. Большего не дать.

– Генгель? Гера! Я тебя нашёл!

– Ты и не пытался. Правда, я почти поверил. – Ринго не стал жать мне руку. Он поспешил отскочить назад. – И хватит называть меня этим полуименем. Зовёте друг друга полуименами, живёте полумерами. Весьма печально.

Земля, если железную платформу можно называть землёй, постоянно содрогалась, а бойня в Восточном районе не прекращалась. Даже мне трудно сказать, кто и за что там борется. Кроме меня его посещают не более пяти человек. Не ежедневно и по крайней необходимости. Единственное, что объединяет меня с Ринго, заключается в мнении насчёт людей, живущих восточнее. Некоторые из них мне отвратительны, других я всеми силами пытаюсь спасти. Проблема одна. Как отличить одних от других?

– Что там случилось?

– На ирвинов напали. – Именно за столь наигранное спокойствие я не уважаю брата. Словно такое происходит в любой день и внимание обращать не следует. – А те воевать не привыкли. Дома отсиживались. Бегут в сторону моста девятого Мора. Там ближе всего перебежать.

– И вы ничего не делаете? – Конечно, там ближе. Но переходить через этот мост не просто бессмысленно. Это смертельно опасно. Близостью моста к северу пользуется любая нечисть. – Там работорговцы! У них сегодня график на выход. Получается, к ним со всех ног бежит расходный материал.

– Так ты у нас дипломат! И откуда ты знаешь, когда работают работорговцы?

– Дипломатия бесполезна, вводите войска.

– Какие войска? У нас квота на сорок человек!

Круг замкнулся. И кто после такого станет доверять этому господину? Единожды за него действительно зацепилась одна умная содержанка. Но Ринго стоял у власти, а его вожделенной избраннице грозила судимость. Далее следует прямая цитата одного из следователей, нанятого Ринго для расследования дальнейшего происшествия:

«Отношения их испортил товарный состав, ответственности за жизнь пострадавшей никто не несёт».

Писавший это явно увлёкся непонятно чем. Так, впрочем, происходило всюду. Такова жизнь в Гдето. Отношение власти соответствует, раз в росписях служебного содержания проступают подобные вещи. Я видел сообщение лично, и сестра моя видела. Благо, словно водой полили, из её памяти через два дня вышло абсолютно всё, а меня до сих пор сотрясает в судорогах.

Ужас будущего не должен случиться. А значит, пришло время скрыться за арочным пролётом.

– Эй, ты куда? – кричал мне вслед слегка ополоумевший от государственной службы брат.

– Просить немедленного освобождения от жизни!

Тем днём мог ли подумать я, что сулит мне ночная прогулка?

Глава 4. Сион

С центральным сплетением все районы связывали девять мостов Мора. Кем был этот «Мор», никто не задумывался. Я прошёл по пятому из них. Когда-то пространство нижних уровней удивляло меня своей особенной культурой. Люди здесь, хоть и бездомные, жили очень мирно. Закон один: хочешь спокойно выжить – проруби лежбище и не мешай другим. С ростом города беженцы переселились на дальние рубежи, но за собой убрали все пожитки.

Под любым из мостов Мора, встав на плечи друг другу, можно построить ряд вверх из пятидесяти человек. Здесь было удивительное эхо, но абсолютная ночная тьма, и чудо природы превращалось в пугающую опасность. Не нужно фарса. Я, постоянно падающий в обмороки, большую часть приступов ощутил именно здесь, натыкаясь на эти лежбища изо дня в день.

Примета прошлого времени. По какой ни проведи, на ладонях останется чёрная сажа. Влага из разбитого дренажа скапливалась на стенах. И если вы спросите, может ли быть, что промёрзло внутри газового гиганта, я наверняка отвечу «да». Деревянные игрушки. Избыточная роскошь. Я даже знаю, где их могли купить, но далеко отсюда. Мне представился деревянный конь без головы с засечкой на хребте. Или привиделся. Здесь не разобрать.

За столько лет в этом месте прожило три поколения, оставив свои следы. Куда попали дети… Они спешили, гонимые переменами. Быстрая эволюция вредна как для живого, так и для общества. Это общество не дозрело. Семена людских надежд. Они все похоронены тут. В лежбищах.

По огромному тоннелю я шествовал с маленьким фонарём, фитиль в котором догорал. Но я не признавал это даже для себя, ссылаясь в душе на ветер. И зря. Не забыть мне той минуты, когда сердце моё сотряс отнюдь не ветер.

Сначала я услышал словно падение капли, будто сюда каким-то образом просочилась вода. Это оказались шаги. Просто очень маленькой ноги. Кто-то бежал в мою сторону. А ведь обычно здесь и мародёры редкие гости. И как только в нескольких метрах от моего уха раздались вздохи, беглеца пришлось остановить.

На удивление беглец оказался беглянкой. Даже мне не пробежать такой путь без отдыха.

– Могу я узнать, зачем вы здесь?

Шаги прекратились. Лиц друг друга мы не видели. Лишь край одежды, да и то благодаря моему ручному фонарю. Едва заметная во тьме фигура убежала от меня. Придётся явить жест доброй воли. Подняв фонарь вверх, я осветил лицо, но ошибся, только сильнее напугав беглянку.

– Вы не ирвин.

– Это что-то меняет? – Всё стало ясно. – Покажись мне.

Я поздно догадался, что беглянка была ирвинкой. Конечно. Она ведь бежала в полной темноте, не споткнувшись, не падая. Чуть пройдя вперёд, я увидел тот белый ободок, отделявший склеру глаза от всего остального, чёрного. Другое оставалось для меня скрыто.

Ирвины. Мы уже говорили о них. Другой этнос, другой язык, другая вера. Они пришли невесть откуда, но остались надолго, став изгоями повсюду. На них смотрели подобно приближающейся к тебе тёмной силе. Почему ирвинов невзлюбили?

Главную роль здесь играла внешность. Абсолютно чёрные глаза – это первое, что замечали люди. Факт возможности образования потомства между ирвинами и остальными тщательно скрывался с обеих сторон. Внешне они не особо отличались от остального общества, разве что иным строением позвоночника и шеи. Истинными оставались и знания ирвинов. В своих библиотеках они хранили записи о методах лечения болезней, которые ещё даже не появились. Сами по себе ирвины оставались скрытным народом, и узнать их секреты, если ты не ирвин, крайне нелегко. Отношения между ирвинами и обществом не заладились ещё с тех времён, когда представители различных верований охотились на них, чтобы раздобыть «защитные средства», веря в ореол тайны, окружающий этот этнос.

Куда страннее была вера самих ирвинов. Нотуса, историческую фигуру, безусловно, огромного размаха, ирвины, ни много ни мало, назначили своим богом, от которого отступаться не собирались даже под риском гонений. Они верили, будто Нотус придёт в мир вновь через четырнадцать веков, а когда совет ирвинов провозгласил, что близок исход последнего, объединённая армия Юнтарда и его колонии навечно прервала их рассуждения, заявив, что никакого исхода не случится, но портреты Нотуса, считаемые ирвинами святыми, убирать побоялась. Пришествие Нотуса стало основой, породившей этот раздор.

– Я ищу Генге Лайнера.

– Генгеля Ланера. Ген-ге-ля Ла-не-ра. – «Это что, так сложно запомнить?» – Меня зовут Генгель Ланер, можно просто Гера.

Я и не ожидал, что моё имя вызовет настолько сильную реакцию. Беглянка сразу выскочила на свет и подбежала ко мне. Наши глаза разделяло расстояние от вытянутого большого пальца до указательного. Глаза ирвинов для первых, увидевших их, страшные ещё и тем, что обладатели этакой особенности, не присущей большинству окружения, почти не двигали глазами. И вдали, и вблизи не скажешь, какая часть глаза на тебя смотрит. Лицо у неё худое, жалкое, некормленое, волосы белые и достаточно длинные… Длинные, чтобы схватить и утащить в какой-нибудь чёрный переулок. Странно, как она попала сюда. Вернее, добралась.