Россия и современный мир №3/2012

КАК РАСТУТ СВОБОДА И ДЕМОКРАТИЯ НА РОССИЙСКОЙ ПОЧВЕ?

В конце апреля 2011 г. по средствам массовой информации прошелестела новость. Спикер российского парламента, он же председатель Государственной думы Б.В. Грызлов перевел-таки на русский язык выражение суверенная демократия. Выступая 27 апреля 2011 г. на международной конференции в Санкт-Петербурге, посвященной 105-летию парламентаризма в России, он сказал: «Именно самодержавное народовластие или, если перевести это с русского языка на иностранный, суверенная демократия есть самая исторически свойственная вещь для России» [http://tyumen.er.ru/?news=3574]. Сами эти слова, да и большая часть всего приветственного слова Грызлова буквально воспроизводят – без какой-либо ссылки – основные положения выступления депутата Государственной думы нынешнего министра культуры В.Р. Мединского на парламентском заседании 22 апреля [http://transcript.duma.gov.ru/ node/3427/], т.е. за пять дней до выступления Грызлова. Впрочем, выражение самодержавное народовластие сам Мединский ввел куда раньше. Можно сослаться, например, на его слова во время дискуссии в прямом эфире радиостанции «Эхо Москвы» 27 ноября 2006 г. Рассуждая о термине суверенная демократия, он обнаружил в нем исторический смысл: «Слишком мало мы вдумываемся в содержание. Если перевести это на русский язык, то это самодержавное народовластие» [http://www.sps.ru/?id=217458].

Оставим, однако, вопросы первенства и наличие признаков плагиата в выступлении Грызлова. Куда интересней смысл согласованного, надеюсь, мнения представителей «Единой России» в Государственной думе. При беглом упоминании вечевой практики фактическое начало отечественной демократии относится к эпохе Ивана Грозного и к последующему столетию сословно-представительной монархии. При этом Грызлов сослался на то, что «иностранные послы и путешественники сравнивали тогда российские Соборы с английской палатой общин, а Боярские Думы, с которых впоследствии и было взято название для российского парламента, – с Палатой лордов» [http://tyumen.er.ru/?news=3574].

Замечание странное, ибо в мировой политической науке сословное представительство отнюдь не считается современной демократией или даже несовременной ее формой. Сошлюсь на яркое суждение классика обществоведения и политологии Чарльза Тилли. В своей книге о соперничестве и демократии с 1650 по 2000 г. он предлагает вооружиться «поисковиком демократии XXI века» и отправиться в век XVII. Что мы обнаружим, высадившись в 1650 г.? «Обилие революций и войн, но считанные признаки демократии», – отвечает Тилли [27, с 42]. Демократий как политических систем не было видно вообще. При самых мягких критериях полиархии только положение, связанное с выборами 1848 г. в США, можно оценить как демократическое, а фактически об американской полиархии, да и то с оговорками, можно говорить только после Гражданской войны.

За немногими исключениями история демократий начинается только в XX в. Даже старые демократии фактически очень молоды. Как отмечает Роберт Даль, в Западной Европе «до 1900 г. только во Франции, Италии и Швейцарии были кабинеты или премьеры, полностью подотчетные избираемому законодательному органу» [3, с. 360–361]. Еще поразительней молодость устоявшихся демократий в Нидерландах и Скандинавии. Даль пишет: «В Нидерландах подотчетность была достигнута в первой декаде века, в то время как в Скандинавских странах парламент получил от монарха контроль над правительством лишь после острых и продолжительных конституционных кризисов: Норвегия в 1884 г., хотя она не обрела независимости от Швеции и шведской короны вплоть до 1905 г., Дания – в 1901 г., а Швеция – только в 1918 г.» [3, с. 361].

На этом фоне датировать начало отечественной демократии XVI в. (!), т.е. за три столетия до того, как современная демократия или полиархия вообще возникла в мире, по меньшей мере удивительно. Данное утверждение звучит просто абсурдно для специалиста-политолога. На чем же основаны подобные опрометчивые оценки? На прямом отождествлении типа правления, где присутствовали Земские соборы, и типа правления, где функционирует нынешняя Государственная дума. Раз можно найти какой-то признак демократии, например выборы или публичные дебаты, то это демократия и есть без оглядки на то, куда этот признак встроен, в каких условиях, в какую историческую эпоху обнаруживается.

Впрочем, подобные отождествления отнюдь не последовательны и систематичны. С одной стороны, благожелательно принимаются весьма сомнительные мнения западных путешественников о сходстве наших соборов с парламентом, а боярской думы с палатой лордов, а с другой – через пару строк отвергаются. Руководящие представители всенародно избираемой палаты противопоставляют выделяемую ими схему самодержавного народовластия действительной традиции формирования и консолидации самостоятельных представительных органов власти: «Наши Соборы не противостояли царской власти, как сеймы и ландтаги на Западе, а дополняли ее своими властными полномочиями» [http://tyumen.er.ru/?news=3574; http://transcript.duma. gov.ru/node/3427/; 13]. Не вполне ясно, откуда эти полномочия в логике Грызлова и Мединского возникали. Если всего лишь октроировались монархической властью для разыгрывания ритуалов ее поддержки, то совершенно неясно, как могли дополнять. Если формировались на основе диалога власти с представителями подданных и возникавших в результате договоренностей двух партнеров, двух субъектов политики – хотя бы только по вопросу о сборе налогов – то это как раз то, что характеризуется лидерами «Единой России» в Государственной думе как противостояние. Фактически как у нас, так и в Европе можно найти множество конкретных вариантов, которые в ходе истории постепенно закрепляли поворот либо к одной, либо к другой крайности. Либо к соправлению короля и парламента (юридическая формула английской конституции King in Parliament – суверен полномочен лишь «в парламенте», в согласии с ним, а парламент только тогда, когда суверен «входит в его состав») в результате Славной Революции 1688 г., либо к чисто ритуальной роли всеодобрятеля последних Земских Соборов при ранних Романовых.

При всей конъюнктурности и выборочности исторических сопоставлений одно принципиально и неизменно. Это полное отождествление Грызловым нынешнего политического строя и порядков 400-летней давности: «Я уже говорил о системе конструктивного взаимодействия между органами законодательной и исполнительной власти, которую удалось выстроить в сегодняшней Государственной думе. Наши предки нашли и освоили этот путь еще 400 лет назад, и в этом – уникальность русской демократии, русская придумка» [http://tyumen.er.ru/?news=3574; 13]. Фактически нынешнее положение с разделением властей, не только декларированное конституцией, но и в известной мере подкрепляемое политической практикой (пусть даже противоречиво и непоследовательно), отождествляется с неразделенностью или симфонией законодательных и исполнительных полномочий интегральной власти русского царства или самодержавия (об этом чуть ниже) 400-летней давности. Не странно ли слышать такое в отношении нынешнего режима от руководителей «Единой России» в Государственной думе? Если все это принять как осознанную позицию, то Борис Грызлов и Владимир Мединский оказываются не просто критиками, а крайне радикальными критиками нашей отечественной демократии, способными дать сто очков любым «злопыхателям России».

Означает ли это, что предложенный В.Р. Мединским еще в 2006 г. перевод выражения суверенная демократия как самодержавное народовластие неверен? Отнюдь нет. Напротив, это очень суггестивная (подсказывающая) находка, во многих отношениях удачная и точная. Если оставить в стороне прямолинейные и анахронистские отождествления, этот перевод позволяет акцентировать важные связи между современными институтами демократии и различными историческими обычаями и практиками, которые внесли вклад в формирование отечественной традиции. Не только у нас, но и повсюду демократия как «свободное правление» (так нередко характеризовали демократию политические мыслители на Западе) в основном строится из «сора» недемократических институтов. Выборы, конституции, признание верховенства законов, иммунитета народных представителей и т.п. возникли задолго до того, как в конце XIX и в начале XX столетий в некоторых странах начали формироваться современные демократические системы. Эти многочисленные нововведения, возникшие еще в недемократические времена, после своего оформления в демократический ансамбль институтов приобретают ясные демократические функции и начинают трактоваться как демократические (выборы, конституции, институты, организации).

Это общее правило наследования справедливо и для отечественной демократии. Без знания и понимания превратностей и исторических превращений свободы и участия народа в отправлении власти трудно, если вообще возможно, строить институты современной демократии на русской почве.

Разумеется, невозможно понять переплетение противоречащих друг другу тенденций и осуществлять выбор политических альтернатив, если игнорировать влияние исторического наследия на современную российскую политику. Нельзя оценить нынешнее состояние отечественной политики, нынешние возможности нашей демократии без учета трагической истории борьбы за свободу. Чтобы понять ее, нужно принять во внимание то, как участники этой борьбы воспринимали и обозначали свои попытки и институты, которые они создали. А начать необходимо с того, как наши предки называли и понимали народовластие, свободное участие людей в решении политических вопросов.

Само слово демократия до середины XIX столетия редко употреблялось в России. Его первое упоминание можно обнаружить в переводе работы Самюэля Пуфендорфа «Введение в историю Европы» (1718). Несмотря на довольно позднее появление, слово демократия к середине XIX в. быстро приобрело особенный русский смысл. Демократия объявлялась характерной чертой быта русской крестьянской общины. В этом отношении она казалась уникальной и не имела ничего общего с демократией на Западе. Такое представление получило «научное» подкрепление благодаря немецкому ученому Августу фон Гакстгаузену (1792–1866), который в 1843–1844 гг. по приглашению российского правительства предпринял поездку в Россию. По ее результатам он издал трехтомное сочинение [22]. В третьем томе этого исследования он уделил внимание русской крестьянской общине и осветил некоторые принципы ее самоуправления, напоминающие прямую демократию. Книга была доступна в России, но переводить ее было запрещено. Только в 1857 г. «Современник» напечатал отрывки из работы Гакстгаузена, посвященные крестьянству. Это был поворотный период времени, отмеченный глубоким социальным кризисом и текущей подготовкой отмены крепостного права и последующих модернизационных реформ. На данном этапе умы интеллектуалов в России занимали разговоры о демократическом инстинкте русских крестьян и исконной предрасположенности русской крестьянской общины к безупречной и неискаженной (прямой) демократии. Есть ли существенные аргументы в поддержку подобных заявлений? В контексте разнообразных политических событий, произошедших с тех пор во многих частях мира, включая территории на периферии Европы, в этом нет ничего особенного. По всему миру можно обнаружить следы архаичных и даже первобытных обычаев. Россия в этом не исключение. Более необычным предметом исследования представляются формы сосуществования в политической жизни глубоко укорененных демократических принципов1 с другими властными установками, включающими некоторые чрезвычайно недемократические и откровенно авторитарные2. Племенная демократия восточных славян взаимодействовала с установками в равной степени рудиментарными, а именно с военной демократией варяжской дружины Рюрика, который был призван для установления общей военно-торговой инфраструктуры.

Консолидация механизма наследственной передачи власти в Киевской Руси имела легитимную основу в виде особых взаимоотношений между князем и народом. Существует довольно ограниченный объем информации относительно того, как эта система работала на самом деле. Систематический анализ древнерусских летописей доказал, что практически во всех описаниях «народной» активности внимание летописца было сконцентрировано на князе как центральном элементе повествования. Тем не менее довольно значимы были такие полисные структуры, обладающие демократическим потенциалом, как древнерусское вече, весь град (общее собрание горожан), старцы градские, сбор. В равной степени важны были такие структуры, как дружина (ранний княжеский совет) и дума (поздний княжеский совет) и т.д.

Полисная демократия сосуществовала с аристократическим и монархическим порядком, образуя зачастую их причудливые сочетания друг с другом. Во многих частях страны княжеское правление существенно преобладало. В других городах периоды аристократического правления бояр или демократический контроль населения сменяли друг друга на протяжении различных периодов времени.

После завоевания Руси Золотой ордой в 1236–1242 гг. князья стали единственной властью, способной контролировать политический порядок на русских территориях, подчиненных Орде в восточных и южных частях бывшей Киевской Руси. Их правление гарантировал ханский ярлык. В мирском отношении хан был верховным источником всей власти, хотя и считался с рюриковскими традициями отечества и единства. Власть делегировалась лишь в одном направлении – сверху вниз. Однако было одно, но довольно существенное исключение. Князья должны были также сохранять христианскую державу (буквально, что-то, что держит вместе), что объединяло их с народом, а внутри страны было альтернативным источником власти и княжеского авторитета.

С начала XIV в. литовские правители установили режим военного завоевания в западных краях бывшей Киевской Руси. Возможно, этот режим был менее жестким, чем на востоке и юге, но по характеру сходен. На севере верховенство хана было формально признано, однако на деле двум республикам – Новгородской (1136–1478) и Псковской (1266–1510) удалось де-факто сохранить свою независимость. Эти республики были почти идеальными смешанными, полибиевскими политиями, обладающими сильной аристократической компонентой, довольно похожими на свои современные аналоги в Европе. Как и следовало ожидать, важные демократические практики и традиции сохранились здесь на долгое время. Намного более существенным был факт выживания первобытной демократии на периферии – географической и социальной, там, где она была обнаружена Августом фон Гакстгаузеном спустя века.

В Древней и Средневековой Руси, как и повсюду вплоть до недавнего времени, принципы демократии и автократии не различались и не противопоставлялись друг другу, а на самом деле были тесно переплетены. И действительно, в средневековых русских текстах такие вышеупомянутые слова, как самодержавие, самовластие и самоволие использовались для обозначения как правления с обратной связью и с подотчетностью власти, так и прямого господства неподотчетной власти. Различение демократии и автократии, если современный исследователь попытается «вычитать» его, можно обнаружить только в контекстах, а не собственно в тексте. Оно зависело бы от того, что за субъект рассматривается: все общество или правящая верхушка, или, что более часто, оба этих субъекта, образующие одно политическое целое. Данный взгляд фокусирует концептуальную суть – консолидацию власти, тогда как формы этой консолидации (моноцентричная, полицентричная или рассредоточенная) оттесняются на периферию анализа.

Русское слово самодержавие часто переводится как автократия. Его неточно воспринимают как славянскую кальку греческого оригинала. Однако в греческом языке слова автократия не было, а словом αυτοκρατορ именовался император Западной Римской империи, свой же восточный – базилевсом. Так что автократия – это калька латинского оригинала. Что касается соответствия славянских корней греческим, то первые компоненты (авто– и само-) можно считать в некоторой степени эквивалентным обозначением «себя», вторые же части отличны друг от друга. В обоих случаях речь идет о власти, но о власти разного рода. Греческое слово κρατοσ обозначало принудительную и инструментальную власть, сочетающую идеи военного и физического превосходства и выносливости [1]. Славянское слово держава подразумевает объединяющую власть, держащую людей вместе (основа – дер- от и.е. *dher- «держать вместе»). Таким образом, в то время как автократия предполагала принуждающую неограниченную силу субъекта над его подданными, самодержавие означало самобъединяющую власть, включающую как правителя, так и управляемых.

С этой точки зрения самодержавие не является только автократией в узком европейском смысле простого и прямого доминирования. К этому смыслу добавлено еще и понимание самодержавия как интегрирующей скрепы, как всеобщей мирской инстанции, наделенной властью свыше и обеспечивающей целостность мира. Концептуально самодержавие предполагает, что как власти, так и народ образуют одно политическое целое. Эта концептуальная схема была настолько сильной, что легла в основу, пожалуй, самого распространенного советского лозунга «Народ и Партия – едины». В действительности любая власть в России постоянно была бы одержима этим заветом достижения единства с народом. Доминирующая в Государственной думе партия имеет характерное название Единая Россия. Это название некорректно переводят на английский язык как United Russia, что соответствовало бы названиям Объединенная Россия или Соединенная Россия. Для русского уха разница между словами объединенный (соединенный из разрозненных частей) и единый (целостный, исключающий внутренние разделения) бесспорна.

Суверенный, свободный и равноправный в отношениях с равными себе – это ключевое значение прилагательного самодержавный. Вплоть до самого XIX в. прилагательное суверенный использовалось в российских дипломатических документах как стандартный термин для обозначения суверенной власти царя [15; 16]. И даже позже изначальный термин самодержавный и транслитерированное слово суверенный продолжали использоваться как синонимы до тех пор, пока в советские времена предпочтение не было отдано последнему. Концептуальная память автократической составляющей суверенитета продолжает оказывать влияние на дискурс последних лет – от идеи провозглашения своего суверенитета бывшими союзными республиками, автором которой был Борис Ельцин, до суверенной демократии Владислава Суркова.

Появление в конце XV в. Великого княжества Московского было решающим шагом на пути к освобождению от 300-летнего иностранного господства, получившего колкое название татаро-монгольского ига. В этот период Иван Третий Великий и его зять Стефан Великий Молдавский использовали концептуальное новшество. Провозгласив независимость от Золотой Орды и Оттоманской империи соответственно, они назвали себя государем и господарем (две альтернативные формы одно и того же слова), а подконтрольные им политические образования – своими «владениями» или «хозяйствами», т.е. государством3 и господарством соответственно.

Первобытное господство после череды превращений дало на исходе Средневековья не только в Восточной, но в Западной Европе сходные политические формы централизованной организации власти на определенных территориях. Названиями этих форм были лат. dominium, нем. Herrschaft, нид. heerlijkheid, фр. seigneurie и, наконец, ит. signoria. Так что объявлять государство или господарство уникальной придумкой русских или молдаван безосновательно. Этими разными словами обозначался примерно один структурный тип правления при всем различии стилистики или масштабов властвования: от огромного московского государства до крохотной нидерландской сеньории Турне – она же херляйкхейт Доорник.

Чтобы подчеркнуть свой особенный статус, Иван III стал называть себя не просто государем, а великим или самодержавным (независимым) государем. Характерно, что другое русское политическое образование – Новгородскую республику – часто называли «господин Великий Новгород», что в современных терминах можно понять как «Великий суверен Новгород».

Несмотря на автократический контроль со стороны правителей на протяжении двух поколений, появились новые важные элементы, обладающие демократической природой, в частности система представительных органов. Было три основных вида этих органов. Имеющей наиболее длинную историю была Дума периода Древней Киевской Руси. Ее аналогами были совет старейшин у англосаксов (witena gemōt) или английский королевский совет (curia regis). В основном Дума состояла из бояр, или феодалов на английский манер. Помимо них в Думу входили несколько княжеских судей. В Московском государстве Боярская дума стала чрезвычайно важным органом, настоящим партнером Великого князя. Именно в этот период времени появилась формула двойного решения: царь указал, и бояре приговорили. Как раз после трагических событий Московского восстания в июне 1547 г. юный царь Иван, который был коронован в январе того же года как Великий Государь Всея Руси, Царь и Великий Князь Владимирский и Московский и т.д., создал параллельно функционирующий неформальный совет для управления страной. Однако этот шаг был всего лишь временной мерой. В 1549 г. царь созвал так называемый Собор Примирения. Он состоял из трех органов: Боярской думы, Освященного Собора и Земского Собора. Была сделана попытка, хотя и не долговечная, создать структуру четырех сословий: царя, знати, духовенства и общин, причем у последних трех сословий были бы свои ассамблеи. Эта попытка провалилась. Сословия как таковые не смогли развиться и, в конце концов, были сформированы сверху уже в Имперской России. К сожалению, предложенная схема была обречена. В скором времени Иван Грозный начал прибегать к систематическим физическим расправам и даже разделил страну на Земщину и Опричнину, чтобы подавить любые зачатки неповиновения.

С середины XVI в. все виды ассамблей созывались более или менее регулярно. Земский Собор при Иване Грозном был важным, но подчиненным органом. По существу, он использовался для уравновешения Боярской думы. Соборы конца XVI – начала XVII в. служили инструментами политической манипуляции для различных центров власти, зачастую иностранных. В условиях распыления власти в 1610–1613 гг. Земский Собор стал фактически самостоятельным органом законодательной и даже исполнительной власти. Он провел ряд региональных соборов и специальное совместное заседание для избрания нового царя и основания новой династии. При Михаиле соборы собирались регулярно до 1622 г. и внесли существенный вклад в консолидацию нового политического порядка. Этот порядок предполагал централизацию власти, выстраивание ее вертикали. В своем прежнем виде соборы стали не нужны и не собирались вплоть до 1632 г. Затем они вновь начали созываться. Однако теперь их функции состояли лишь в том, чтобы узаконивать и легитимизировать основные решения крепнущей царской администрации. Последний полноценный собор собирался в 1653 г. для утверждения присоединения Украины к Российскому царству. Последующие соборы, несмотря на политическую важность актов, которые они ратифицировали, были ограничены в полномочиях и прекратили созываться после 1684 г.

В середине XVII в. длинный и не лишенный драматизма процесс смены понятий и институтов Российского государства, царства, державы, отечества достиг своей кульминации. В Европе это время был связано с окончанием эпохи конфессионализма, увенчавшимся Вестфальским миром. Европейские суверенные правители освободились от обязательного подчинения божественной власти и теперь зависели только от государственного интереса. Им предстояло рационализировать взаимодействие со своими субъектами путем создания бюрократических сетей и представительных органов. В России в это время протекали не менее важные процессы. В результате репрессий, проводимых Иваном Грозным во второй половине XVI в., а также эпохи Смуты в начале XVII в. и последовавшей за этим перекройки царских владений, существенно сократилось число бояр, городов, церковных институтов и других политических образований. К середине XVII в., преодолев состояние, близкое к развалу, в котором страна находилась в начале века, Россия воссоединилась. В результате второго коренного перелома, коим стало самообъединение, Россия вновь стала суверенным и самодержавным государством. Этот период получил название Великой Русской Самодержавной Революции [10]. Радикальное освобождение вновь обернулось полным подчинением.